Нафига, нафига, нафига, нафига,

Нафига осьминогу восьмая нога?

Что он делает этой восьмою ногой

Из того, что не мог бы он делать седьмой?

Роет ямы, танцует на ней или чё?

Ловит рыб, отбивается, чешет плечо?

Разбегается, прыгает, машет во тьму?

Пусть бы так, но я вот ещё что не пойму

Третьи сутки подряд: нафига, нафига,

Нафига осьминогу седьмая нога?

Может, это, конечно, дурацкий вопрос…

Может, я до ответа ещё не дорос…

Но уверен, когда мне исполнится семь,

Пропадёт интерес к этой теме совсем,

И поэтому мне с четырёх до шести

Надо как-то немножко быстрее расти.

Дело даже сейчас не в количестве ног,

Но как знать, может, каждый из нас осьминог!

И поэтому срочно хотелось бы знать

Нафига ему шесть? Нафига ему пять?

Это, скажем, хоть как-то понятно, но вот

Нафига осьминогу спина и живот?

Это, может быть, тоже дурацкий вопрос,

Но зачем осьминогу копыта и хвост,

Если даже я сам не пойму, – нафига

Осьминогу клыки, осьминогу рога?

Почему он такой аномальный на вид?

Почему моя мама рисунки хранит?

Я за это, конечно, её не виню…

Но зачем я всё время рисую фигню?

Осьминога уже третьи сутки почти

Не могу разгадать, чтоб с ума не свести

Всех вопросами. Вот бы услышать ответ

Ближе к старости.

………………Скажем, в четырнадцать лет.

Мы пили с девочкой из хора

Всю ночь плодовое вино.

И смех её вдоль разговора

Тянулся, как заведено,

Когда вот так, обычным летом

В обычном парке у реки…

Но хочется писать об этом

Не сразу, а с восьмой строки —

По принципу «ещё не скоро».

Пускай сюрреализм и джаз

Внутри молчания из хора

Живут и вытесняют нас

На самый дальний план сюжета,

Как будто вдоль стиха не мы

Вином раскачиваем лето,

Как светлячки границы тьмы.

Хотя послать бы всё и разом,

Не усложнять хотя бы раз,

Не сюрреалистичным джазом

Озвучивать лиричный джаз,

А безо всякой тьмы в квадрате

Сказать о ней – и все дела…

Мы часто целовались, кстати…

И, слава Богу, что была

Чудная девочка из хора,

А не сюрреализм и джаз.

И смех её вдоль разговора,

И осенью в десятый класс.

Нам вместе уже не быть, а в контексте света

Я вижу слепую тьму и лицо на фоне

Случайных вопросов. Музыка без ответа

Ложится и засыпает на граммофоне.

Когда-нибудь, а точнее – примерно в мае

Мы встретимся в Бухаресте-Брюсселе-Риме,

Пройдём сквозь друг друга, вроде как понимая,

Что можно за два столетия стать чужими.

Потом тишина, потом – тишина в квадрате.

Потом голоса микшируются с регтаймом.

Готический флёр восхода. А на закате —

Гротескные диссонансы, текила с лаймом.

Казалось бы, чем не повод начать с начала?

Но в камерной тьме маячат лишь обелиски…

И светятся в центре чёрного карнавала

Бродячие псы, шуты и торговцы виски.

Слова – наизнанку, рифмы – на амбразуру.

Вне гетто толкуют белые экзегеты

Культуру. Хотя – какую к чертям культуру,

По сути – абсурд, по форме – почти ответы.

Под тяжестью мыслей гнутся прямые речи.

Здесь истину, низведённую до трюизма,

Закапывают в ноктюрн, зажигают свечи

И дышат на ладан в рамках сюрреализма.

Всё это – лишь в перспективе. Оракул где-то

Умеренно сбоит, врёт, что в одном циклоне

Нам вместе уже не быть, но в контексте света

Я вижу слепую тьму… и лицо… на фоне.

Корабли всех святых бороздят перспективу ада,

А по кафельной плитке скачут вмятины и рубцы.

Никому из живых ничего, ничего не надо.

Вот такие вот все фаталисты и молодцы.

Человек в защитном костюме выходит из дома,

Он предельно устал от бессмысленности углов.

Он пытается пообщаться хоть с кем-то снова…

Но не помнит понятных окружающим слов.

Человек сидел дома со времён монгольского ига,

Он общался о смерти с бессмертным своим котом,

Они оба считали, что мир снаружи – низшая лига,

Но не знали, насколько. А дело – именно в том.

За минувшие годы стало всё многократно хуже.

Особенно музыка, на что он обратил внимание.

Но страшнее всего, что низшая лига снаружи —

Непонятна, да и вряд ли заслуживает понимания.

Кот успел хорошо подготовить его к походу:

«Вот защитный костюм, пистолет и противогаз».

Человек не раскрыл себя, не открыл свободу…

Только массу проблем из-за всяческих биомасс.

Он не этого ждал, не об этом скучал веками,

Он уходит из этого мира в холодный, загробный дом,

Где бессмертный загробный кот говорит стихами

Обо всём, что внутри человека покрылось льдом.

Никому из живых там опять ничего не надо.

Все довольны собой, все действительно молодцы.

Корабли всех святых бороздят перспективу ада,

И по кафельной плитке скачут вмятины и рубцы.