— Чево нада?
— Потолковать надо, Тимур. Открывай, контра, а то дверь вышибу.
— Ты кто такой, плят?
— Дверь-то открой, гнида. Сразу и объясню, и мандат покажу, ну!
— Я по телефону звону, милиция звону, урод!
Марат ухмыльнулся и толкнул дверь плечом. Дверь была стальная, поэтому не вылетела сразу — зато остолбеневшая в восхищении Кэт заметила отчетливую трещину вокруг косяка. Хозяин сообразил, что дверь выносят вместе с куском стены — щелкнул один замок, другой, третий, на полутемную лестницу хлынул поток мягкого света.
— Катька, ты, плят, кого привела?
Тимур стоял посреди коридора в полосатом халате и шлепанцах, держа в руке взведенный «Макаров». Рука с пистолетом заметно подрагивала, губы тряслись еще явственнее, вспотевший лоб блестел в розовом нежном свете, как лакированный.
— Тише, ораторы, ваше слово, товарищ маузер! — насмешливо продекламировал Марат, входя в коридор.
Он сразу занял очень много места, моментально распространив вокруг себя холод и угрозу зимней ночи. Белое лицо демона выглядело почти живым, когда он с небрежным любопытством рассматривал обстановку квартиры скоробогатого господинчика — вульгарно-шикарную, недоделанную, неуютную, случайно-дорогую.
— Смотри-ка, хорошо устроился, кот долбанный… Как торговлишка, а, сучий потрох?
— Ты мнэ так нэ говоры…
Тимур, держа пистолет в неловко вытянутой руке, стал медленно отступать в комнату. Марат шел за ним, ухмыляясь, продолжая озираться с видом оценщика. Мимоходом прихватил с журнального столика безделушку — керамическую фигурку свинки-стриптизерши с отставленной розовой попкой, покрутил в руках.
— Морально-бытовое разложение. Так-так.
— Ты уходы по-хорошему, слушай… Уходы, пожалуйста…
Тимуру уже некуда было отступать. Он уперся спиной в стену, завешанную до пола ковром. Его темная лоснистая физиономия, вся в потном бисере, выражала уже не столько страх или злобу, сколько удивление, смешанное с отчаяньем. Ему не хотелось стрелять до такой степени, что это было очевидно даже для Кэт, он всегда не терпел и не желал выяснять отношения силой — но денег не требовали, и договориться не представлялось возможным.
— Ну что тэбе нада? Сколька? Ты скажи, слушай…
— Ты что ж, гнида, девчонок отдал гадам этим?
— Оны гады, правда. Оны и мнэ нэ заплатылы. Толко оны — крыша…
— Какая, на псул, крыша?!
— Дэвочкам — крыша. Охрана, слушай…
Тимур опустил пистолет. Он успокоился. Кэт с наслаждением подумала, что гад надеется договориться. Блажен, кто верует.
— Я ж никого нэ заставляю, слушай. Дэвочки дэнги зарабатывают. Быки дэвочки охранают. Чужие быки наедут — хуже будэт…
Марат слушал с брезгливой усмешкой. Тимур заискивающе улыбнулся.
— Я толко так — дэвочки сами дэнги хотят. Сами прыходят. Я нэ заставлаю, слушай… Сами гаварат — кушать нада, тряпки нада… Оны ж нэ дэти… Оны про быки знают — спросы Катя, слушай. Оны сами гаварат — охрана нада…
В какой-то момент Кэт подумала, что Тимуру удалось-таки Марата уболтать. Сделать этакий невинный вид — овечка кроткая. Ну да, хорошо говорит. Сами. Но ведь Марат знает — буржуйки эти, папины дочки, новые русские бизнес-леди, небось, сами не пойдут, а вот когда без образования, коммуналка, родители-алкаши… Тоже мне деньги, подумаешь! Разок нормально оттянуться в приличном месте.
Но она напрасно сомневалась. Марат давно решил. Все остальное было просто игрой в кошки-мышки, хохмой — для того, чтобы Кэт полюбовалась на Тимурово унижение. Вероятно, сам Марат тоже развлекался — он улыбался, он двигался не угрожающе, расслабленно, неторопливо. Все выглядело до такой степени безобидно, что Тимур поверил окончательно.
— Вина выпьешь, слушай? Дэвочке дэнги дам, бэз обыд… А?
Он повернулся к комнатному бару — и в этот момент Марат стремительно прыгнул вперед. Просто удивительно, какова оказалась реакция у Тимура, располневшего, ленивого в повадках, как сытый кот — в последнюю секунду он все-таки успел вскинуть пистолет и выстрелить наугад.
Марат остановился. На светлых обоях за его головой остались черно-красные брызги. Тимур охнул и выстрелил снова. Марат дернулся от удара пули об тело, шагнул вперед и вырвал пистолет. Тимур медленно осел на пол, глядя вверх, изжелта-белый, как корка сыра — и не закричал даже, а тихонько заскулил, как побитая собака.
Марат хмыкнул и с оттяжкой пнул его ногой в пах. Скулеж оборвался судорожным вздохом.
Марат обернулся к Кэт. В белой маске его лица зияла черно-багровая дыра на месте глазницы, внутри дыры, как показалось Кэт, горел раскаленной монетой уцелевший зрачок. Рот покривила снисходительная усмешечка, которой мешали длинные волчьи клыки.
— Готов. Поплыл, — сказал Марат злобно и весело. — Хлебнешь?
— Че-че-го?
— Кровушки, говорю, хлебнешь, товарищ? Пока теплая.
Его тон странным образом успокоил Кэт. Она подошла. Марат наотмашь ударил Тимура по лицу, не торопясь, с расстановкой запустил пальцы в его волосы и запрокинул его голову назад и набок, подставив Кэт вывернутую шею.
Кэт брезгливо взглянула на лицо злосчастного сутенера — посиневшее окровавленное лицо с дикими глазами — и, присев на корточки, вонзила в его горло зубы. Кровь хлынула потоком — в этот раз она имела отчетливый привкус власти, власти и безнаказанности. От этого привкуса закружилась голова и стало тепло и весело.
— Эй, пусти полечиться, товарищ, — окликнул Марат.
Кэт отстранилась. Марат подставил пригоршню под алую струю и плеснул кровью в обезображенное лицо. Сделал несколько глотков и замер, стоя на коленях.
— Ничего… — пробормотал он, раздувая ноздри. — Сейчас зарастет. Как на собаке… башку жалко, с неделю башка трещать будет, как с похмелья… Вот гнида, а?
— Больно, Маратик? — Кэт присела на пол и обхватила его за шею, пачкая руки в крови.
Марат неожиданно схватил ее за плечи, толкнул назад и повалил спиной на окровавленный ковролин. Его железные пальцы, липкие от крови, распахнули ее дубленку, дернули блузку вниз, а юбку — вверх, белье разлетелось по швам. Он вымазал ее грудь кровью, прижал ее к полу всей тяжестью, рычал, как хищник, охраняющий добычу, багровый огонь горел в его впавших глазницах.
— Мы им еще покажем, — слышалось Кэт в его рычании. — Мы их еще разъясним. Не бойсь… покажем…
Кэт задыхалась от счастья. Она обвилась вокруг Марата с цепкостью и страстью растения и тоже урчала — тоном выше, оскалившись, прикрыв глаза. Белая рука мертвеца лежала в кровавой луже в полуметре от лиц мертвецов, обладающих способностью двигаться.
Шторы на кухне раздернули. Небо за окном было черное и глубокое, а огромная полная луна висела низко над соседними крышами, тяжелая, медно-желтая, бросающая красноватые отблески на серые рваные облака. Тусклая лампочка под дешевым абажуром из тонких цветных реек не столько освещала кухню, сколько создавала неожиданно уютный сумрак. На стенах качались длинные тени; стоило немного напрячь воображение — представлялось, что это тени хозяев квартиры. Иногда очень приятно забыть, что Хозяева не отбрасывают теней.
Женя и Генка молча сидели за столом, на котором стояла початая бутылка кагора в окружении грязных стаканов и лежали неизменные пачка сигарет, зажигалка и пепельница. Говорить, действовать, думать не хотелось; тишина, луна, сумрак — прекрасное лекарство для больной души. Все, что хочется сказать, понятно без слов. Зародилась робкая надежда, что плохое уже позади — вдруг что-нибудь наладится.
Ляля, сидя на полу, возилась с кроликами. Кролики расположились в кухне, как дома, три серых и черный — они-то отбрасывали тени, шевелящиеся темные овалы неправильной формы с торчащими бантиками ушей. Ляля пыталась заинтересовать их капустными листьями. Кроличье общество доставляло ей огромное удовольствие — как будто сигнал, символ того, что с убийствами покончено. Теперь все будет иначе — без кровавых приключений и ужасных гостей, почти как у живых.
