Предисловие

Борис Ильич Булатов, дальнозорко щурясь, пробежался взглядом по корешкам папок, аккуратно выстроившихся на полке стеллажа, отыскал нужную. Достал и протянул мне. Улыбнулся, видя мое недоумение.

— Здесь ответ на вопрос, почему вашу книжку следует назвать «Дело уголовного розыска». Это выписки из письма Центррозыска РСФСР местным Советам страны.

В папке было всего несколько машинописных страниц. «Дело уголовного розыска в России, — прочитал я, — бывшее при царском режиме в суровых тисках жандармерии и полиции, конечно, не могло быть поставлено на той желательной высоте, на которой должна находиться эта в высшей степени важная для каждого цивилизованного государства деятельность… Настало время поставить деятельность сыска на научную высоту, создать кадры действительно опытных сотрудников, научных специалистов… и обставить деятельность сыска так, чтобы ни тени подозрения не падало на доброе имя деятеля уголовного розыска, охраняющего нравственность и устои государственности».

— А теперь взгляните на дату, — вывел меня из задумчивости голос Булатова. — Письмо поступило в Ташкент в октябре 1918 года. Представляете себе, какое это было время?

Я попытался представить. Разруха, голод, гражданская война, интервенция. Молодая Республика Советов окружена кольцом фронтов. И отрезанная от нее и тоже задыхающаяся в огненном кольце фронтов — Туркестанская Республика.

Каким же мужеством, стойкостью, находчивостью, преданностью делу революции должен был обладать курьер, доставивший из Москвы в Ташкент это письмо!

— Догадываюсь, о чем вы думаете, — кивнул Булатов. — Феликс Эдмундович умел подбирать людей.

— Феликс Эдмундович? — переспросил я.

— Разумеется. Именно он стоял у самых истоков оперативной работы милиции. Вы что, не догадались по стилю, чье это письмо?

Я еще раз, теперь более внимательно перечитал машинописные страницы. Булатов был прав, — чувствовалась рука Дзержинского.

— Знаете что? — неожиданно сменил тему разговора Булатов. — Давайте встряхнемся! Прогуляемся. Воздухом подышим. Поглядим на весенний Ташкент. Погодка-то стоит что надо: май на дворе.

— Давайте, — охотно согласился я.

С Борисом Ильичом Булатовым нас связывала давняя дружба. Полковник в отставке, в прошлом начальник уголовного розыска республики, он сочетал в себе такие качества, которыми я не переставал восхищаться, еще когда мы работали вместе, и которые продолжает восхищать меня и теперь, когда он уже давно находился на заслуженном отдыхе и, казалось бы, мог позволить себе расслабиться. Подтянутый, собранный, целеустремленный, готовый в любую минуту молниеносно принять единственно верное в данной конкретной ситуации решение, он говоря газетным языком, «По-прежнему оставался в строю, на боевом посту». Отчасти так оно и было: к Борису Ильичу часто обращались за советом и консультацией работники уголовного розыска. Он преподавал в школе милиции, выступал с докладами на совещаниях, семинарах, курсах работников министерства внутренних дел.

Домашнему архиву Булатова по истории уголовного дела можно было искренне позавидовать, но куда более уникальным архивом была его поистине великолепная память. Хранящиеся в ней события, несмотря на определенную субъективность и эмоциональную окраску, были абсолютно достоверны и изобиловали множеством штрихов и деталей, как правило, остающихся за бортом даже самого тщательного и скрупулезного следствия. Не случайно, задумав написать книгу о работниках уголовного розыска Узбекистана, я уже первый вариант рукописи принес на суд Борису Ильичу.

Не дойдя до Сквера революции, мы спустились в метро и, проехав две станции, вышли на площади Дружбы народов.

Перед киноконцертным залом вокруг скульптурной группы, изображающей супругов Шамахмудовых в окружении целого взвода многонациональной ребятни, толпились туристы. Загорелый до черноты мальчуган в потрепанных шортах и безрукавке вскарабкался на постамент, деловито пощекотал бронзовую пятку одного из шамахмудовских воспитанников и ужом скользнул вниз под смех и улыбки туристов.

