Я стояла в дверях комнаты, совершенно оглоушенная. Руки тряслись, в голове аж щелкало от напряжения – я все пыталась что-то спросить, но правильных слов не находилось. Но спросить что-то все-таки было нужно.

– Саша, а как же дети?

Голос у меня сел от волнения, и вопрос прозвучал полухрипом-полуфальцетом, как в плохой озвучке кино у отрицательной героини.

– А что дети, что дети?! Так я и знал, что ты сейчас начнешь вот это вот всё. Я от тебя ухожу, а не от детей. Детей люблю, помогать буду. По выходным буду брать, будут со мной общаться. Если хочешь, могу вообще забрать. Хоть прям щас заберу!

Тут я начала постепенно размораживаться.

– Саш, а куда ты уходишь-то? Я правильно понимаю, у тебя появилась любовница?

Саша пнул чемодан так, что половина кое-как туда упиханного вывалилась неопрятной кучей на пол посередине комнаты.

– Вот именно потому, что я не хочу никаких любовниц и устал от вранья, я и ухожу!

– Ты смотри, от вранья он устал! А кто тебя врать-то заставлял? Ты думал, я не замечаю твоего вранья? Просто мне мира в семье хотелось и тишины, без вот этих вот бразильских сериалов с кровавыми разборками. У нас дети и семья, мне проще было сделать вид, что я ничего не замечаю, чем припирать тебя к стенке доказательствами и уликами. Ведь это противно было бы и тебе, и мне, и непонятно, как жить дальше.

Саша смотрел на меня со всевозрастающим интересом, даже сел на диван во время моего монолога. Чемодан так и лежал в странной, неестественной позе, вывернув почти все свое нутро, как театральная декорация. В комнате воцарилась звенящая тишина. Оба мы как-то обалдели в тот момент, мне кажется. Саша, видимо, был уверен, что он такой умный и ловкий, а я такая глупая и невнимательная, что все его мелкие походы «налево» были для меня тайной. А я обалдела теперь уже сама от себя: ни разу я не проговаривала тему измен вот таким вот откровенным образом, даже внутри себя. Скорее, я вообще старалась над этими то и дело случающимися зацепками не думать, не замечать их и как бы пролистывать.

Молчание наше долго продолжаться не могло. Саша резко встал, коленом умял обратно в чемодан выпавшие вещи. Проходя мимо меня, инстинктивно пытаясь держаться подальше, он произнес:

– Оль, давай не будем скандалить. Мне плохо и тошно сейчас, думаю, и тебе не легче. Будем поспокойнее – встретимся, поговорим, все обсудим. Будь уверена, я вас не оставлю. Квартира, разумеется, остается тебе. Машину, если не возражаешь, я заберу – это моя рабочая лошадь, ее отсутствие сильно осложнит мне жизнь. Я надеюсь, ты не будешь препятствовать тому, чтобы я виделся с ребятами, брал их к себе на выходные.

– Саш, а кто она? Ну, расскажи, объясни. Имею же я право знать? Чем она настолько лучше меня, что ты ломаешь нашу жизнь, бросаешь меня с мальчишками?

Вот это я зря спросила. Саша начал рассказывать мне про новую любовь своей жизни, которую зовут Елена – «так же, как ту, из-за которой погибла Троя», и у меня немедленно заложило уши и потемнело в глазах. Странное чувство, когда понимаешь каждое отдельное слово, а сложить эти слова в связный текст никак не получается. Я включилась обратно в реальность лишь на финальной фразе «и мы будем обязательно брать мальчишек к себе, Лена так любит детей».

Как Саша не старался провести операцию «расставание» прилично, закончилось все весьма некрасиво. «Любовь Лены к детям» так выбила меня из колеи, что я кинулась на Сашу. Рыдала, что-то кричала, пыталась вырвать чемодан у него из рук, стучала кулаками по его груди, по стенам. В результате Саша не то что ушел – он убежал из нашего дома.

