Додумать эту мысль он не успел, потому что тело рефлекторно откатилось в сторону, подальше от дыры. Вовремя — палуба над головой заскрежетала и в проем ударило чудовище — с такой силой, что аккуратный прямоугольный лаз мгновенно превратился в бесформенную дыру. Страшные когти врезались в его край, легко раскроив прочные металл палубы и превратив его в стальные кружева. Габерон полз спиной назад, опираясь на локти и подтягивая ноги. Все мысли вдруг спрятались, оставив на поверхности только одну — если чудовище пролезет в лаз, им с Тренчем крышка. Другого выхода с нижней палубы нет.

Удар. Еще удар.

Чудовище продолжало биться в проем с размеренной механической яростью и каждый раз, когда его жуткий, изливающий свечение глаз заглядывал внутрь, освещая пятна ржавчины на внутренней обшивке днища и переборках, Габерон чувствовал, как его сердце промерзает до самого основания.

Удар. Удар.

Удар…

Габерон сжал кулаки, глядя на то, как расширяется отверстие, как голубоватый свет делается все ярче и ярче. Он чувствовал себя рыбешкой, засевшей в норе, которую штурмует голодная, щелкающая зубами, мурена. Если норка недостаточно глубоко, если мурена достаточно упорна, рыбешку не спасет даже Роза.

Удар.

Удар.

Удар.

Когда очередного удара вдруг не последовало, Габерон отчего-то ощутил приступ ужаса. Механическое чудовище вдруг вытащило свою выпуклую морду из проема, некоторое время постояло у развороченного им же лаза и вдруг размеренно зашагало в сторону юта, заставляя палубу над их головами дрожать от каждого шага.

Только тогда Габерон смог подняться на дрожащих ногах и и ощупать себя. Первейшая обязанность военного небохода после боя — доложить о повреждениях.

Правое бедро немилосердно болело, но, хвала Розе, кажется обошлось без перелома, просто сильный ушиб. Сорочка превратилась в лохмотья, в некоторых местах щедро орошенные его собственной кровью. Ощупал в темноте — больно, но терпимо. Не такие раны, чтоб изойти кровью, по большей части ссадины да царапины.

— Тренч! — позвал он шепотом, — Тренч!

— Здесь, — через секунду отозвался инженер.

На нижней палубе не имелось магических ламп, единственным источником освещения были лампы мидль-дека, чей свет едва пробивался вниз через развороченный лаз. Его было достаточно, чтоб Габерон разглядел Тренча, точнее, его угловатый ссутулившийся силуэт, но совершенно недостаточно для того, чтоб увидеть детали. Габерон пошарил вокруг себя рукой, но не обнаружил ничего кроме грубого железа и переборок. Нижняя палуба. Они оказались прижаты к самому днищу канонерской лодки.

— Слышишь? — в темноте блеснули глаза Тренча, — Обратно пошел.

Не требовалось обладать острым слухом, чтоб убедиться в его правоте. Габерон и сам отлично слышал размеренные шаги механического чудовища. Судя по всему, оно двигалось в направлении юта, неспешно переставляя свои суставчатые ноги. Теперь оно никуда не спешило, ни за кем ни гналось. «Ни дать, ни взять, пассажир первого класса совершает моцион на палубе, — с запоздавшей и оттого вдвойне неуместной злостью подумал Габерон, — Чуть не оторвал нам головы, а теперь вышагивает себе…»

— Слышу. Остановился. Опять пошел. Повернул.

— Почему он не закончил дело? — Тренч указал на проем. Тот выглядел так, словно в него на полном ходу врезался нагруженный буксир. Закаленная броневая сталь местами выгнулась, как жестяная банка из-под формандских консервов, заклепки полопались, лестница была перекручена и едва не завязана в штопор… А ведь это чудовище, подумал Габерон с опоздалой оторопью, могло бы, пожалуй, и в корабельной броне дыру проломить. Ну и силища…

— Все просто, — Габерон усмехнулся, несмотря на то, что Тренч едва ли мог увидеть его усмешку, — Он забыл про нас.

— Забыл? Как он мог забыть? Мы же были в считанных шагах от него!

— Но за пределами его видимости. Мне стоило подумать об этом раньше. У этого голема, судя по всему, такие же проблемы с памятью, как и у его предков.

— Это голем?

— Нет, механический клавесин, — Габерон зашипел, коснувшись пылающего пореза на боку, там, где его зацепили когти, — Ты что, еще не понял? Это абордажный голем.

