Милка сделала шаг в сторону — и девица сделала шаг в сторону.

— Людмила, — сказала она медленно. — Ты его знаешь, Людмила. Ты знаешь его близко. Где он сейчас?

— Да не знаю я никого, чего ты ко мне пристала! — взвизгнула Милка, поражённая тем, что девица угадала её имя. — Отвяжись от меня!

— Портрет, — сказала девица дрогнувшим голосом. — Ты нашла портрет, да?

И Милка вдруг услышала в тоне девицы муку кромешную, смертную, неизбывную — совсем как её собственная тоска по Принцу и по его любви. И поняла, что у девицы с Принцем что-то было, а прошло совершенно без всякой посторонней помощи. Без всяких колдунов и злых чар. Принц её просто бросил — и всё.

Ради Милки.

Эта мысль выпрямила ссутуленную Милкину спину.

— Да, нашла, — сказала Милка снисходительным тоном счастливой соперницы. — И дальше что?

— Где ж он?!

— Портрет? Знаешь, — Милку понесло восхитительное чувство злорадства и превосходства, — я рамку разломала, и он вышел. Ко мне. А портрет я выкинула. Он стал как тряпка.

— Где Стась?! — прошипела девица совершенно змеиным шипом.

— Не твоё дело! — с наслаждением бросила Милка. — Он мой. Он меня любит. И тебе там делать нечего.

Говоря это, Милка не сомневалась ни в едином слове. Он — её. Он её любит. Он вырвется из лап колдуна и вернётся. Говоря это и думая это, Милка вдруг почувствовала себя совершенно счастливой.

— Ты пила его кровь? — шёпотом, измученным злым выдохом спросила девица.

— Да, пила, — сказала Милка с вызовом. Она совершенно точно помнила, как это было. Она уже всё переписала и поставила в конце штамп «с подлинным верно». Никакой полиграф не уличил бы её во лжи. — Он мне сам дал. Он руку надрезал вот тут и дал мне выпить крови… Несколько раз. И поклялся, что мы всегда будем вместе. А ещё говорил, что ни одну женщину он не любил так, как меня.

По лицу девицы прошла судорога, и её верхняя губа вздёрнулась, обнажив кошачьи клыки.

— Ты врёшь! Ты всё врёшь! — но она поверила, поверила!

— Это правда! — выкрикнула Милка. — Ты знаешь, что это правда!

— Где он? Я хочу спросить у него!

— Он тебя видеть не хочет! Он никого не хочет видеть, кроме меня!

Девица выпрямилась.

— Вот как… — сказала она вдруг спокойно и задумчиво. — Стась не хочет меня видеть… И ты не хочешь мне помочь… Хорошо. Я сама его найду.

— Не найдёшь, — сказала Милка, истекая злорадством.

— Поглядим, — сказала девица, и её вишнёвые хохлацкие глаза вспыхнули тёмным кровавым огнём.

Это было последнее, что Милка видела. А последним, что она почувствовала, был невероятный, раздирающий, космический холод…

Девица перекинула косу за спину, осторожно, чтобы не испачкать туфли, обошла груду вонючего тряпья в луже гнилой слизи и скользнула в тень так, будто сама была тенью.

Роман танцевал вальс.

Его партнёрша, бледная, грустная, в вечернем платье цвета сумерек, с белыми розами в тёмных локонах, с опущенными глазами, чуть касалась его руки кончиками ледяных пальцев — и её сила мерцала вокруг неё звёздным туманом. Роман вспоминал что-то, чего не пережил, у Романа кружилась голова, он танцевал, как кавалергард на балу, бесконечно, почти бездумно, блаженно, не чувствуя ног. Роман был влюблён.

Если чутьё не обманывало его, его партнёрша была старше его лет на двести. И танцевать она умела очень здорово. Старая школа.

Познакомила с ней Романа Аннушка. Дивным тёплым вечером, в этом чудном местечке под названием «Лунный Бархат» — то ли клубе вампиров, то ли станции на дороге между мирами. Подвела к столику в углу, где грустная дева сидела одна, смотрела, как свет свечи отражается в бокале кагора и слушала нежнейшую музыку — флейту и скрипку. Сказала:

— Зизи, я привела тебе кавалера на этот вечер.

Зизи печально улыбнулась и кивнула. И для Романа началась лунная поэма. Скрипка рыдала, свечи мерцали, Роман танцевал вальс, потеряв ощущение времени и пространства, и его партнёрша не отнимала руки, и улыбалась всё так же печально, и, глядя в Романово лицо, вспоминала прошедшие годы и старых друзей, и её воспоминания врезались в Романову душу, как плач скрипки.

А тёмный зал был освещён множеством свечей. Из затенённых углов тянуло ладаном и болотными травами. Посетители, которых было немного, и которые были очаровательны, как эльфы, улыбались и кивали головами — и в Романовых глазах плыли их нежные бледные лица, светящиеся своим собственным лунным светом. И Стаська с какой-то туманной принцессой пили дымящуюся кровь из хрустальных бокалов. И Роман чувствовал себя совершенно счастливым в этой обители Вечных Князей — только никак не мог придумать, о чём заговорить с печальной Зизи, чтобы она начала улыбаться.

А она взяла и заговорила сама.

— Вы интересный мальчик, Ромочка, — сказала Зизи в паузе между мелодиями. — Мне очень нравится ваше время. Когда я была моложе, меня пугала перспектива остаться одной в чужом для меня мире лет сто или двести спустя — и я была такая смешная дурочка… Вы не поверите, но меня пугала мысль о конце света…

— Это естественно, сударыня, — сказал Роман самым светским тоном. — Вы же воспитывались в такое время…

— О, нет… Время было тихое. Вот потом… все эти войны, революции и прочее… Эти потери… Потери без конца, потери, которых не должно бы быть… простите, мой милый, я не должна хныкать в обществе малознакомого юноши, но мне отчего-то кажется, что вы с вашей безумной историей сможете меня понять. Я ощущаю ваше одиночество и вот, рыдаю вам в жилетку, как товарищу по несчастью…

— Неужели вы одиноки? — поразился Роман совершенно искренне.

— А что вас удивляет? Мой наставник мёртв уже восемьдесят лет. Мои старые друзья уходят один за другим — не стоит думать, что Вечность вампира это то-то большее, чем facone de parler, слова… Все в мире смертно, увы… хоть мы и менее смертны, чем люди, если можно так выразиться…

— А поклонники? Вы же удивительная женщина… э…

Назвать её Зизи у Романа язык не повернулся.

— Елизавета Платоновна. Хотя у современных молодых людей в обычае называть даму полуименем с первой же встречи, а отчества приберегать для старух и старых дев. Полагаю, что вы можете называть меня Лизой, Ромочка.

«Ага, я, значит, не Роман Эдуардович именно потому, что слишком мелкий гвоздик, ребёнок для неё», — подумал Роман и сказал вслух:

— Современные молодые люди ужасны, да? Они не стоят вашего внимания, Лиза?

— Ах, нет, отчего же… но молодым людям нужен наставник, а я такая беда в качестве учителя…

В голосе Лизы послышалось настоящее страдание. Роман почувствовал сильное желание обнять её и прижать к себе, поцеловать, отдавая силу, отогреть — и сам себе поразился.

— Вот совсем недавно, когда прошлый век пришёл к повороту и было такое тяжёлое тёмное время… Мне повезло встретить такого светлого юношу… и что из того? Женщина — негодный покровитель, а лично я — негодный вдвое. И этот мальчик — на небесах, я уверена, ибо в глубине души ещё верю в бога… а я вот… служу дьяволу… О, нет, я не должна вам этого говорить! У вас всё впереди. Вы талантливы как Хранитель, вы на своём месте, не слушайте меня…

— Может быть, вы позволите мне быть вашим товарищем? — спросил Роман, пытаясь справиться с сильным волнением. — Хотите моей силы, Лиза? Выпейте!

— Нелепый мальчик, — Лиза невольно улыбнулась. — Как можно так вот предлагать — сами не знаете, что говорите, право! И я вам не пара. Я позволю себе заметить, что вам тоже нужен учитель, а чему вас может научить растерявшая силу и друзей одинокая женщина? Я — вздорная старуха с тяжёлым характером, и к тому же жестока и ветрена. В вашем случае было бы лучше держаться Аннушки — девочка неглупа, добра и уже кое-что понимает, а ещё лучше — пана Станислава. Он к вам благоволит, это старый сильный Князь… только вот я слышала, что его безумная полячка вернулась в Петербург из Кракова…

— Вот видите, — сказал Роман с нежной улыбкой. — Ядвига будет недовольна, если какой-то мальчишка сунется ей под руки. А Аннушкин покровитель меня недолюбливает.