– Что, бог-помощь пошла разносить?

– К Богоявленским надо сходить, покалякать про то да се. Ты уж сиди, старый, в бабские дела не суйся.

– Иди-иди, божья старушка. Посудачьте. Вам, бабам, без этого никак нельзя, – развеселился дед, усаживаясь перекурить.

– Я с тобой, бабушка! – взвился неугомонный внук, хватая валенки и пальто. Ей ничего не оставалось, как помочь внуку одеться. Наконец, сопровождаемые насмешливым взглядом деда, они пошли в гости.

Оставшись в одиночестве, дед затушил окурок и присел к столу, поглядывая в окно: смеркалось. Делать было нечего, и он прошел в переднюю, подтянул гирьку ходиков и включил радио: «Местное время восемнадцать часов ровно…», – услышал он и тут же выключил радио.

Поправив стрелку на циферблате, снова отправился на кухню, размышляя про себя: «Перекурить, что ли? Да нет, пожалуй, хватит на сегодня. Пора бросать, как говорит старуха. Надумала в гости, на ночь глядя, да еще внука прихватила с собой, в этакий-то мороз. Что это я разбрюзжался, старый стал совсем. Одному если жить, с ума сойдешь или сопьешься. Помрешь, одним словом. А нам надо еще внука уму-разуму научить, опыт жизни передать по наследству. Так что, поживем еще, старуха, дел много…».

А в это время, сидя на диванчике, Ванька разглядывал добрые морщинистые лица сестер Богоявленских, калякающих о чем-то своем с его бабушкой за чашкой чая. На столе стоял начищенный до блеска самовар, рядом пироги в блюде, баранки.

Откусив баранку, Ванька продолжил от нечего делать обзор комнаты.

В красном углу висели большие иконы, горела лампадка под образами, а рядом на стене располагалась картина в раме под стеклом, на которую он и загляделся: тройка с седоками в санях мчалась по заснеженному лесу, а за ними гналась стая волков с оскаленными пастями.

Предсмертный ужас застыл в вытаращенных конских глазах, возница из последних сил отбивался от наседающих зверей, вот-вот произойдет трагедия, и Ваньке стало так жутко, что он боялся пошевелиться в полусумраке комнаты, пока бабушка не спохватилась, наконец:

– Что же это я, старая, заболталась, домой пора, а то дед мой заругается.

– Иван Яковлевич строгий мужчина, привет ему от нас, – согласно закивала бабушка Лида, а ее сестра бабушка Люба прибавила, усмехаясь:

– Зато, он какие пикантные случаи из прежней жизни рассказывает, заслушаешься. Про колдунов, как он публичный дом посещал…

– Будет тебе, окстись. Перед таким-то праздником, грех на душу принимать. И не стыдно тебе, старая, – корила ее бабушка Лида.

Под говор и смех старушек Ванька одевался на выход – скорее домой…

– Завтра Рождество Христово, в церковь с утра надо, – придя домой, бабушка занялась хозяйством с новыми силами: достала с полки квашню, банку с мукой. – Тесто поставлю, Батины обещались прийти.

– Валяй, божья старушка, – посмеивался довольный их возвращением дед, снова покуривая на своем любимом месте возле печки. – Мы с внуком пироги уважаем.

Ванька сонно улыбнулся и зевнул, вылезая из-за стола.

– Сомлел, милок, – подошла к нему бабушка. – Пойдем в кровать.

– Я спать не буду, мы с дедом ночью костры жечь пойдем…

– До ночи долго, отдохни пока, а я тебе сказку поведаю, – уговаривала она внука, провожая в спальню и укладывая в кровать.

– Я про войну люблю или про колдунов, страшные…

– Вот и я толкую, – усмехнулась бабушка, усаживаясь на стоящий рядом скрипучий сундук. – Будто во время войны ходил вещий старец по городам и селам, и там где пройдет, фашистов вскорости изгоняли.

– Мне папа рассказывал, как он с фашистами сражался, – вспомнил Ванька, глядя в скованное морозом окно. – А вещий старец – колдун?

– Не перебивай, слушай лучше. Так вот, будто знал старец заговор такой, как врага одолеть. Будто шел он чистым полем ко дремучему лесу, ко ручью-студенцу, где стоит старый дуб мокрецкой, а возле лежит горюч-камень Алатырь. Под этим камнем живут семь старцев…

– А почему семь старцев? – допытывался внук сонным голосом.

