Опустив голову, побрёл Галилей по направлению к дворцу. Он увидел силуэт громадной старинной башни, наклонённой вперёд так, что казалось, она сейчас упадёт. И тем не менее она не падала. В чём была причина этого явления? Какой секрет был вложен в неё архитектором при постройке?
Раздумывая о башне, Галилей незаметно подошёл к собору. Солнце было низко. Вечер приближался. Чистый серебристый звон колокола разбудил юношу от размышлений. Он поднял голову. Золотой крест на куполе горел огнём в лучах умирающего солнца… Колокол звонил торжественно, мерно, и умиротворяющие звуки этого звона проникали во взволнованную душу Галилея. Из раскрытых дверей церкви неслось тихое стройное пение и волны кадильного дыма, в облаках которого, как звёздочки, слабо трепетали огоньки восковых свечей. Шла вечерня. На Галилея повеяло сразу чем-то мирным, кротким… Он увидел священника в торжественном облачении и фигуры прихожан, склонённые в молитвенном восторге. Дрожащий голос священника расплывался в волнах кадильного дыма:
– Ave Maria…
Галилей стал у колонны с поникшей головой и погрузился в волны звуков и молитв. Но мысли его, помимо воли, были далеко, и душа не могла успокоиться.
– Те Deum… – дрожал на высоких нотах голос священника, и зажигались новые свечи, и новые клубы фимиама ползли кверху и расплывались у самого купола…
Вдруг глаза Галилея остановились на прекрасной бронзовой люстре. Эта люстра была произведением знаменитого итальянского скульптора, флорентинца Бенвенуто Челлини. Но не чудные её формы поразили юношу… Вверху, около сводов, было открыто окно. В него врывался свободный ветер и тихо и плавно раскачивал люстру. Она совершала большие и маленькие колебания в одинаковые промежутки времени, и это наблюдение заинтересовало Галилея. Он не сводил глаз с люстры, и губы его шептали:
– Да ведь это же открытие! Это открытие! Она возвращается на прежнее место через одинаковые промежутки времени! Надо проверить! Надо проверить!
Молящиеся с удивлением смотрели на юношу. С бессвязным бормотаньем отодвинул он скамейку и выскочил из церкви.
Галилей мчался к Ричи, но теперь уже для того, чтобы сообщить учёному о своём открытии.
У дворца его встретил старый важный привратник.
– Вам синьора Ричи? Нельзя… В этот час они занимаются с благородными синьорами, пажами его светлости… Да вам его очень нужно? Ну тогда пройдите наверх и подождите в зале. На уроки пажей его светлости входить никому не позволено.
Галилей уже летел через длинную анфиладу герцогских комнат. За запертыми дверями слышится красивый голос Ричи. Он читает лекцию пажам. Галилей остановился в ожидании и невольно услышал объяснения математика. Геометрическая задача, которую объяснял Ричи, была очень интересна. Но ведь это был тот самый предмет, которым занимался Винченцо Галилей с такою страстью в часы досуга! Отец говорил не то с грустью, не то с досадой:
– Эта штука для богатых, мой Галилео! Это слишком большая роскошь для нас с тобой!
Тогда он послушно уходил от этих кругов, треугольников и квадратов, без сожаления, без интереса, веря словам отца. Он не понимал всей привлекательности её, как слепой не понимает красоты солнца. Теперь он прозрел… Так вот где сокрыто сокровище истины! Оно в руках этого маленького, невзрачного с виду человечка в маске придворного. Так вот что связывало синьора Ричи с отцом – любовь к одной и той же науке!
Послышался звук отодвигаемого стула. Синьор Ричи кончал урок. Сейчас он выйдет из зала и столкнётся со своим тайным слушателем… Что скажет ему Галилей? Он сообщит учёному о своём желании покинуть Пизу… Но теперь это желание в нём как-то ослабло… Явился новый интерес – жажда познания. И вся наука, преподаваемая в университете, даже лекции Маццони – всё поблёкло перед могучей силой Ричи. Нет, он ни за что не уедет теперь из Пизы… Душа Галилея была так полна, что он не хотел никого видеть, и тихо вышел из дворца, избегая встретить даже обаятельного Ричи.