Я была так выбита из колеи, что, войдя на кухню и увидев отдыхающие под полотенцем пирожки, схватила их и вылетела с тарелкой на лестничную клетку с криком: «Саша, а пирожки? Ты пирожки забыл!» И что-то сразу так стыдно стало, так противно… И непонятно, что делать с этими пирожками. Почему-то мне в этот момент показалось, что возвращаться с ними домой никак нельзя. Не знаю почему, но – точно никак. Не придумала ничего умнее, чем спуститься на полпролета вниз и оставить пакет на ступеньках…

Жила-была Василиса Премудрая, потом вышла замуж за Ивана Дурака и стала Василиса Дурак. По всему выходит, что Василиса Дурак – это я.

Прошла пара недель, я, как ни странно, не умерла, не слегла, как дамы из романов XIX века, от «нервной горячки». Относительно успешно функционировала, старалась вести себя на работе, да и вообще за пределами квартиры, ровно, доброжелательно, неконфликтно. Обсуждать ситуацию ни с кем не хотелось, не чувствовала я в себе сил пока говорить на эту тему. Приходила домой, делала что нужно по хозяйству, возилась с домашними заданиями мальчишек, ложилась спать пораньше и рыдала. После этого становилось немного легче, и я засыпала. Ежедневный сценарий, практически без отклонений, ритуал. И обычность, отлаженность этого ритуала очень облегчали мне жизнь.

Постепенно мне стало казаться, что я как-то даже и приноравливаться начала к своему новому статусу «брошенки» и к изменившейся жизни. Но организм, видимо, считал иначе. Еще рано утром, в зеркале, мне подозрительным показался неожиданный для этого времени года и моего настроения румянец на скулах и блестящие несколько лихорадочно глаза. Первый раз с момента нашего с Сашей расставания у меня появилось настроение накраситься и сделать прическу сложнее, чем «конский хвост». Но уже чуть позже, закинув пацанов в школу, я почувствовала, что, похоже, заболела. Или до меня таки дотянулся грипп, который свирепствовал в Москве уже пару недель, или мой стресс меня победил. Один из плюсов нашего района – весь быт рядом: школа, неплохой супермаркет, поликлиника, станция метро. Каким-то чудом мне удалось попасть на прием к участковому врачу, минуя огромные очереди, так что через час я уже выходила из поликлиники с больничным и диагнозом ОРВИ. Все мышцы ломило, нос был заложен, но я заставила себя свернуть с дороги домой и сначала заглянуть в магазин: больничный освобождает от работы, но кормить-то пацанов надо!

В магазине, помимо обычного набора, я набрала полную корзинку всяких вкусных вещей, которые обычно детям запрещала: чипсы, колу, мороженое, шоколад, копченую колбасу и упаковку креветок. Надо отвлечь пацанов от грустных мыслей. Попируем немного вечером.

– С вас три тысячи четыреста двадцать два, мелочь ищите, – выдала привычную скороговорку продавщица, я полезла в карман за кошельком и, обмирая от ужаса, поняла, что кошелька в кармане не было. Более того, я вообще не могла вспомнить, когда видела кошелек в последний раз. Ключи на месте, смятый носовой платок на месте, пропуск на работу, даже проездной на месте, а кошелька с карточкой и последними наличными – нет.

– Будем расплачиваться? – недобро спросила кассирша.

– Похоже, что нет, – сказала я, судорожно прощупывая подкладку куртки, но уже понимая, что все пропало.

– Будем, – сказал кто-то сзади.

Я обернулась и увидела хорошо одетого мужчину лет 35–40 в легком кашемировом пальто с зеленым шарфом, с длинными, убранными назад светло-русыми волосами. Незнакомец протянул кассирше пятитысячную купюру:

– Посчитайте нам вместе.

– Не надо! – попыталась было возражать я, но он очень спокойно взглянул на меня и твердо произнес:

– Надо.

Глаза у него были необычные – очень светлые и с серебряными искрами внутри. Нечеловеческие какие-то глаза, как портал в другое измерение. На какую-то долю секунды мне показалось, что я сейчас в этот портал провалюсь. Не очень приятное ощущение.

За кассой я притормозила, чтобы отблагодарить незнакомца.

– Большое спасибо, – сказала я, – не знаю, как так получилось. Выронила, наверное. Я отдам, вы только телефон оставьте!

Некоторое время он смотрел на меня изучающе, молча, то ли оценивая, то ли раздумывая, потом сказал:

– Пойдемте.

– Куда? – удивилась я.

– Я вас отвезу. На улице метель, не самая лучшая погода для прогулок.