Итак, с конца ноября по март Москва отплясывала на дворянских балах, которых иногда приходилось по 40–50 на один день. «Везде поспеть не мудрено…» Англичанин Ж. К. Пойль, посетивший Москву в начале XIX в… вспоминал: «Московское гостеприимство со своими балами совершенно нас заполонило. Ни одного дня не имею роздыха для моих страннических ног».
Современники замечали, что в отличие от балов, которые давало высшее общество Петербурга, московским балам была свойственна какая-то семейственность.
Обыкновенно бал начинался около шести вечера. На лестнице и стенах у богатых людей зажигались восковые свечи, у тех, кто победнее сальные. В люстрах, канделябрах и бра на стене обыкновенно горели свечи-аплике. Особые мальчики-казачки со специальными щипцами должны были следить, чтобы оплывшие свечи не чадили и не коптили, снимая с них нагар. К началу XIX века немногие богачи обзавелись редкими тогда масляными лампами. Вообще освещение было такое слабое, что от одного конца залы до другого можно было едва друг друга узнать. Швейцар возвещал звонком о приезде гостей. Лакей громко называл фамилию прибывших. В передней гостей встречали хозяева дома и вели в гостиную. Начинались взаимные приветствия. Обязательно где-нибудь организован буфет, с прохладительными напитками, чаем, сладостями и фруктами спасались от духоты и копоти бальных залов. Здесь постоянно толпились гости: «Пока мы дожидались нашей очереди, чтобы напиться лимонаду, один приземистый барин успел пропустить в себя пять чашек чаю и проглотить с полдюжины сдобных булочек; но, по крайней мере, он ничем не запасался, а в двух шагах от него какая-то пожилая барыня преспокойно набивала конфектами свой огромный ридикюль, который начинал уже принимать форму довольно увесистого кулька…»
Рассылать приглашения на бал в Москве было не принято. По особым билетам являлись лишь на придворные балы. Балы и танцевальные вечера у богатых людей назначались в определённые дни. К примеру, по понедельникам – у П. Х. Обольянинова, по вторникам – у П. М Дашкова, по средам – у Н. А. Дурасова и т. д. «Так водится в московском большом свете, одни ездят к хозяину, другие к хозяйке, а часто ни тот, ни та не знают гостя, что, впрочем, случается более тогда, когда дают большой бал. Тогда многие привозят знакомых своих, особенно танцующих кавалеров. Иногда подводят их и рекомендуют хозяину или хозяйке, а часто дело обходится и без рекомендаций», – вспоминал Василий Николаевич Погожев.
Особенные балы давались по вторникам в здании Благородного собрания, вокруг которого формировалось все дворянство. Его членом мог стать любой российский дворянин. Дом располагался на углу Охотного ряда и Большой Дмитровки, приобретён у бывшего генерал-губернатора князя В. М. Долгорукого и заново отстроен архитектором М. Ф. Казаковым. Здесь проходили заседания Московского губернского дворянского собрания, давались знаменитые балы, маскарады, концерты.
Просторная зала в красивом здании не имела себе подобной в России. По вторникам здесь проходили балы, на которые съезжалось от трёх до пяти тысяч человек. Здесь были все: от вельможи до мелкопоместного дворянина. Князь Петр Андреевич Вяземский вспоминал: «Мы все, молодые люди тогдашнего поколения, торжествовали в этом доме вступление своё в возраст светлого совершеннолетия». Действительно, для многих это место служило отправной точкой во взрослую жизнь. Родители привозили своих дочерей, надеясь удачно выдать их замуж. Здесь молодые люди знакомились между собой».