— Какое кощунство, — возмутилась стоявшая неподалеку от нас пожилая женщина в джинсовой юбке, шелковой кофточке и белой панаме.

— Простите? — Булатов галантно приподнял летнюю шляпу и слегка поклонился. — Чем вы расстроены?

— А вы можете спокойно смотреть на такое святотатство? — Женщина метнула в него негодующий взгляд. — Хотела бы взглянуть на родителей этого маленького хулигана!

— Так уж и хулиган, — усомнился Борис Ильич.

Я наблюдал разговор, сохраняя нейтралитет.

— А то кто же? — она говорила неплохо по-русски, только с ударениями было не все в порядке.

— Обыкновенный озорник.

— Вы находите?

— Конечно. — Булатов пожал плечами. — можно подумать, вы никогда не были ребенком.

— Была, — улыбнулась женщина. — Бог мой как же это было давно!

— И далеко отсюда.

— Что? — Она недоуменно взглянула на собеседника. — Откуда вам это… Хотя… — Женщина оглянулась на группу туристов, оживленно переговаривающихся между собой не то на чешском, не то на польском языке, понимающе улыбнулась. — Я все поняла, пан всезнайка.

Булатов тоже улыбнулся, внимательно всматриваясь в лицо незнакомки.

— Вы прекрасно владеете русским, пани Ядвига. Признаюсь, у меня глаза полезли на лоб от удивления.

Туристка же начисто лишилась дара речи и несколько мгновений, приоткрыв рот, молча таращилась на Булатова.

— Вы меня знаете? — выдохнула она наконец.

— Разумеется, пани Бельская. Вы ведь почти всю войну прожили здесь, в Ташкенте?

— Да. — Она продолжала смотреть на него с нескрываемым изумлением. — Но вам-то откуда это известно?

— Бывал на ваших концертах, — уклонился от прямого ответа Борис Ильич. — Вы все еще выступаете?

— Увы! — вздохнула она и развела руками. — Возраст.

— Ну, не скажите, — возразил Булатов. — Клавдия Шульженко в вашем возрасте продолжала петь.

— Правда? — искренне удивилась Бельская.

Между тем туристы, вдоволь налюбовавшись архитектурным ансамблем, потянулись вслед за гидом к стоявшему поодаль интуристскому автобусу.

— Мне пора, — с явным сожалением произнесла Бельская.

— Признаюсь, вы меня… — Она запнулась, подыскивая нужное слово. — …Огорошили. Я правильно выразилась? — Вполне, — усмехнулся Булатов. — Вам было неприятно?

— Совсем наоборот. — Бельская покачала головой. — Просто я не ожидала, что меня здесь хоть кто-то помнит. Столько лет спустя.

— А вы часто вспоминали Ташкент?

— Еще бы! — Она улыбнулась. — Здесь прошла моя юность. То было трудное, суровое время, хотя тогда я этого до конца не понимала. Поняла много позже… Поверьте, все, что связано с теми годами, для меня священно. Может быть, потому меня так и расстроил этот проказник… До свиданья. Я рада, что встретилась с вами.

— До свиданья, Ядвига Станиславовна.

Мы обменялись рукопожатиями, и Бельская торопливо зашагала к «Икарусу». Поравнявшись с ним, она оглянулась и помахала рукой.

— Вот так, дорогой мой, — констатировал Борис Ильич, провожая взглядом автобус. — Вот уж действительно не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Кто мог подумать, что именно сегодня я встречу Ядвигу Бельскую.

— Кто она такая? — спросил я. Булатов укоризненно взглянул на меня и покачал головой.

— Уж вам-то следовало о ней знать.

— Вот как?

— Напрасно иронизируете. Бельская так и просится в персонажи вашего рассказа «Мадам Гриша». И то, что там ее нет, на мой взгляд — серьезное упущение…

Он подождал, затем продолжил.

— Ядвига Бельская — известная в те годы варшавская певица. И здесь в Ташкенте ее выступления пользовались неизменным успехом. Польские офицеры так и вились вокруг нее. Было ей тогда лет двадцать с небольшим. Она жила в гостинице «Националь». Как говорится, горя не ведала, а вот гляди-ка «кощунство, святотатство» Кто бы мог подумать!