— Ты хочешь сказать, он попросту… забыл про вас?

Габерон, горестно вздохнув, оторвал от остатков сорочки полосу и принялся бинтовать руку.

— Совершенно верно. Наш новый приятель тоже не гипермнезик[2]. Он преследует цель только пока видит ее. Как только голем теряет с ней контакт, он быстро забывает про ее существование и возвращается к выполнению основного приказа.

— И какой приказ у этого? — с беспокойством спросил из темноты Тренч, — Маршировать до бесконечности?

Габерон скривился.

— Скажи спасибо, что он не исполняет при этом готландский военный гимн.

— Я же сказал, это не готландская модель!

— Хватит, — Габерон выставил вперед ладонь, — Сейчас это не имеет существенного значения. Достаточно того, что нас обоих этот болван определил как цель. Поэтому главная наша задача — решить, как выбраться на верхнюю палубу, миновав это чучело. Если вы не против, предлагаю именно это сейчас и обсудить.

— Вы не можете выбраться? — обеспокоенно спросила Ринриетта.

— Мы в некотором роде в западне, Ринни. Считай, что мы две мыши, которые оказались заперты в подполе, в то время, как по дому бродит голодный кот.

— Он все еще на мидль-деке?

— Судя по всему, этот заводной болван и не собирается покидать палубу. И я буду последним человеком на борту этого корабля, который попытается проскользнуть мимо него.

— Он быстрый, — пробормотал Тренч, потирая шею. Не иначе, тоже заработал дюжину синяков, пока улепетывал от голема, — Чертовски быстрый.

— Верно подмечено. Чертовски быстрый и смертельно опасный. Мало того, бронирован не хуже самой канонерки.

— Знать бы, откуда он вообще взялся на борту…

— Давай-ка отложим этот вопрос в наш мешок для неуместных вопросов и займемся им как-нибудь на досуге? У нас не так уж много времени, если ты меня понимаешь. Тошноту чувствуешь?

Тренч неуверенно кивнул.

— Я думал, это от бега… И страха.

Габерон щелкнул крышкой хронометра, по счастью оставшегося в штанах. Нажал на серебряную шишечку и репетир издал восемь длинных ударов.

— Восемь часов пополудни с небольшим, — Габерон спрятал хронометр, — По моим подсчетам, мы опустились до восьмисот пятидесяти футов. Я не ошибся?

Алая Шельма, видимо, смотрела как раз на альтиметр капитанской рубки, потому что отозвалась почти сразу же.

— Восемьсот шестьдесят четыре фута.

— Ну вот, я почти угадал. Я ведь рассказывал тебе, что происходит, когда ты погружаешься ниже восьмиста?

— Я помню. Марево возьмется за нас всерьез.

— Вот и хорошо, — Габерон почти натурально зевнул, — Потому что к рассвету мы будем мертвы, если не выберемся отсюда. Как тебе перспектива?

Алая Шельма выругалась сквозь зубы. Дядюшка Крунч нашел бы, к чему придраться, но главное, что произнесено все было с чувством.

— Мы можем набрать высоту!

— Ринни, ты еще не поняла? У тебя больше нет никакого корабля. Теперь все это — не более, чем огромная жестянка для конфет. Мидль-дек разгромлен, машины уничтожены, паропровод не функционирует. Отныне никакая сила не поднимет эту малышку вверх.

— Я…

— Вызывай «Воблу», Ринни. Надеюсь, они не успели отойти слишком далеко.

— Я… Хорошо, — голос капитанессы дрогнул, — Оставайтесь там. Я сейчас свяжусь с «Малефаксом». Скажу, чтоб ложились на обратный курс.

Когда она замолчала, Габерон внезапно ощутил легкий приступ тошноты — словно в его внутренностях свернулся кольцом липкий скользкий угорь. Первый подарок от Марева? Или всего лишь реакция на отключение связи? Теперь, когда голос Ринриетты пропал, нижняя палуба сразу же стала темнее и теснее, чем была, настолько, что организм поневоле испытывал легкую дурноту.

— Все в порядке, — беспечно сказал он, хлопнув Тренча по плечу, — Мы еще расскажем об этой истории в кают-компании «Воблы» под хохот Корди и причитания Шму.

— Если доберемся до нее.

— Ну конечно доберемся! Кстати, раз уж зашла речь о рассказах… Тебе не тяжело будет подтвердить, что в минуту опасности я прикрыл тебя своей грудью и крикнул «Беги, Тренч, я его задержу»?

Тренч уставился на него с удивлением, хорошо заметным даже в слабом освещении нижней палубы.

— Ты серьезно?

— Разумеется, серьезно! — Габерон наставительно поднял палец, — Репутация — такая штука, о которой заботиться надо больше, чем о порохе. Никогда не знаешь, когда репутация позаботится о тебе. Поэтому давай отрепетируем. Итак, я тебе крикнул «Беги, Тренч!». В этот момент у меня на лице было выражение решительной отчаянности. Запомнил? А мои глаза потемнели, как небо, когда приближается грозовой фронт…

* * *

— Ты слышишь?..

— Тс-с-с!

— Я больше не слышу его шагов. Он остановился?

— Тренч, будь добр, помолчи минуту, я пытаюсь понять, где он.

— Где-то возле трапа…

— Кажется, стоит на месте. Нет, сейчас повернулся. И…

Секундой позже Габерон и Тренч отпрянули от пролома, окунувшись в густую темноту. Над их головами загромыхали шаги голема, такие тяжелые, точно кто-то на мидль-деке неспешно забивал в палубу сваи. От каждого шага потолок над их головами вздрагивал, щедро осыпая пиратов мелкой пылью и чешуйками ржавчины.

— Не похоже, что он собирается останавливаться, — Тренч подышал в ладони, словно ему было холодно.

— А ты думал, у него закончится завод? — небрежно осведомился Габерон, одним ухом вслушиваясь в ритмичные звуки тяжелых шагов, — Это же голем. Его магического заряда может хватить на несколько дней службы. Или даже недель. Или…

— Не продолжай, — Тренч судорожно сглотнул.

Выглядел он неважно. Глаза Габерона за последний час достаточно приспособились к скудному освещению нижней палубы, чтобы разбирать отдельные предметы и их контуры. Тренч скорчился на каком-то ящике неподалеку от провала, оперся острыми локтями о колени и тяжело медленно дышал. Он выглядел как человек, впервые в жизни угодивший в жесткую воздушную «болтанку» балла на три-четыре. Щенок. Сухопутная крыса. Такого никогда бы не приняли в формандский военно-воздушный флот.

Габерон закинул руки за голову, стараясь не замечать, как пузырится в его собственном желудке и как ноет печенка. Там, внутри, точно медленно разливалось ядовитое болото, отравлявшее своими испарениями кровь и воздух в легких. Гадкий симптом. Не самый страшный из тех, которыми может одарить своих гостей Марево, но неприятный. Среди юнкеров его называли «Утерянный завтрак» или «Поющие кишки». Юнкера — народ со своеобразным чувством юмора, у них для каждой вещи на свете припасено особенное название, иногда имеющее затаенный смысл, а иногда лишенное всякого смысла. Палубную швабру они именовали не иначе как «госпожа Ш.», форменные фуражки — «камбалами», а бронзовые пуговицы на боцманском кителе — почему-то «ленивцами», Габерон уже и сам не помнил, почему. А рундук они звали…

— Я тут подумал… — Тренч неуверенно кашлянул, — На счет голема… Может, это новая модель?

— А?

— Он не похож на те рисунки, что я видел в книгах. Те были… проще. И походили на людей. А этот совсем другой. Вот я и подумал, может, кто-то вновь взялся их делать?

Угловатый и тощий, в темноте он выглядел еще более нескладным. Однако то, что он до сих пор не потерял самообладание, многое о нем говорило. Габерон украдкой улыбнулся. Ему приходилось знать лейтенантов и капитанов, которые на месте этого мальчишки уже бились бы в истерике, ломая руки.

— Новая улучшенная модель?

— Что-то вроде того. Если бы я мог разобрать его на части и посмотреть…

Габерон не удержался от нервного смешка.

— Смотри, как бы он сам тебя не разобрал. Силы в нем — как в молодом ките, а злости больше, чем у матерой белой акулы. Но вот на счет новой модели ты, пожалуй, прав. О Роза… Кажется, я начинаю понимать. Это были испытания!

Тренч покосился на него с опаской.

— Что?

— Ходовые испытания! Как у кораблей, только сошедших со стапелей, — Габерон, не удержавшись, схватил бортинженера за плечо, — Ваши ребята просто вздумали испытать новую модель абордажного голема, причем на всякий случай подальше от обитаемых островов. Ни одной живой души кругом на двести миль! Включили, а он…