На фотографии девушка стояла, чинно положив ладошку на плечо женщины постарше. Матери? Должно быть, матери – очень уж похожи. Не сразу он догадался просто поглядеть на оборот фотографии – а там был текст, написанный скорым неаккуратным почерком, норовящим сползти в нижний край. «Мамочке от Лары» – вот и вся надпись.

– Ее зовут Лара… – только сейчас понял Рахманов и подушечкой пальца погладил глянец карточки, будто бы даже ощущая мягкость ее кожи.

А после Рахманов поддался какому-то порыву и убрал фото в нагрудный карман сюртука. Будто вор. Тотчас испытал к себе отвращение, но в намерении был стоек: «Это не из слабости, это для дела, – твердо сказал себе. – Происходят убийства, а концы ведут в сей пансионат. Да и не то что-то с этой «мамочкой». Отчего дочь называет ее «мама-Юля»? Глупость какая. Непременно нужно с той мамой-Юлей увидеться и выспросить, отчего прячет фото, а не держит в узорной рамке на столе, как следовало бы».

Доводы были вескими, но Рахманов все равно чувствовала себя вором, и, подобно всякому вору, торопился покинуть место преступления.

Той же лестницей, что ушла девушка, он поднялся на этаж выше. Хоть и было велено ждать, сам отыскал выделенный ему номер и без стука отворил дверь.

Он знал, что Лару здесь не застанет, но и никак не ожидал увидеть на будущей своей кровати девицу на четвереньках. Ничего неприличного: девица всего лишь пыталась дотянуться до уголка матраса, чтоб заправить простыню, но Рахманов все равно поначалу растерялся из-за открывшихся ему живописных видов. А после почувствовал себя в глупейшем положении. Извиниться и выйти, что ли?

Горничная же была сама невозмутимость: сдула с разгоряченного лица растрепанную челку, изучила его коротким взглядом от макушки до ботинок, молча заправила уголок простыни и потом только слезла с кровати.

– Извините, – молвила с явной насмешкой и сделала книксен. – Я закончила уж. А вы без багажа али как?

– Багаж позже привезут…

Горничная и стоя сбивала его с мыслей, потому Рахманов счел за лучшее отвлечься от созерцания ее и оглядеться в номере. Комната и впрямь была далеко не лучшей, не зря Лара его отговаривала – узкая да темная. На низеньком столике у самой двери совершенно пустой подсвечник, одинокий стул, дверь, ведущая в умывальню, а под окном с жидкими шторками комод. Посредине стены, как венец всего убранства, та самая кровать. У изголовья тоже был столик с подсвечником, и тоже пустым. А электричество в «Ласточку», разумеется, не провели.

Стены были выкрашены светлым, а из всех украшений в комнате имелись только акварели в простеньких рамках.

– Ну, так я пойду? Или чаю изволите? – позади до сих пор стояла горничная, уперев руку в бок, и совсем неподобострастно его разглядывала.

«Занятная девица», – подумал о ней Рахманов и решил вдруг, что девица еще более занятная, чем ему показалось сперва.

Рахманов улыбнулся ей, сам не ведая, как преображает улыбка его лицо:

– А и впрямь, не выпить ли чаю? – спросил почти что задорно. – Пирожные у вас делают, скажи-ка… Галина, верно?

– Верно… – Заметно было, что, поразившись догадливости постояльца, Галина даже подрастеряла свою уверенность. – Пирожные есть… эти, как их… французские…

Она вдруг сбилась, пальцами принялась теребить передник, а глаза, не выдержав взгляда Рахманова, отвела в сторону.

– Круасанны? – подсказал он.

– Ага. Есть с клубникой, есть с абрикосами, а есть просто с кремом с брюлле. Вам каких?..

– А ты что посоветуешь, красавица?

– Не знаю, не велят нам советовать. – На него она зыркнула теперь совсем робко. Как загипнотизированная, добавила тихо: – С кремом самые вкусные.

– Вот и принеси парочку к чаю.

Не подняв головы, Галина коротко кивнула и вышла.

Улыбка, как только закрылась дверь, сползла с лица Рахманова. Это не он сейчас был, не он так ловко усмирил и покорил девчонку – он сам бы не сумел ни за что. Да и противно ему было подобное. Что, если эта его личина вылезет вдруг при ней, при Ларе? Нет уж… лучше сразу в петлю.

