- Нет... Руки у нее целы. Слепая она. Темная вода у нее.
- Ну, тогда не знаю... А зачем тебе именно бабка Уля? Ты поезжай на ту сторону, спроси Кукариху, она все сделает. У тебя есть ручка - я записку напишу? А то поехали со мной, мы туда-сюда - в один момент...
- Да нет... Мне бабка Уля нужна.
- Сказал - не знаю!
- Ну как же... Ты сам-то на этой стороне живешь?
- На этой. И что?
- И она на этой.
- Наша сторона большая. Всех бабок разве упомнишь? Если бы ты про девку спросил, - Славка захохотал, смачно шлепнув себя по коленкам, - это пожалуйста! Всех от края до края пересчитаю, какие еще остались. А бабки потайной народ. У них своя жисть, отжитая. В клуб они в Нижние Чапыги не ходят, на танцы не бегают. По своим норкам сидят. Где их увидишь? Разве когда вперед ногами через всю деревню пронесут... Ну ладно, покатил я. Салют!
- Он газанул на холостых оборотах, и трактор готовно выстрелил из трубы несколько черных бубликов - в знак прощального привета.
- Погоди! - спохватился Олега.
- Чего тебе? - еще раз высунулся Славка.
- Хотел узнать: низом по улице проехать можно?
- Не-е! - Славка помотал головой. - Нынче там нет сквозной дороги. Водой подлило. Были ярузки, а теперь - затоны. Так что улицу на куски порезало. Разнобоем живем, по нескольку дворов. Как лумумбы на островах! - захохотал он.
- Зачем тогда пруд, если так? - не понял Олега.
- А леший его знает! Так просто! Его уже два раза сливали. Один председатель напустит, приедет другой - сольет... Третий опять плотину починяет... Бабы гундят: раньше они в магазин через луг бегали, а теперь надо кругом закренделивать... Лично мне вода не мешает, даже весело. Окунуться с работы, бредешок поставить... У меня лодка резиновая. Всегда надутой держу. Надо в магазин, баба моя раз-два - и тама! Лень двигает прогрессом! - снова зубасто зареготал Славка. - Тебе-то зачем низом?
- Отсюда домов не видать, - пояснил Олега. - Говорят, у бабки Ули хата под соломой. Не знаешь?
- Да есть тут одна или две... Это на том краю, - неопределенно кивнул Славка. - Третий затон проедешь - там и смотри... Из "газика" опять подудели протяжно и сердито.
- Ну давай, по коням! - крикнул Славка улыбчиво. - Бывай! Приедешь - мой дом белый, с мансардой, из силикатного кирпича. С дороги видно. Зарубил?
Он захлопнул дверцу, и трактор сразу же ходко заворочал огромными рубчатыми колесами, давя и сокрушая горные хребты оцепеневшей грязи.
Миновав, как велено, третий затон, мы остановились перед давно не езженным, затравенелым свертком, по которому, однако, недавно проехала какая-то машина. Две полоски придавленной травы убегали вниз вдоль остатков жердяной изгороди и скрывались в темной прутяной чащобе вишенника и бузины. На выгоревшей за лето пустошке двое пацанов распаляли костерок, нехотя куривший хилым дымком. Завидев машину, оба приподнялись, замерли столбиками, будто испуганные суслики.
- Эй, ребятки! - окликнул Олега, не отходя от машины. - Подойди кто сюда!
Ребятишки продолжали настороженно стоять: меньшенький - с коробком спичек в руке, болыпенький - с пучком изломанных былинок.
- Не бойтесь! Спросить надо!
Большенький суслик принялся затаптывать костерок, а меньшенький, спрятав в карман спички, несмело подошел к Олеге.
- Слушай, дружок, посмотри в машину, - попросил Олега, отворив дверцу со стороны Ульяны. - Не знаешь ли эту бабулю?
Парнишка, вытянув тонкую шею, уставился в сумеречную глубь "газика".
- И как? Узнаёшь? - допытывался Олега. - Видел такую?
- Не-к... Не видел... - наконец сознался паренек.
- Да ты посмотри, посмотри получше! Ее бабой Улей зовут. Она тут где-то живет. Не соседка ли ваша?
- Не-к... Не видел... - повторил мальчик. - Я не здешний.
- А какой же ты?
- Я в городе живу.
- Ну-ка, милай, подойди ко мне, - попросила Ульяна. - Подойди, подойди к бабке.
Мальчонка, смущенно млея, приблизился. Ульяна, неуверенно протянув руку, сперва коснулась его лица, затем переложила ладонь на голову и огладила волосы.
