И эти пять комнат все для меня одной. Есть ещё светлая просторная терраса и маленькая, но уютная кухня.

Сюда я выбираюсь на выходные дни вплоть до самых морозов.

И сейчас, в сентябре, тут на даче не проходит мимо меня очарование осени, я погружаюсь в природу и забываю про своё одиночество.

И только здесь я по-своему счастлива вдали ото всех.

Вечером я сижу на террасе, слишком огромной для одного человека, и собираюсь выпить чаю. Самовар, который мы обычно доставали со шкафа, когда вся наша большая семья была в сборе, давно никто не растапливал собранными в лесу шишками. В лес я больше не хожу – одной женщине там делать нечего.

Маленький электрический чайник выстрелил кнопкой, весело приглашая к церемонии чаепития. А может быть, просто хотел меня поддержать, чтобы я не чувствовала себя так одиноко.

Итак, на террасе мы вдвоём: я и чайник. Осенние вечера становились с каждым днём всё прохладнее, поэтому так приятно погреть руки, приложив их к пузатой и горячей поверхности электроприбора. Я размешиваю серебряной ложечкой сахар в прозрачной кружке и вспоминаю самую свою сильную любовь. Ведь я сейчас ни в кого не влюблена, а воспоминания меня немного согревают, и я постепенно оттаиваю, поглаживая матовый корпус чайника…

…Его звали Альфред. Родители так назвали малыша в честь героя оперы Верди. Внешне Алик (друзья всё равно изменили его имя на русский вариант) выглядел типичным русским, светловолосым, с курносым носом, и иностранное имя ему явно не шло. Познакомившись с Альфредом поближе, я поняла, что двойственность – это свойство его натуры. Он был такой же противоречивый во всём. И за это я его тоже обожала, как это ни странно. Алик позволял себя любить, ему нравились знаки внимания с моей стороны и смущённые взгляды зрелой женщины. Мне в ту пору было тридцать шесть. Я работала экскурсоводом, водила экскурсии по кремлёвским музеям, а мой любимый стоял на посту охраны в одном из залов Оружейной палаты.

И когда я приходила с очередной группой в этот зал, сердце моё так стучало, что мне было неловко перед туристами. Альфред всё видел и понимал, я же его постоянно баловала: подкармливала, носила в термосе горячие супчики, жарила котлетки.

Мы даже ходили как-то вместе в театр и один раз прошлись по Александровскому саду. Стояла такая же дождливая, но тёплая осень, как в этом году. Альфред накрывал мои плечи своим шерстяным клетчатым шарфом – заботился, спасал от ветра. А потом мы пили чаёк с вишнёвыми пирожками в «Макдоналдсе» на Манежной площади. Я была так счастлива! Но у этой красивой истории не было продолжения.

У Альфреда было два имени, так и судьбы у него было тоже две. Здесь, в Москве, все его считали одиноким мужчиной, приехавшим в столицу из далёкого Павлодара. А потом оказалось, что там у него была семья и законная супруга, а также двое детишек. Видимо, что-то в его родном городе произошло, что вынудило его неожиданно вернуться домой. Прихожу как-то на работу, как всегда с замиранием сердца веду экскурсию в Оружейный зал, а Алика нет… «К семье уехал, не вернётся», – бесстрастно бросил начальник охраны позже. И Альфред действительно не появился. Больше я его никогда не видела.

Но почему именно сегодня я вспоминаю об этом несостоявшемся романе? Или всё-таки состоявшемся?

Для меня в любом случае осталось внутри и по сей день нечто тёплое, искреннее, сердечное, хотя и с долей горечи и разочарования…

Стало стремительно темнеть, как всегда это бывает в сентябре после восьми часов вечера. Я решила выйти на крыльцо, полюбоваться звёздами и луной – начиналось моё самое любимое время суток за городом. Только тут, на природе, существуют столь яркие и красивые созвездия, тревожно-пленительные запахи костра и лесной свежести, и только здесь можно услышать стрекотание цикад и насладиться упоительной тишиной осенней ночи.

Я взяла стул и поставила его на крылечко, свет на террасе не потушила, чтобы было не так жутко, и включила фонарь. Сразу же десятки мотыльков устремились к источнику света и закружились вокруг яркой лампы.

Чуть позже прилетела довольно крупная бабочка неяркой расцветки: коричнево-белый орнамент на её крыльях напоминал старинные фотографии, называемые сепия. Мне всегда нравились эти приглушённые матовые ретроснимки, хранящиеся в нашем семейном альбоме.

Брюшко у бабочки было толстое и мохнатое. Ночная красавица не стала кружить вместе со всей мошкарой вокруг лампы фонаря, она села на стекло террасы и принялась отчаянно стучать крылышками, словно бы пыталась проникнуть в ярко освещённое помещение. «Странно, – подумала я, – если это ночная бабочка, – а это была точно она (в детстве я увлекалась биологией), – то зачем ей яркий мир, ведь её среда обитания – темнота, и сама она лишена ярких красок в расцветке. По логике, она не должна любить свет, тем не менее рвётся к нему со страшной силой, ей кажется, что там теплее и гораздо счастливей…»

Бабочка металась по стеклу, не понимая, что не попадёт в тот мир света никогда. Бедняжка! Сердце у меня невольно сжалось. Мне показалось, что я на неё была похожа: меня тоже Господь не раскрасил в яркие краски, и я тоже хочу к недоступному свету и счастью!

Хотя стоп! А кто сказал, что бабочка туда никогда не попадёт? А я на что? Я решительно открыла окошко и впустила красавицу внутрь дома. Бабочка тотчас же залетела ко мне на террасу. Я закрыла окно – вечера и без того были прохладные.

С тех пор нас стало трое: я, бабочка и чайник.

На следующий день, в воскресенье, я уже не ощущала тотального одиночества, как накануне. И мысли повеселели, а тревога и вовсе улетучилась. Но не оттого, что в доме появилось домашнее животное, а вместе с ним и заботы, – вовсе нет. Не так давно я тут на даче выхаживала больного ёжика, поила его молочком, пока он не поправился. Ёжик жил на террасе, и всё оставалось по-прежнему. Бабочка, эта ночная красавица, сумела внушить мне надежду на возможное освобождение от моего беспросветного одиночества и однообразной жизни. Ведь я помогла ей, впустила туда, куда она так страстно рвалась, и мечта её сбылась: теперь вместо холодных ночей она греется у меня. Кто знает, возможно, дни её были уже сочтены, а я продлила её существование в мире, к которому она так стремилась! Бабочке у меня понравилось. Днём она обычно спала на потолке, а поздно вечером кружила по террасе, садилась на окно или на матерчатый оранжевый абажур лампы. Я её подкармливала чем-нибудь сладеньким: оставляла в блюдечке варенье на ночь или специально рассыпала шоколадные крошки на столе. Мне нравилось наблюдать, как бабочка всем этим угощалась, после чего усердно умывалась – чистюля! И жить стало веселее, только мой отъезд в Москву представлялся теперь проблемой. Как я оставлю бабочку одну на целую неделю?

Разлила по блюдцам разного варенья, насыпала сахарного песка, крошек, налила в блюдечко водички и сладкого чаю. Всё живое не может без воды.

Уехала с тяжёлым сердцем. Но не выдержала, и в середине недели (отпустили раньше – не собралась экскурсионная группа) я села в электричку и помчалась на дачу. Волновалась, что насекомое может не дожить до среды. Но, на счастье, моя подруга была в целости и сохранности, жива и невредима. И, кажется, обрадовалась моему приезду – стала радостно носиться по террасе, наматывая круги вокруг меня.

– А я тебе гостинцев привезла! – весело сообщила я. – В Интернете прочитала, что вы любите имбирное варенье, два дня искала его и наконец-таки нашла!

Я достала из сумки заветную банку, открыла крышку, и бабочка сразу же приземлилась рядом на столе, но проявила характер – не бросилась на угощение сразу же, сделала вид, что не голодна, как будто просто изучала поверхность клеёнки…

Чтобы не спугнуть подружку, я вышла на улицу. Там в свете фонаря кружились такие же ночные бабочки, но я никого не впустила, говоря им, что место под солнцем уже занято.