– Чтобы не было врагу покоя ни днем, ни ночью, – пояснила бабушка. – Так вот, отвалил он этот камень Алатырь и призвал старцев, поклонился им низехонько: «Отпирайте вы, старцы, сундуки свои железные…».

Слышит Ванька бабушкин голос, а видит необыкновенный сон: вот он отваливает огромный камень, выходят из земли старцы, несут ему меч.

– Вот тебе, Иван – крестьянский сын, меч-кладенец. Иди с этим мечом смело на врага, не бойся… – говорит Ваньке передний старец.

– Я не боюсь, я буду героем! – отвечает Ванька, засмотревшись на чудных старцев.

… – И тогда обретешь ты силу великую и победишь ворогов окаянных всех до единого, как отцы и деды наши побеждали.

…«Замыкаю свои словеса замками железными, бросаю ключи под горюч-камень Алатырь! И ничем мой заговор не отмыкается», – закончила бабушка свое повествование и встала потихоньку.

– Бабаня, – спохватился Ванька, – о чем заговор, в сундуках что?

– Заспался, – улыбнулась бабушка, приглаживая внуку вихры, – самое интересное прослушал. Слова говорил такие, после которых люди на смерть за Родину идут и не боятся. А в сундуках тех сила наша несметная, секрет ее враги разгадать не могут, от того боятся нас пуще смерти. Спи, давай, – она поправила одеяло и не успела выйти, как Ванька уже крепко спал.

– Охо-хо, старость не радость, с мальцом-то хлопот полон рот, за день намаешься, – вздыхала бабушка, сноровисто замешивая тесто.

– Без хлопот что за жизнь? Без него скушно было, – дед сидел за столом и шумно пил чай вприкуску с сахаром, поглядывая в темнеющее окно.

…А Ваньке в это время снился сон: будто он с дедом в саду зажигает костры вокруг яблонь, и густой дым окутывает деревья, отгоняя мороз.

Поодаль стоит одинокая, застывшая в лунном свете дикая яблонька, и кажется Ваньке, будто она стонет от лютого холода…

– Что надулся, как мышь на крупу, – добродушно посмеивался дед, глядя на обиженное лицо внука. – Мороз трескучий был, аж дыхание перехватывало. Вот подрастешь маненько, тогда другое дело.

Хлопнула сенная дверь, и через мгновение в дом вошла розовощекая с морозу бабушка с кошелкой в руках. На ее круглом благостном лице застыла умиротворенная улыбка.

– К обедне ходила? – оживился догадливый внук. – Чего принесла?

Он нетерпеливо ожидал, пока улыбающаяся бабушка бережно вешала на гвоздь плюшевый пиджак с шалью.

– Мороз-то поутих, кажись, – она протянула внуку просвирку.

Грызя божий дар, он более миролюбиво глянул на деда:

– Дед, а ваш город на горючем камне построили? Ну, на том месте?

– Может и так, – сухощавое лицо деда просветлело. – Заложен он был еще при царе Иване Грозном как сторожевой город…

– Хлебом не корми, только бы ему истории разные калякать, – ворчала бабушка, снимая с квашни марлю и засучивая рукава.

Ванька восторженно кинулся к нему на колени, обхватил за шею:

– Ты рассказывай, не слушай бабушку. Пусть она тесто месит.

– Тогда каждую осень караулы наши степь за лесом жгли, чтобы значит ногайцы в Присурье не ворвались.

– Ногайцы – это татары, дедуленька? – взволнованный Ванька замер.

– Они самые, – подтвердил дед, – Ногайская Орда. Как нагрянут бесчетно с Дикого Поля, сколько народу извели, в полон угнали – не счесть. Вот и построили города-крепости цепочкой вдоль леса от набегов, значит. Город наш знатный, – с гордостью произнес он, – его когда-то разинский атаман Нечай брал. Говорят, сам Степан Разин в пещерах на Стрелке прятался, когда воеводы царские войско его под Симбирском разбили. Бывал я в тех пещерах в детстве еще.

– Далеко они, дедуленька? Пойдем туда!

– Вот лето настанет, видно будет…

Бабушка старательно месила тесто: ноздреватое, тягучее, оно поскрипывало и пищало под уминавшими его бабушкиными руками.