А испугались мы, действительно, знатно.

Несколько месяцев назад в одной из общих спален, незадолго до того оборудованных в подсобных помещениях «Проспекта», из вентиляционной шахты стал раздаваться истошный звериный вой. На станции поднялся такой шум, что я спросонья решил, будто началась война, нашествие крыс или еще какой-нибудь нечисти.

Картина маслом: небольшая спальня с двухъярусными койками, застеленными разномастными одеялами. Все кровати разворочены и пусты, а жильцы комнаты сгрудились у двери снаружи. А те, что посмелее (или подурнее, это как посмотреть), встали у дальней стены спальни и смотрят, как молодцы из службы безопасности крутятся возле отверстия воздуховода, откуда доносится жуткий замогильный вой, отдаленно напоминающий детский плач. Что-то сидело в вентиляции и выло, как оживший ночной кошмар. Джин был уже на месте, сдерживал зевак от неразумных действий.

– Заря бы пристрелила, – Джин посмеивался над ней, но явно симпатизировал.

– У нее на все один ответ, – я усмехнулся, – в добрых традициях СБ.

Но тогда я жестом остановил прямолинейную девушку, подошел ближе и посветил фонарем вглубь черного провала. Вой усилился. Звук отражался от стен в ограниченном пространстве и искажался.

Пока служба безопасности занималась своим делом – выводила людей, я соображал, что могло поселиться в вентиляции. Понятно, что это был мутант, понятно, что не зубатый и не химерка. Первый не пролез бы, вторая не воет. Хотя кто знает, сколько еще видов искореженных радиацией животных мы здесь встретим. А это явно было что-то небольшое, размером с кошку, и не походило ни на какие известные мне создания.

По моей просьбе Джин принес сырого мяса, и я бросил кусок в воздуховод. Совать внутрь руку не хотелось, так можно и пальцев не досчитаться. Вой стих. В шахте что-то заскреблось, зашевелилось и зашуршало. Послышался торопливый чавкающий звук. Существо, видимо, проголодалось. Такая же процедура продолжалась еще несколько раз. Заре и Джину не было видно, что я каждый раз старался класть куски мяса поближе к выходу из вентиляции.

Наконец, оттуда показался чей-то черный нос. Я сделал страшные глаза и прошипел молодцам из СБ, чтобы они вели себя тихо. А существо из вентиляции уже высунулось наружу. Я стоял, не шевелясь, держа в руке последний кусок крысиной тушки, и ждал. Наконец не то щенок с тремя глазами, не то облученная крыса, в общем, создание учуяло что-то вкусное у меня в руке и подалось вперед. Я аккуратно положил приманку на пол и медленно отошел в сторону.

Так у меня появился Бродяга.

А сейчас Джин махал у него перед носом кусочком сырого мяса, и маленькое дьявольское отродье принялось кружить вокруг нас и щурить третий глаз, что у него выражало душевную щенячью радость.

Я не привык сидеть без дела, поэтому уже на следующий день сам вызвался дежурить в радиорубке. До другой работы на станции или в окрестных туннелях меня все равно не допустили бы до тех пор, пока не заживут мои раны. А так – хоть какое-то занятие. Впрочем, бесполезное, это надо признать.

Аккуратно откинувшись на спинку вертящегося стула, я с мрачным видом уставился в потолок, на котором красовались погасшие лампы дневного света. Несмотря на то, что на «Проспекте» был генератор и техники, обслуживающие электросеть, в комнатушку радиоштаба электрический свет не заглядывал уже два дня. Наверное, где-то обрыв. Так что приходилось довольствоваться маленькой керосиновой лампой, стоящей на столе. Все-таки это, смею заметить, расточительство чистой воды. Или правильнее сказать – чистого керосина? Дешевле вызвать техников – пусть починят проводку. Нельзя же сидеть тут в темноте и слушать шипение пустого эфира.

Топливо в метро ценилось на вес золота. Горючее с поверхности регулярно доставлялось на станции сталкерами. Но топливо там скоро закончится, это понятно и ребенку. Так что химики и самоучки с «Октябрьской» и «Сибирской» рьяно взялись за дело, изобретая какой-то новый вид горючего. Интересно, что у них выйдет?

– Говорит Новосибирск. Станция метро «Красный Проспект». Кто-нибудь слышит нас? Отзовитесь. Прием, – монотонно повторял я в микрофон.

