– Здесь что же – и театр есть? – наконец-то изумилась Дана.

– Нет… театр здесь имеется только в соседней губернии. Но в Тихоморск каждый сезон оттуда приезжает театральная труппа и дает представления.

Дана, впрочем, оставила это замечание без внимания. Спросила:

– Ну, а вы, Лариса, чем любите заниматься? Книжки, наверное, читаете?

Лара смутилась:

– Да. Я больше всего приключенческие романы люблю, про пиратов. Сейчас как раз «Остров сокровищ» Стивенсона привезли. Но вы-то читали уж, наверное.

– Читала. Но, право, чтению я предпочитаю театральные постановки.

– Вот как? А еще я немного рисую. У вас необыкновенно красивое лицо – могу написать ваш портрет, ежели хотите.

Лара не лукавила ничуть: к благородным чертам Ордынцевых у Даны примешивалось что-то, что позволяло безошибочно угадать в ней иноземку – лицо ее и впрямь было необыкновенным. Должно быть, дело в этих янтарных глазах, самую малость раскосых, внешние уголки которых стремились коснуться безукоризненно четких черных бровей. Что у Николая Ордынцева, каменного Ворона, что у Даночкиного отца глаза были жгуче-карими, почти черными – Дане же глаза, вероятно, достались от матери-француженки.

Новая подруга же в ответ на Ларино предложение повела плечом:

– Это было бы мило. Я тоже люблю живопись.

Обрадованная, что несносной Даночке интересно хоть что-то из того, что она могла предложить, Лара подскочила и бросилась искать свои альбомы с эскизами, коих в комнате имелось великое множество.

Более всего Лара любила писать морские пейзажи – по обыкновению акварельными красками. Масляными, на холстине, она тоже работала, но реже: масло требовало много времени и много усидчивости, а усидчивость – это не про Лару. Она любила выхватить суть и запечатлеть ее быстро, в четверть часа. Сутками же выжидать, когда просохнет очередной слой… она искренне не понимала, как у великих мастеров, вроде Айвазовского, хватает на это терпения.

Писала Лара и портреты, хотя чаще они являли собою лишь наброски лиц карандашом или углем. Вообще-то Лара не очень любила показывать выполненные портреты посторонним людям, но, помедлив, начала складывать перед Даною пухлые альбомы. Новая знакомая определенно была Ларе симпатична – казалась непонятной и немного странной. Необыкновенной, одним словом. И, главное, совсем не похоже, что ей нужен Ларин медальон…

Хотя Ларину душу и подтачивали сомнения, ведь Дана, кажется, имеет на тот медальон куда больше прав, ибо она прямая родственница каменному Ворону.

Альбомы же Дана листала с искренним безразличием, только время от времени полунасмешливо комментировала: «Неплохо». Или еще хуже: «Мило». Лара уж отчаялась дождаться от нее иных эмоций – как вдруг отметила, что та напряженно, почти в упор разглядывает один из портретов.

Какой именно – Ларе было не видно. Она хотела сама заглянуть да спросить, что так удивило новую знакомую, но Дана вдруг прервала свое занятие, будто что-то ее кольнуло. Смешала все листы и с непонятной суетливостью начала собирать их в стопку. Вид при этом у Даны был даже испуганный.

– У вас получается весьма недурно, Лариса, – только и сказала она.

И очень быстро вернула на лицо привычную маску равнодушия.

Через полминуты Лара даже сомневалась, не почудилось ли ей все? Может, Дана просто вспомнила что-то важное? Или у нее голова разболелась от жары?

Правда чуть позже, как бы невзначай, Дана еще раз вернулась к рисункам, но теперь она не брала их в руки, а только спросила:

– Лариса, там, в папке – это все портреты ваших друзей?

До тех пор, покуда не задала она этот вопрос, Лара так и не притронулась к пресловутой папке, боясь показаться излишне любопытной. Но сейчас пролистнула ее, иначе не смогла бы ответить: за свою жизнь она написала уж сотню портретов.

Этот альбом был со старыми ее работами, которые она делала года четыре назад. И, наугад перевернув страницу, Лара тотчас увидела красивое с упрямым подбородком и насмешливым взглядом лицо Кона. Портрет этот рисовался по памяти, потому что друг ее детства давно уж отбыл от них к тому времени. Интересно, каков Конни сейчас?

– Да, друзей… – украдкой вздохнув, сказала Лара. И попыталась улыбнуться. – Это мой лучший друг, сын Алексея Ивановича, прежнего хозяина. Конни.

Дана тоже выдавила натянутую улыбку и отвернулась от альбома.

– Забудьте, – сказала она и поднялась на ноги. Кажется, Дана преодолевала порыв сбежать сейчас же, потому вежливо сказала: – Пожалуй, я достаточно отняла вашего времени. Спасибо, что приютили, но мне пора вернуться к отцу – Жак, верно, меня заждался.

– Жак – это ваша собачка? – порывисто спросила Лара – ей отчего-то расхотелось, чтобы Дана уходила.

А та вспыхнула, будто ее оскорбили:

– Жак – это мой жених! Господин Джейкоб Харди.

Потом еще раз бросила взгляд на альбом и вышла за дверь.

А Лара, прижав тот альбом к сердцу, отругала себя за недогадливость. Господин Харди – жених Даны?.. Следовало бы понять это раньше: ведь те, кто заселился ночью, сняли три номера. Для отца, дочери и ее жениха, как теперь стало очевидно.

Но Лара все еще была растеряна и озадачена, потому как ей показалось – всего лишь на мгновение и, как теперь уж очевидно, что ошибочно… и все же Лара была уверена еще минуту назад, что господин Харди проявил к ней интерес.

Теперь же, узнав все обстоятельства, она чувствовала досаду – и не могла найти причину ее…

* * *

Перед мамой-Юлей отчитаться удалось на удивление быстро. Никаких уточняющих вопросов: матушка лишь хмурилась и с каждым Лариным словом становилась все мрачнее. Отчего? Лара расспрашивать не решилась.

Чувствуя, что задыхается в своей уютной девичьей комнатке, Лара захотела сбежать отсюда тотчас – куда угодно! Хоть и станет ее мама-Юля ругать, но то после. Она спешно переоделась в любимое ситцевое платье и опрометью, даже не предупредив никого, помчалась через персиковый сад к калитке, что вела на узкую извилистую тропку – к морю.

Море, шелестя бархатной пеной о прибрежный ракушечник, ласкало горящие после бега ступни Лары. Она постояла немного, привыкая к его прохладе, а потом стянула через голову ситцевое свое платье – бросила не глядя за спину и осталась в нижней рубахе, едва прикрывающей колени. Сделала несколько шагов, оттолкнулась и с головою бросилась холодные воды, чувствуя, как заходится от восторга сердце. В такие минуты ничего не существовало для Лары кроме нее самой и всемогущей стихии, которая с легкостью могла поглотить Лару, не оставив и следа, но отчего не делала этого. Позволяла быть с собою на равных. Играла, может?

Непременно она вспоминала тогда Русалочку датского сказочника Андерсена, и нет-нет, да и мелькало в ее мыслях, что, ежели был бы у нее рыбий хвост, Лара уплыла бы далеко-далеко отсюда. Впрочем, она не успевала и закончить мысль, как одергивала себя. Ей ведь и здесь неплохо живется, к чему же куда-то плыть или ехать?

И все-таки с каждым новым днем заходя в воду, она старалась заплыть чуть дальше, чем вчера. Как будто желая поглядеть, что же там, за той длинной насыпью, где кончаются владения мамы-Юли? Заплыть за насыпь было невозможно: на карте Лара видела, что тянется она на несколько верст, а за ней уж открытое море. И все-таки, все-таки…

На берег Лара не оглядывалась и никогда не боялась, что ее кто-то увидит: это все еще была территория пансионата, и чужих здесь не могло быть просто по определению. Сторож бы не пустил. Постояльцы отдыхали на главном пляже, где ракушечник, дабы не колоть их нежные ступни, был засыпан морским песком; где специально построили беседку, дабы защитить их кожу от солнца, и где расставили шезлонги, дабы не утомились они стоять на жаре. И море там было значительно мельче – приезжие редко умели толком плавать и отчаянно боялись утонуть. Если вообще заходили в воду. В Ларину бухточку, облюбованную ею еще в детстве, они не пошли бы даже если б она их калачом манила.

Лара не сразу поняла, что сегодня она забралась дальше, чем обычно – намного дальше. А вода в июне ледяная, толком не прогретая. Едва Лара прекратила грести, чтобы отдышаться, тотчас кожа ее покрылась мурашками. И тихо вокруг. Так тихо, что даже страшно: ни единого звука, кроме сбитого Лариного дыхания да редких всплесков волн.