Рахманов только теперь вспомнил про вид из окна, который столь невежливо вытребовал, подошел и одернул штору. Усадьба и впрямь походила на замок: выстроена была из камня, и эта башня… С дороги ее не видать, лишь черное пятно на фоне неба. Отсюда вид куда лучше.

А под окнами, сразу за редкими персиковыми деревьями и решетчатой оградой, расстелилось кладбище. От неожиданности Рахманов отпрянул. Плотнее задернул шторы – пусть в комнате оттого стало еще темнее, но вид из окна не вызывал никакого желания на него любоваться.

К тому же, постучав и дождавшись ответа, в номер вернулась Галина. Руки ее были заняты подносом, потому дверь она захлопнула ударом пышного своего бедра. Стрельнула в Рахманова взглядом, теперь уж не таким робким. Успела все позабыть, или решила взять реванш?

Пока расставляла на столике чайную пару, вазочку с вареньем, пока подливала кипятку да сливок, снова нет-нет, да ловил на себе Рахманов этот ее взгляд. Прислонившись к комоду, наблюдал за девицей со вновь вернувшейся улыбкой. Верхние пуговки ее голубого форменного платья были расстегнуты – случайно или нет.

– Много ли нынче здесь постояльцев, милая? – не дожидаясь, пока она закончит, спросил Рахманов.

Галина повела полным плечом:

– Меньше все-таки, чем в прошлые годы. Уж думали вовсе останемся без постояльцев, а тут дама богатая приехала, сразу два нумера наняла – на себя и на горничную. А нонешней ночью еще и господин Ордынцев с дочкою и будущим зятем разом три нумера взяли.

– Ордынцев? – Рахманов, припомнив название усадьбы, кивком головы указал на окно, где за шторой пряталась усадьба.

– Ага, – вкрадчиво кивнула Галина и облизнула палец с упавшей на него капелькой варенья. Глаза ее блестели – она очень любила делиться сплетнями. Особенно делиться с теми, кто сии сплетни оценит: – Он самый. Какой-то родственник прежнего хозяина-старика. Скитался, говорят, двадцать лет по европам без гроша в кармане, а тут счастье привалило – и усадьба, и зятек-богач. Вы чай-то чего не пьете? Остынет.

– А ты сама выпей, красавица.

– Не положено нам… – помялась Галина. – Юлия Николаевна узнает – ругаться станет.

– Так нет ведь Юлии Николаевны – не узнает никто. Кушай, милая, кушай.

Мягко, но настойчиво Рахманов надавил на ее плечо, принуждая сесть. Девушка хоть и противилась, но лишь для вида. Хмыкнула, в конце концов, и по привычке своей перелила чай в блюдце, охотно пригубила.

– А к вам-то, барин, как изволите обращаться? – то ли сказала, то ли промурлыкала Галина и снова стрельянула глазами.

– Я не барин, – поправил Рахманов. – Дмитрием Михайловичем зови.

– А маменька вас как в детстве звала? Митенькой, небось? – она снова, уже нарочно, обмакнула палец в варенье и кончиком языка сняла каплю. – Был у меня раньше дружок – Митькой звали. Ладный такой парень. Я в него влюблённая была.

– А потом твой Митька куда делся? Сбежал?

– Сбежал, – пожав плечами, Галина с аппетитом принялась за круассан.

– И не вернулся?

– Ясно дело, не вернулся – у нас из Болота кто уезжает, никогда больше не возвращается. Гиблое место. Я б тоже сбежала, ежели было б куда.

– А Ордынцев этот что ж вернулся? Наследства, никак, получил?

– Куда там! – фыркнула Галина. – Говорю же – дочка замуж выходит, вот зять-то в подарок и выкупил им эту усадьбу.

– А зять?..

– Господин Харди, – старательно выговорила чужеземную фамилию Галина. – Мериканец. О-о-очень состоятельный, я слышала.

– Да ты что… и он женится на дочери Ордынцева?

– Женится. Только она его не любит.

Рахманов лицом изобразил удивление, а Галина, до шепота понизив голос, призналась:

– Утром нонешним своими глазами видала, как с пляжу она возвращалась. Да не одна, а с молодым пригожим господином – не женихом своим. Об ручку так держится нежно-нежно. Меня приметила и сразу ручку-то свою вытянула и вперед побежала, вроде как и не было ничего. Но меня-то не обманешь!