- Ах ты мой хороший! Голубеночек ты мой любый! - Она охватила его тонкое тельце, обтянутое белой футболкой с какими-то латинскими письменами. - Какой же ты не здешний? А я вот чую - нашенский ты! Дымком пахнешь!
- Не-к... Я в городе живу.
- Ну ладно, ну ладно... - согласилась Ульяна. - Стало быть, к бабушке приехал?
-Ага.
- И мамка с вами?
- И мамка. Уже восемь дней живем.
- Ну и хорошо, ну и славно! Ах ты золотце мое!
Расспрашивая, Ульяна бережно оглаживала футболочку, темными, коряжистыми пальцами ощупывала что-то сквозь одежку, и по ее лицу было видно, что делать это ей сладко и радостно.
- Бабушку-то как звать? - теплилась она голосом.
- Баба Клава.
- Так, так... А мамка у тебя Антонина? Угадала?
- Угадала! - удивился мальчик.
- Ну, голубь ты мой! - обрадовалась Ульяна. - Как же мне мамку-то не знать? Ведь я ее кресна-ая! Болявый пупок серой из своего уха мазала, соплюшки утирала мамке-то твоей! Ведь она почти дочка моя! - таяла Ульяна. - А ты мой внучек! Вот как Господь вывел!
Радуясь, она продолжала тискать парнишку, ощупывать плечики, трогать тонкие кузнечиковые руки.
- Так-то, золотенький! Я и мамку и бабу Клаху вот как знаю... Только папку твово никогда не видела. А теперь небось и не увижу... Папка-то тоже с вами?
- Папка привез нас и опять уехал.
- Что так?
- Ему нельзя. У него - совещание.
- А бабушка Клаха все болеет?
- Ага, в валенках ходит, с палкой.
- Вот бедная! Еще не годы, а уж поизносилась вся... - Ульяна мелко перекрестилась и уже спокойно спросила: - А что ж мамка-то ко мне не зайдет, не проведает? Али забыла?
- Не знаю... - потупился мальчик.
- Что делает-то?
- Книжку в саду читает.
- Ты уж, голубь мой, скажи дома: дескать, видел бабку Улю, кланяется она всем. Сама-то я добрести до вас не смогу. Теперь я и своей хаты не вижу. - И отпустив парнишку, удовлетворенно вздохнула:
- Слава те, Господи, - отыскалась я!
...Груша, будто сторож, одиноко стояла на краю некопаной залежи, перед ветхой плетневой городьбой, за которой угадывался огород.
- Ну, кажется, нашли! - определился Олега и, обратись к Ульяне, уточнил: Мать, тут на пустыре груша какая-то... Не твоя ли?
Ульяна встрепенулась, засуетилась, лапая дверцу, ища выход.
- Моя, моя... - торопливо запричитала она. - Дальше не надо. Спасибо, сыночки, приехала я.
Куприяныч прижал машину к придорожной канаве, выключил мотор.
Мы помогли Ульяне выйти и перебраться через канаву.
Поозиравшись, она как-то сама определилась и, став лицом к дереву, облегченно перекрестилась.
Старый дуплистый кряж крепко держался за глинистое подножье обнаженным корневищем, похожим на жилистую пятерню. На трехметровой высоте ствол был обломан какой-то беспощадной силой и теперь омертвело щерился острой щепой. Но чуть ниже облома из грубого растресканного корья сначала вбок, а затем, подгоняемая жаждой продления жизни, выбилась и круто устремилась вверх мощная молодая ветвь. На легком обдуве она помелькивала еще свежей зеленой листвой, приоткрывавшей уже созревшие плоды, похожие на желто окрашенные электрические лампочки.
- Кто ж ее так покалечил? - спросил Олега.
- Молоньёй разбило, - пояснила Ульяна. - Давно-о! Как случиться с моим Василием. Думала - конец, ан оклемалась, ветку выпустила. Вот диво: дули на ней еще слаже, чем прежде.
Через пустырь была протоптана белесая тропка, целившая в огородную калитку, за которой где-то в низине виднелась одна только серая, замшелая крыша Ульяниного жилья - того самого, "под навозцем"... Оттуда на тропу клубком выкатился черно-белый лохматенький песик, разогнался было навстречу, но увидев чужих, остановился и растерянно присел, метя туда-сюда пушистым хвостом. Часть его заостренной лисьей морды - лоб и поднятое ухо - заливал черный окрас, отчего было похоже, будто носил он на правом глазу темную повязку. Песик подхватился и, пробежав еще немного, снова присел, радостно страшась и нетерпеливо повизгивая, перебирая передними лапами.