— Как наш Дядюшка Крунч?

— Возможно, они даже родственники. Кровные братья или племянники… О, дьявол. Я не подумал о Ринни. Только бы она не додумалась спускаться вниз!.. Корабельный гомункул! Связь с мостиком!

— Вы…. выполняю, — голос гомункула хрипел и осекался, как у раненного в легкое, — Устан… устанавливаю связь… Подо… подождите.

— Капитанесса слушает. Прием.

Голос капитанессы был сух и насторожен. Сердится, понял он. Но испытал такое облегчение, что едва не рассмеялся.

— Ох, Ринни!

— Слушаю вас, господин старший канонир, — строго сказала она. И хоть Габерон ее не видел, он мог хорошо представить, как она хмурится, — И слушаю очень внимательно. Что за чертовщина творится у вас внизу? Я… Я слышала какой-то грохот, а потом начало резко падать давление пара в магистралях. Мне казалось, ты сказал, что оборудование в полном порядке!

— Оно и было в порядке, — пробормотал он, — До тех пор, пока им не занялся взбесившийся голем.

— Голем? Какой голем?

— Абордажный. Модель не знаю, никогда с такими не сталкивался. Честно говоря, я был уверен, что их всех списали еще полста лет назад. В общем, слушай меня внимательно, Ринни. Вниз не спускайся. Оставайся на чертовом мостике и задрай дверь.

— Что ты несешь, Габби? — в голосе Ринриетты прозвучала растерянность, но сейчас Габерону было не до злорадства, — Откуда там мог взяться голем?

— Мы с Тренчем нашли его в топке. Только не спрашивай меня, как он туда забрел. Сам ума не приложу. Говорю же, никогда такой модели не видел. Ужасно проворная и в придачу на боевом взводе. Опасная, как голодная пеламида[1]. Не спускайся вниз!

— Но вы…

— Мы на нижней палубе. Знал бы я, какая здесь вонь, пожалуй, позволил бы ему отрубить себе голову….

В этом Габерон не покривил душой. Запах на нижней палубе и в самом деле стоял неприятный, застарелый, какой обычно стоит в заброшенных и давно не знавших ухода помещениях. Под ногами здесь валялось то, что экипаж «Барракуды» за годы службы так и не решился выкинуть за борт, но что оказалось решительно непригодным для дальнейшего использования. Груды старых труб, какие-то бочонки, рассохшиеся ящики, рыбья чешуя… Габерон рассеянно ощупал все это, вслушиваясь в ритмичные шаги голема. Судя по звукам, тот успел дойти до юта и теперь топтался там.

— Готландский голем? — напряженно спросила капитанесса.

Силуэт Тренча мотнул головой:

— Не думаю, что это готландский голем. Может, он формандской сборки? Мы же нашли его здесь, на корабле.

Едва ли он лгал. Габерон и сам помнил изображения старинных готландских големов, похожих на закованных в латы человекоподобных великанов. Тяжелые литые нагрудники, огромные наплечники, каждый из которых весил фунтов двести, глухие шлема с забранными крупной сеткой вентиляционными отверстиями… Они производили впечатления даже на старых гравюрах. Вживую Габерону не пришлось их увидеть — последних из абордажных големов Унии списали еще лет за двадцать до того, как он надел юнкерскую форму. На кораблях Формандии они пропали и того раньше.

— Это и не формандская модель, — Габерон нащупал возле себя какой-то бочонок и, покряхтев от боли, уселся на него верхом, — Видишь ли, я знаю все модели, прежде бывшие на вооружении флота. И такого чудовища среди них определенно не значилось. Черт возьми, я вообще не видел прежде ничего подобного. Ну и силища! А реакция! Благодарение Розе, големы все еще подвержены склерозу.

— Что ты имеешь в виду?

— Големы — не самые великие мудрецы на свете, капитанесса, сэр. Говорят, именно поэтому от них начали избавляться, когда благословенная эпоха парусного флота, о которой так любит ныть Дядюшка Крунч, стала подходить к концу. Видишь ли, мозгов у обычного голема не больше, чем у старого кальмара. Даже не уверен, можно ли назвать это мозгом. Скорее, пара примитивных рефлексов, наспех связанных магией. Что, впрочем, не делает эти жестянки менее опасными. Они умеют определять цель и уничтожать ее, а большего от них обычно и не требуется. Все остальное для голема — слишком сложная наука.