Ничего. Эфир пуст, но администрация «Проспекта» дала приказ – искать до тех пор, пока не найдем. На такой работе сильнее всего одолевает отчаяние, а после нескольких часов в полутемной комнатке и однообразного повторения заученных до автоматизма фраз хочется только одного – занять мысли чем-нибудь другим. Тянет хоть на зеленые плантации, хоть на патрулирование станции, хоть в дозор вне очереди – на любую работу, только не в радиоштаб. Но мне после перенесенных травм ничего другого не оставалось. Сейчас я не годился ни для дежурств в туннелях, ни для работы в «теплицах», ни уж тем более – для походов наверх. Поэтому комендант и пристроил меня сюда, пока не поправлюсь.

– Говорит Новосибирск…

Цирк, да и только. Что они хотят там услышать? Кого? Полгода уже ищем, с тех пор, как нашли этот клятый передатчик, и что? И ничего. Ни звука. Может, все уже умерли, а мы одни тут остались.

Раньше мысль о том, что во всем мире, возможно, осталась только вот эта горстка людей, укрывшихся в сибирском метро, повергала меня в ужас. Но не теперь.

Сейчас мне было все равно. А хоть бы и остались, пусть. Что нам с того, есть или нет кто-то за пределами метро, если мы не можем толком из него выбраться? Снуем по близлежащим кварталам, запакованные в защитные костюмы, противогазы, вооруженные до зубов. И приносим домой, вниз, какие-то крохи, кусочки прошлого, на которых можно протянуть еще чуть-чуть.

Цари мира, мать их.

– …кто-нибудь слышит нас? Прием.

На старых механических часах, в которых еще сохранились шестеренки вместо проводов, стрелки уверенно ползли к четырем утра. Да, ночная смена в радиоштабе могла измотать кого угодно, а монотонное повторение одних и тех же фраз натерло мне язык едва ли не до мозоли. И ни одного отклика в эфире. Никого. Пусто.

– Прием. Говорит Новосибирск. Станция метро «Красный Проспект». Прием. Кто-нибудь слышит нас? Ответьте. Прием.

Морфей опять подкрался ко мне, закрыл глаза ладонями и хотел было уже увести назад, в свое царство, когда треск в радиоэфире вдруг надломился и зазвучал иначе. Словно на той стороне кто-то шептал что-то неразборчиво.

Да, в сплошном шорохе часто слышатся голоса и прочие звуки, это не более, чем шутки нашего мозга, легкие слуховые галлюцинации, но в эту минуту я совершенно точно что-то слышал!

– Прием! Вы слышите нас? Отзовитесь!

С меня в момент слетел весь сон.

– Вы меня слышите? Ответьте, прошу вас! Прием! Говорит Новосибирск! Отзовитесь!

Из наушников и впрямь доносился тихий мужской голос, перебиваемый помехами.

– Прием! Отзовитесь, ради всего святого!

Но неизвестный мужчина продолжал бормотать что-то, не слыша моих окриков. Я нырнул под стол и проверил, точно ли подключен микрофон? С нашей стороны техника была в полном порядке, но собеседник, видимо, меня не слышал. То ли у него вышли из строя динамики, то ли он был глухим, то ли сошел с ума. Впоследствии я склонялся к последнему.

– …Один я в мире остался, – всхлипывал голос – Один! Все померли, вся команда, один я остался. А они вон, в соседнем отсеке гниют. Но хватит с меня, натерпелся. Пять месяцев здесь уже одинешенек сижу, и все…

– Прием! – заорал я что было сил, теряя самообладание. – Прием! Отзовитесь! Говорит «Красный Проспект»! На связи Новосибирск! Отзовитесь!

Помехи усилились и теперь стали похожи на визг ведьмы банши, являвшейся к дому обреченного на смерть человека. Я медленно покрутил регулятор, надеясь поймать более четкий сигнал, но голос неизвестного окончательно растаял в помехах.

Сжав зубы, я попытался снова настроиться на потерянную волну. Однако вместо несвязного бормотания в эфире грянул совершенно отчетливый пистолетный выстрел.

От неожиданности я вздрогнул.

И, все еще на что-то надеясь, еще несколько раз назвал наши позывные. Ничего.