– Суббота, Николаевич, или как?.. – с ходу берет быка за рога Зарипов, и его глазки умасливаются предвкушением маленького праздника, он явно намеревается теперь же выпить, видит во мне почетного собутыльника, и сие обстоятельство ему льстит.

Но вирус подозрительности уже пробудился во мне: подошел с тайным умыслом или мы встретились случайно? Не может быть, чтобы он ничего не знал: мальчишка Арапов знает, а подполковник милиции Зарипов – нет? Значит, темнит, соблазняет выпивкой неспроста. Вот тебе, друг ситный! – и я складываю в кармане для неудачливого соблазнителя фигу. Застолья не раз случались между нами, ибо начальственный синдром всегда был чужд мне по убеждению, особливо с людьми, к которым я расположен, – Зарипов один из таких. Однако теперь время оглядываться и искать всему, даже самому невинному и привычному для меня в прошлой, недавней еще жизни, свои побуждающие причины…

Я отрицательно качаю головой: мол, знаю, всякий раз зовешь в баню с девочками, а вместо этого заканчиваешь глубокой ночью в какой-нибудь затрапезной вонючей пивнушке – физиономией в рыбьей шелухе и пивной пене!

«Обижаете! – немедля прочитывается у того на лице. – В тот раз вышла накладка: крепко огорчило руководство, вот она, дурь, накатила и повлекла, одним словом – недоразумение, со всяким бывает… А теперь…»

Мимическая сцена вызывает у нас обоих невольный хохот: «кошерный жид» обмишуривает мещанина…

– Пить не буду, – говорю я, отдуваясь после смеха. – Изжога. А с вами ста граммами не обойдешься. Кроме того, мне через час-другой ехать за город. А какой-нибудь шумахер возьмет и выскочит на красный или, чего доброго, подрежет, и тогда поди оправдайся. Он и нарушит все, что возможно, вот только запах – от меня!

– С каких это пор, Николаевич, вы стали примерным водителем? Помнится, не так давно… А впрочем, хозяин-барин, – покоряется моему решению чуткий Зарипов.

Он, судя по всему, не слишком расстраивается отказом: у прохиндея и без меня на сегодняшний день – громадье планов. В каждом кармане у него натыкано по мобильному телефону, телефоны беспрерывно журчат, и он то гавкает в трубку, то откладывает разговор на несколько минут, то обещает скоро быть и чтоб непременно его дождались, иначе «будет, как в прошлый раз», то умильно сюсюкает и перетекает на шепот, отворачивая от меня хитрое лисье рыло.

Я же тем временем всматриваюсь, прощупываю собеседника взглядом: знает и молчит? подослан с заданием разговорить? пребывает в неведении из-за добрых, насколько возможно в нашей насквозь прогнившей системе правоохранительных органов, отношений со мной?

– Николаевич, какой облом случился у Курбатова! – внезапно хихикает Зарипов, пристраиваясь идти со мной в ногу. – Слышали или нет? Так вот, в отделе Курбатова есть опер, который наполовину негр. Имя и фамилия у опера, естественно, наши: зовут его Максим, а фамилия сохатая – Лось… Да вы его знаете, он не совсем черный, а такой – светло-шоколадный… Ну так вот, у них там была отработка по линии торговли людьми – ловили «на живца» очередного сутенера. А этот Лось, если он негр, по сутенерским понятиям ментом быть не может. Однозначно не может! Так вот, получает наш Максимка под отчет деньги на операцию, поселяется в гостинице под видом бизнесмена средней руки, – легенда у него такая, кем еще быть в наши дни негру, как не бизнесменом? Поселяется, значит, и заказывает себе через сутенера проститутку. Приводят ему девку в номер. Она, как и положено, раздевается. И тут, в самый конкретный момент, вламываются в номер курбатовские бойцы, тащат с собой сутенера и, тепленького, потрошат. Сутенер обмочился, стал сливать информацию, каяться, повел оперов в соседний номер – и там еще кого-то на этом деле повязали… Прикол в другом: пора возвращаться на базу, все сидят по машинам, а нашего негра с проституткой нет и мобильный не отвечает. Туда-сюда, мало ли чего может случиться! Вернулись ребята в номер – а они там, Максимка с проституткой, и трудятся с наслаждением!.. Хотели надавать ему сгоряча по шее, но девка за него – грудью, да и он, Лось, не кается: все равно, говорит, уплачено, что же деньгам-то пропадать даром?!