Дома Галилей тотчас же повторил по Эвклиду[5] всё слышанное во дворце. Голова его горела. Он нашёл свой настоящий путь…
Кончив с Эвклидом, Галилей стал обдумывать явление, замеченное им в церкви на люстре Челлини, и тут же сделал проверку своего наблюдения. Привязав к нитке шарик из воска, он прицепил нитку к крюку, на который обыкновенно вешал свой плащ, и открыл окно. Ветер качал шарик, и он совершал правильные колебания в одинаковые промежутки времени, точь-в-точь как и люстра Челлини.
Восторженная улыбка появилась на губах Галилея.
– Да, да, – шептал он, в волнении ходя по комнате, – правильные промежутки времени! Да ведь это открытие!
Он пощупал у себя пульс, как будто боялся, что сошёл с ума или умирает и пульс его перестаёт биться. Но пульс бился правильно, через одинаковые промежутки времени, наподобие шарика и люстры Челлини.
Галилей опустился на стул и захохотал радостным детским смехом. Он сделал открытие! Ведь при помощи этих колебательных движений можно определить скорость биения пульса у человека, да и вообще – как они могут быть полезны медицине! Измерение времени! И Галилей, глядя на шарик, заливался звонким, неудержимым смехом.
Квартирная хозяйка с любопытством выглянула из-за двери. Она увидела шарик, и ей показалось, что Галилей сошёл с ума. Призывая силы небесные, она попятилась задом от странного жильца…
С этих пор жизнь Галилея сильно изменилась. Надо сказать, что в то время ещё не имели понятия о наших современных часах с маятником. С незапамятных времён, в глубокой древности, египтяне, евреи и другие народы пользовались часами солнечными и песочными. Но эти часы доставляли много неудобств для ночного измерения времени. Поэтому открытие Галилеем колебательного движения имело громадное значение как для науки, так и для обыденной жизни: на основании колебательных движений маятника впоследствии был устроен механизм часов.
С этого дня Галилей ежедневно сталь ходить во дворец великого герцога Тосканского. Он был неизменным тайным слушателем Ричи. Раз его чуть не выдал слуга, и юному поклоннику Эвклида пришлось отдавать последние крохи, чтобы задобрить этого негодяя. Но вот явилось ещё новое препятствие. Как ни был ясен в своих объяснениях Ричи, но у Галилея явилось много вопросов, в которых он был не в состоянии разобраться. Не помог ему тут даже Эвклид. После долгого раздумья он решил просить разъяснения у самого Ричи.
Выслушав Галилея, Ричи с удивлением спросил:
– Откуда вы это знаете, мой друг? В университете никто не мог передать вам содержание моих лекций.
Галилей смутился. Но лгать он не любил, да лгать было и бесполезно. Он поднял голову и, в упор глядя в глаза учёному, твёрдо сказал:
– Уже около двух месяцев я слушаю вас, синьор, тайком, за той дверью.
Наступило молчание. Галилей ждал, что маленький человечек с ледяной улыбкой встанет, позовёт слугу и с изысканной учтивостью скажет:
– Когда синьор Галилео Галилей придёт в залу, соседнюю с той, где я даю уроки пажам его светлости, то доложите мне немедленно. А вас, синьор, я попрошу не беспокоиться и не утруждать себя…
Но Ричи молчал, и на лице его блуждала обычная неопределённая улыбка. Вдруг он поднял голову, и Галилей не узнал этого бесцветного бледного лица; оно сразу преобразилось: маленькие глазки сияли торжеством, жёлтая кожа вспыхнула румянцем, а протянутые вперёд руки дрожали.
– Так нельзя… – прозвучал дрожащий, растроганный голос Ричи, – не должно подслушивать там, где можно просто слушать… Я буду заниматься с вами отдельно! Такая беспримерная любовь к науке! А эти дур… то есть я хотел сказать, пажи его светлости, – они спят на моих уроках, и я читаю пустым стенам… Как я счастлив! Какого ученика я приобретаю!
И Ричи крепко обнял Галилея. Галилей рассказал ему о своём открытии колебаний маятника. Ричи глубоко задумался и долго бегал взад и вперёд по комнате, теребя жидкую бородку. Наконец он бессвязно пробормотал:
