Вспомнив обо всем этом, я уверенно ответил Прошке:

— Пускай мечтает преподобие. А только мечте его не сбыться. Скорее свинья попадет на небо, чем вернется старое. А что до рассадника, то он будет тут. Только не божий, а наш комсомольский.

Вечер с каждой минутой сгущался. Мимо проплыло стадо коров. Выстрелами прозвучали хлопки пастушьих кнутов. Над колокольней в последний раз с клекотом прокружили галки. Мы неслышно прошмыгнули в квартиру, спустились из окна в черемуховые заросли и через боковую дверь в ограде выскользнули на площадь.

Наши только что закончили работу на огороде. Мать гремела на кухне посудой, готовя ужин, а Нюрка доила корову. С база доносилось мерное журчание молока. Отчим сидел на завалинке и попыхивал трубкой. После работы он любил вот так посумерничать. И только Дениса не было дома. Братишка убежал к дружкам. И наверно, во главе «красных» уже атаковал «беляков»…

Мать освободила меня от домашних дел. Она смирилась с тем, что я сделался общественником. И даже потихоньку гордилась этим. Односельчане-то нередко обращались к сыну с просьбами. Да и надеялась, что рано или поздно и мне положат зарплату. Нельзя же, чтобы человек за так трудился. И лишь одно переносила с трудом. Я без креста садился за стол, без креста вставал из-за стола. Каждый раз в таких случаях она хмурилась, громко вздыхала, но все же удерживала себя.

Я подсел к отчиму и рассказал о перебранке между попом и пономарем. Тот довольно ухмыльнулся и спросил, как это мне удалось подслушать. Поняв, что проговорился, я признался:

— Школа без дела пустует, а молодежи собраться негде. И это в то время, когда культпоход начинается…

Отчим попыхтел трубкой и сплюнул чуть ли не на середину двора.

— Да-а, — протянул он, скомкав бороду в кулак. — Клуб выйдет что надо. Такой, что закачаешься. Материал-то первосортный. Весь до бревнышка дубовый… — Он снова звонко почмокал губами и с шумом выпустил дым в усы. — Хорошо помню, как строили. Всем обществом старались. Да и как было не стараться? Для своих же детишек. Я в то время как раз в волости работал. Гляжу, являются ходоки. Так, мол, и так. Помоги, посодействуй. Детишек желаем вразумлять. Одной земской не хватает. Вот и порешили новую строить. Ну, я взялся за это дело. Начальству доложил, слово замолвил. И закрутилась карусель. Да только остановились не там, где надо. Поп, будь он неладен, встрял в историю. Земская, говорит, имеется. Давай церковноприходскую. Будем, говорит, не только к наукам, а и к богу любовь прививать. Вот так, стало быть, дело повернулось. Я, понятно, к начальству. Не для поповской брехни, говорю, народ на большие траты решился. Просвещать, а не затуманивать ребятишек люди намереваются. А начальство косится на меня, как на бунтаря какого, и дает приказ: разрешить церковноприходскую. Что тут поделаешь? Почесали мужики затылки и сдались. Лучше уж церковная, чем никакой. Собрали денежки, купили лес и своими руками отгрохали сруб.

— А церковь-то помогала? — спросил я, радуясь тому, что услышал. — Деньгами или еще чем?

Отчим замотал головой.

— Ни гроша не отпустили. Богом клянчили на стекло и железо. Как раз не хватало. Так куда там! Церковный совет отписал отказ. Своих нужд, видишь ты, пропасть.

— Почему же тогда церковники считают школу своей?

— А потому, что называется приходской. И еще потому, что стоит за церковной оградой. А по правде сказать, так без всякого на то права. Захапали народное добро — и все тут. А школа и в самом деле народная. Потому как на народные деньги куплена и народом построена…

Трубка его потухла. Он ударил кресалом о кремень. Веером вспыхнули искорки в сумраке. Воздух наполнился терпким запахом дымка. Отчим положил тлеющий трут в трубку, придавил его большим пальцем и весело зачмокал губами.

— Так что дело совсем ясное, — продолжал он. — И переделать ее, школу, ничего не стоит. Сломать перегородки — и вся недолга.

— Сломать-то мы сломаем, — сказал я, — ободренный поддержкой отчима. — Вот как потом? Сцена, печки, скамейки.

— А вы ломайте, — посоветовал отчим. — А потом видно будет. Сцена, печки, скамейки. Все это не бог весть какая штука. Как-нибудь сладим. Главное — начать…

Ну, конечно, главное — начать. И сломать внутренности. Если это удастся, остальное придет само собой. Тот же отчим подскажет, что и как. А ему-то ума не занимать. В таких делах он, как говорили, собаку съел.

— Ломать старайтесь аккуратно, — наставлял отчим. — Чтобы весь материал в работу пошел. Доски, кирпич, гвозди — все надо сохранить. И день выберите подходящий. Лучше всего — большой праздник. Скоро будет покров день. Как раз то, что надо. В этот день в городе собирается большая ярмарка. Наши богатеи, понятно, подадутся туда. А те, кто останется дома, после обедни нажрутся и завалятся дрыхнуть. И не быстро расшевелятся, если даже церкву разрушите… — Он вдруг с опаской оглянулся на дверь и полушепотом попросил: — Смотри, матери не проговорись. А то заругается. Скажет, с безбожниками спутался, старый хрыч. Так что держи язык на привязи, сынок!..

Сигналом был звон колоколов, возвещавший об окончании обедни. Я взял топор, завернутый в мешковину, и огородами, чтобы ни с кем не встретиться, направился к церкви. Сердце настойчиво вырывалось наружу. Сомнений в удаче не было. Но нелегко было справиться с волнением. Уверенность еще не означала победу.

В школе уже хозяйничали Прошка и Илюшка. Они открыли дверь и заперлись изнутри. Вскоре подошли и другие ребята. Помочь нам вызвались Митька Ганичев и Гришка Орчиков. Незадолго до этого оба попросились в комсомол, и мы решили проверить их на боевом деле. Не было только Маши Чумаковой. Конечно, она тоже просилась. Но мы единогласно отказали ей. Мало ли что может случиться.

Когда все было готово, я нарочито серьезно сказал:

— Миром господу помолимся!

— Да ниспошлет он нам удачу! — шутя подхватил Прошка.

— И да поможет победить на этой Голгофе! — добавил Володька.

И началось. Прошка и я стали отбивать штукатурку на перегородках. Андрей, Сережка и Илюшка набросились на учительскую квартиру. Митька и Гришка принялись разрушать печи. Все вокруг наполнилось грохотом и стуком. От штукатурки и печей клубами поднялась пыль. Скоро она стала такой густой, что солнце не пробивало ее. Но мы не открывали окна. Они заглушали шум, уберегали от любопытных.

И в самом деле мы долго работали без помех. Уже почти на всех перегородках была отбита штукатурка. Наполовину рухнули печи. Уже нечем было дышать в пыли и саже. А сами мы выглядели не чище трубочистов. Только тогда на площади перед оградой замелькали люди. Молчаливые и озабоченные, они с удивлением, любопытством и враждебностью глазели на запыленные окна.

Не без опаски поглядывал я в протертый глазок. Недолго богомольцы будут спокойно взирать на проказы греховодников. И опасения мои подтвердились. Вдруг перед толпой возникла рыжеволосая Домка Землячиха. Да, это была она, норовистая и занозистая вдова. Несколько минут она смотрела на школу. Потом обернулась к толпе и замахала над головой руками. И тотчас, словно подчинившись ее команде, группа парней бросилась к ограде, а потом к школе. И сразу же дверь загудела от тяжелых ударов.

— Эй, открывай!

— По какому праву?

— Давай ответ, комса!

— И готовь душу на покаяние!..

Закрытые на засов двери были дубовыми. Но ребята все же забаррикадировали их партами. И сами хмуро сгрудились перед баррикадой.

А голоса за дверью становились громче и настойчивее:

— Открывай, дьяволы! Не то изуродуем!

— Не допустим богохульства над храмом!..

Я снова припал к наблюдательному глазку и в ту же минуту увидел Машу. Она промелькнула перед окном. А потом раздался ее звонкий голос:

— Перестаньте! Одумайтесь! Не поддавайтесь на провокацию!..

Я продолжал смотреть в окно. В поле моего зрения были две фигуры: Маша тащила от крыльца Ваську Колупаева. Он зло отбивался, но Маша не отставала. Тогда он схватил ее за грудь и ударил в лицо. Она отлетела назад и упала навзничь. Я распахнул окно, выпрыгнул в ограду, подбежал к Маше. Она слабо улыбнулась, протянула руки.