А вот что пишет завсегдатай балов, однокашник М. Ю. Лермонтова по Университету, Петр Федорович Вистенгоф: «Благородное собрание обыкновенно открывается 20 ноября или блестящим балом 6 декабря, в день тезоименитства императора, и закрывается денным балом в субботу на Масленой неделе: тут вы можете видеть всех московских красавиц и невест в полном блеске их настоящей красоты, при дневном свете и лучах уже весеннего солнца… Маскарады Благородного собрания разнообразны и даже очаровательны. Съезд на них бывает в 11 часов вечера, иногда и позже. Огромная зала горит яркими огнями, которые, отражаясь, играют на ее светлых мраморных колоннах; на хорах стройный оркестр гремит польский, тот долгий, восхитительный польский, когда мимо вас таинственные маски мелькают, как мягкие тени, мистифицируя всеми возможными способами…»
Кто знает, может быть на одном из таких маскарадов Михаил Лермонтов и придумал свой «Маскарад».
Конечно, предстоящий бал и бальный наряд всецело занимал умы москвичек и москвичей, а уж провинциальной молодежи вообще было не до сна! Молоденьким девицам принято было надевать легкое, простое, не слишком открытое светлое (чаще белое или жемчужных оттенков, «слоновой кости», легкий беж) платье. Причесывали лучшие цирюльники – парикмахеры, к которым записывались за несколько месяцев. Они выезжали на дом, прическу до бала никто не должен видеть. Модным считалось украшать волосы живыми цветами: маргаритками, крохотными букетиками лиловых фиалок, конечно розами. Из драгоценностей прилична лишь нитка жемчуга. Дамы постарше щеголяли в бриллиантах, а молоденьким девчонкам это было «противопоказано». Бальные женские туфли представляли собой плотные тапочки из тонкой кожи и бархата, с округлым носком, без каблука. Непременным атрибутом бального костюма для дам были веер и перчатки.
Пластины вееров делали из слоновой кости, перламутра, черепахи, дерева, золота, серебра. «Экран» мог быть изготовлен из бумаги, шелка, кружева, атласа, бархата, птичьих перьев. Цвет тоже имел особое значение: белый – означал невинность, черный – печаль, красный – счастье, лиловый – смирение, голубой – постоянство и верность, желтый – отказ, зеленый – надежду, коричневый – короткое счастье, черный с белым – разрушенный мир, розовый с голубым – любовь и верность, убранный блестками – твердость и доверие. Если вышивка на веере золотая, то она символизирует богатство владелицы, серебро расскажет о ее скромности. Обращение с веером было своеобразной светской игрой. По тому, как дама держит его в руках, можно было догадаться о её эмоциях и желаниях. Веер был языком, на котором говорили любовники, повстречавшиеся на балу. Возьмите его в левую руку и приложите к правой щеке, и ваш кавалер поймет, что вы на все согласны. Если веер в правой руке, то – «нет»! Дама полностью раскрывает веер – «ты мой кумир», если веер закрыт и им постукивают по ладони – «все кончено». Дотронуться до веера, платка, букета считалось не приличным, фамильярностью со стороны молодого человека. Необходимой принадлежностью бала была бальная книжечка, которые теперь можно увидеть только в музеях. Дама вносила в нее имена своих кавалеров напротив каждого танца, так как приглашения на танец она получала еще до начала бала.
Нескучный сад. 1900-е гг.
Перчатки были атласные, сильно облегающие руку, светлого цвета. Дамы снимали их только за столом. Носить плохо одетые на руки перчатки, со складками или из толстой кожи, считалось признаком дурного тона. Напяливать их на руки – было сплошным мученьем, приходилось с силой протискиваться в очень узкие и тугие перчатки. Пользовались специальными растяжками. Перчатки быстро теряли форму и пачкались, стирать их было не принято, они превращались в мятую тряпку. Поэтому приходилось менять чуть ли не после каждого выхода в свет, и, как правило, заказывали их не меньше дюжины.
Во времена правления Николая I (1825–1856) мужчинам предписывалось приходить на балы в мундирах, только были введены военные и гражданские мундиры. Дабы выразить свое несогласие с правлением и прослыть вольнодумцем, можно было придти на бал в штатском. Фрак указывал на то, что его владелец нигде не служит и не является для государства «благонадежным» человеком. В начале XIX века носили, в основном, цветные фраки (синий, зеленый, коричневый, оттенки красного). Черный цвет станет «бальным» позже, а пока он символ траура.
