Вот и все. Три человека, из которых один спал, а двое молча смотрели на меня. Больше ничего не было, не считая мебели, картин, фотографий, пальто, зеркала, чайного прибора, тапочек, выглаженной и сложенной одежды, бумаги, газет, сумки со сломанной удочкой, очков на шнурке... предметов, которые мне один за другим попадались на глаза, нарушая тем самым неподвижность представшей моим глазам живой картины. Ее откровенная домашность (я оценила это, еще стоя на пороге) меня ни секунды не удручала.

Диван заскрипел. Послышался вздох. Она поднялась, прижимая руку ко лбу.

- Боже милостивый, - пробормотала она ошеломленно. - Я тут сплю, а время идет.

Она встала и с выражением человека, думающего о совсем других вещах, пошла пошатываясь по комнате, где все было вверх дном. Увидев меня, она, извиняясь, пожала плечами и всплеснула руками.

Мы с дочерью завтра уезжаем. Мы поздно начали собираться.

Я понимающе улыбнулась.

Мужчина тоже ожил. Стоя рядом со столом, придвинутым к боковой стене, он переставил книги и цветы и снял "бабу" с чайника.

- Идите пить чай, - сказал он.

Он посмотрел вначале на меня, потом на Дженнифер Винкелман. Ребенка нигде не было видно.

Несколько минут мы посидели все втроем, поставив локти на стол, и разговаривали, как старые знакомые, по существу, не стесняясь.

- Я решила добираться в Англию на теплоходе, - сообщила мне Дженнифер Винкелман.

А я спросила:

- Откуда он отплывает?

- Из Хук-ван-Холланда, - ответила она, дуя на свой чай.

Потом она спросила у мужчины:

- Во сколько мы должны завтра утром выезжать?

Он немного задумался, высчитывая время:

- Часов в десять, - сказал он.

Несколько минут спустя мы отодвинулись от стола вместе со стульями. Они продолжали заниматься упаковкой вещей, а я, попрощавшись, направилась в сторону двери. Вот как все обернулось в этот день, и каждый раз, когда я об этом вспоминаю, я снова чувствую удивительную заурядность, будничность происходившего тогда. Не колеблясь, я выпила с ними чашку чая и, так же не колеблясь, пошла к выходу.

И в этот момент я увидела клоуна на самокате. Маленькая заводная игрушка стояла на табуретке рядом с высоким шкафом, ничего удивительного, что я ее раньше не заметила. Секунды не прошло, как я уже устроилась рядом с игрушкой на полу. Металлический клоун в голубой длиннополой рубашке возвышался на табуретке на своем красном самокате, протягивая руки к рулю и подняв одну ногу. Из белых манжет высовывались белые кисти, из белых брючин - белые сапожки, невозмутимую серьезность этому белому лицу придавал голубой глаз и нос картошкой, на который наезжал остроконечный колпак. У меня перехватило дыхание. Я забыла, где нахожусь. В предчувствии того, что сейчас произойдет нечто из ряда вон выходящее, я кусала губы. Я знала этого господина! Я знала, что он, стоящий неподвижно на своем видавшем виды красном самокате, в любой момент может взяться за руль и, направляя переднее колесо то вправо, то влево, будет петлять и выделывать немыслимые восьмерки, а потом как угорелый, помчится вперед, а потом вдруг неожиданно - назад... Я вытянула шею. Сбоку на одном из сапог были видны крошечные буковки... Я их с трудом разобрала: "Лемезбрюгвар Будапешт..." И в ту же минуту - я не могу это выразить иначе словно всполох пламени мелькнул в моих глазах, и мне явственно предстала гостиная зимним днем. Стулья, шифоньер, накрытый к завтраку стол - все предметы как наяву и давно забытые запахи вещей, молока, хлеба, одеколона, пены для бритья на фоне двух больших окон, за которыми падает ослепительно-белый снег, это был мой день рождения. Красные, голубые, желтые, фиолетовые праздничные гирлянды парили над моей головой, слюдяные окошки очага полыхали оранжевым пламенем, и вот кто-то ставит на край моей тарелки таинственный предмет - синего серьезного человечка на подставочке с колесами и с заводной пружиной... "Подожди, сейчас увидишь, что он умеет..." Ой, господи помилуй, жизнь моя, детство мое!

- ...Это мой!

Я немного испугалась. Что-то вихрем пронеслось сбоку. Я поднялась с колен и обернулась. Девочка в платье со скошенным подолом, насупившись, не смотрела на меня. Обеими руками, как спасенную птичку, она держала заводную игрушку.

День, последовавший за этим, день прощания, большого значения уже не имел. Я упоминаю о нем только для полноты картины и еще потому, что вся поездка в порт осталась в моей памяти как нечто светлое и бодрящее с четкими контурами.

Когда около десяти часов, я въехала на их улицу и припарковалась под каштанами, мне не пришлось долго ждать. Вскоре все трое вышли из дома. Погрузив в багажник "шкоды" лишь один только маленький чемодан, мужчина занял место водителя и наклонился в сторону правой дверцы. Дженнифер Винкелман устроилась рядом с ним, ребенок забрался на заднее сиденье. Они тронулись, я нажала на газ, мы поехали.

Они выбрали маршрут через Утрехт. Мы миновали отцветшие вересковые пустоши, луга, железную дорогу с бетонными арочными перекрытиями - утро было полно спокойной прозрачности. Я старалась ехать немного поодаль все время на одном и том же расстоянии, но не могла удержаться от того, чтобы в какой-то момент не остановиться перед светофором прямо рядом с ними. Все трое отсутствующим взглядом смотрели вперед, мужчина курил. Я не думаю, чтобы они меня заметили, а если бы и да, то что с того? С прошедшего дня, когда, вежливо выпровоженная ими, я спустилась по лестнице, громко стуча каблуками, смеясь и бормоча что-то себе под нос, я чувствовала себя безумно счастливой. Дженнифер Винкелман опять зримо присутствовала в моих мыслях, она снова скрывалась за Реймским собором, пряталась на балу у моря, опять перед моими глазами всплывали детские тапочки, яблочный торт, девочка с гипсовой ногой... Светофор загорелся зеленым. На медленной скорости я проехала перекресток.

Часам к двенадцати мы достигли побережья. Проделав часть пути вдоль дюн, мы увидели за целой тучей сверкающих на солнце чаек, маячащие краны и портовые пакгаузы. Я незаметно припарковала машину и смешалась с людьми, которые бродили по набережным и с тоской и надеждой смотрели на корабли. "Беатрикс" готова была принять машины и пассажиров. Я стала свидетельницей классического прощания. Возле самого переходного мостика, невзирая на давку, мужчина поставил на землю чемодан, взяв девочку на руки, сердечно расцеловал ее и затем заключил в объятия Дженнифер Винкелман. Я видела, как она, запрокинув голову, прижалась лицом к его щеке. После этого она высвободилась, взяла чемодан и ребенка и поднялась на борт.