– Боевой негр! – невольно улыбаюсь я. – Одного не пойму: в чем тут облом для Курбатова? Такой уж он борец за чистоту нравов?

– В том-то и дело: кто-то слил информацию, ушло наверх, а там могут расценить по-разному – с учетом политической целесообразности, вспышек на солнце, выпендрежа перед личным составом.

– Все будет как обычно: Курбатову попеняют, а негра – как там его?.. Максима Лося повысят по службе. Борьба с торговлей людьми – дело деликатное, тонкое…

Зарипов ржет. Когда он смеется, верхняя губа вздергивается, обнажая желтые клыки, весь он становится похож на ощерившуюся гиену, и я говорю себе: таков смех прикормленного хищника, сытого, гортанно лающего, но безжалостного, когда начинается гон и идет резня. Все-таки профессия накладывает на человека отпечаток на всю жизнь. Хотя я знавал людей зариповской породы, в быту милых и обходительных. Значит, не профессия виновата – она всего лишь высвобождает то, что в тебе запрятано до срока: у хищника – жажду крови, у травоядного – жевательный инстинкт и трусость, у пернатого – жизненную необходимость укрыться на небесах…

Невольно я вспоминаю кличку Зарипова – Косоротов: говорят, в бытность простым опером он отличался рукоприкладством. Помнится, такой себе Яков Борзовец, в прошлом боксер, а ныне – темный тип, обоснованно подозреваемый в разбойных нападениях на нуворишей и базарных торговцев, но вывернувшийся от тюрьмы из-за недостатка улик, расписывал в слезных жалобах, что Зарипов якобы натягивал на голову ему, Борзовцу, противогаз, продевал колени между схваченных наручниками рук, крепил бейсбольной битой и в таком положении подвешивал между двумя письменными столами. Эта экзекуция не без издевки называлась у оперов «покачать на качелях». Тогда Зарипову изрядно потрепали нервы мои, прокурорские, но доказать ничего не удалось: возможные следы экзекуции ко времени проверки сошли на нет, а свидетельств в пользу заявителя в недрах управления внутренних дел, естественно, не нашлось. С тех пор Зарипов был прозван за глаза Косоротовым, со мной по возможности стал ласков и внимателен, а массивную золотую печатку, которой якобы стучал по затылку Борзовцу, приговаривая: «Стук-стук, кто там?» – раз и навсегда снял с крепкого волосатого пальца.

В душе я подозревал, что так оно и было на самом деле, и даже видел впоследствии эту самую биту за шкафом в кабинете Зарипова, но мало ли что я видел на своем веку!..

И вот мы идем, как два давних приятеля или, по крайней мере, два хороших знакомца, улыбаемся, травим о том о сем, – два здравых и в общем-то незлых человека. А между тем где-то в недрах управления, подвешенный на бите, быть может, исходит слезами и мочой какой-нибудь очередной подозреваемый, но вовсе не значит, что виноватый…

– Николаевич, скажите, как пресно мы живем! – без всякого перехода впадает в философию Зарипов. – Вот вы немного рыбак, немного охотник, когда вы в последний раз брали удочку или ружье? Так-то! А ведь в вашей конторе есть еще выходные… Суббота, гуляете по бульвару, не знаете, куда себя деть, а на мне после оперативки задач – как блох на собаке.

«То-то ищешь, с кем выпить! – думаю я, ухмыляясь. – Смотри-ка, задачи он выполняет!»

– Может, оформиться на пенсию, купить лодку, пожить для себя? В конце концов выслуга позволяет… Ехал вчера мимо Тетерева – рыбаки, свежий воздух, красота! Честное слово, иногда завидую. Но как подумаешь: один на один – с женой, и так каждый день… Бр-р! Уж лучше я на оперативку!

Мы останавливаемся возле памятника Пушкину и какое-то время молчим. Зарипов сосредоточенно роется в карманах, шуршит сигаретами, прикуривает от зажигалки. Масличные зрачки его, пятью минутами ранее, когда травил о Лосе с Курбатовым, казавшиеся по-человечески искренними и открытыми, становятся непроницаемыми, прикрываются выпуклыми, как у хамелеона, веками, и он становится похож на бесстрастную восковую фигуру из музея мадам Тюссо.