РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК

ИНСТИТУТ СЛАВЯНОВЕДЕНИЯ РАН

Ответственный редактор

доктор исторических наук Б. В. Носов

Рецензенты:

кандидат исторических наук Ю. А. Борисёнок

кандидат исторических наук Н. М. Филатова

Редакторы-корректоры:

Л. А. Авакова

кандидат исторических наук О. С. Каштанова

Поражение восстания 1830–1831 гг. в Королевстве Польском[1] стало тяжелым ударом для польского народа: разрушились надежды на возрождение своего национального государства. Встал вопрос о причинах поражения, о его виновниках, о тех ошибках, которые были допущены, о том, как избежать их в будущем. Без этого анализа нельзя было строить новые планы борьбы за свободу родины. Провести такой анализ, организовать широкое обсуждение важных проблем и актуальных задач на землях разделенной Польши, попавших под власть трех государств, было невозможно. Нужно было пространство, свободное от давления властей, от цензуры и ограничений, от угрозы репрессий, и таким пространством стала для поляков заграница.

Еще в разгар восстания в европейских странах развернулась широкая кампания в поддержку борьбы польского народа. В переписке министра иностранных дел России К. В. Нессельроде с российским послом во Франции К.О. Поццо ди Борго летом и осенью 1831 г. обсуждалось создание в Париже комитета под председательством Лафайета для сбора средств на формирование польского легиона в помощь восстанию. Подчеркивалось, что такой легион, «получивший название, которое будет напоминать как о его происхождении, так и о его химерических планах, провозглашенных Наполеоном при создании подобного корпуса, стал бы ядром, вокруг которого могли бы в будущем объединяться все недовольные, дезертиры и перебежчики из Польши». Указывалось и на опасность возбуждения французской общественности: «Газеты безудержно твердят о своем сочувствии восстанию и анархии», «стараются придать самой широкой гласности подстрекательские воззвания поляков». И действительно, французские газеты публиковали статьи, проникнутые восхищением и энтузиазмом, писали о роли Польши в освобождении Европы, в пропаганде идей свободы и прогресса, видели в восстании поляков триумф принципов Французской революции¹.

Подобные выступления прессы отмечались и в Бельгии, где борьба поляков якобы получила даже «горячее сочувствие» властей и самого короля. Распространявшаяся европейской прессой волна сочувствия докатилась и до заокеанских просторов США. Российский поверенный в делах в Вашингтоне К. Ф. Остен-Сакен 11 (23) мая 1831 г. доносил министру о «ощутимом воздействии» восстания «на умы» многих представителей американской общественности и администрации. «Общественное мнение, – писал он, – было в целом на стороне польских повстанцев», а в печати развернулась «активная кампания» в их поддержку. 27 августа (8 сентября) 1831 г. дипломат сообщал, что в Нью-Йорке «несколько лиц – ремесленники, галантерейщики, адвокаты etc.» объявили через газеты о созыве «публичного собрания» «с целью изыскать способ для передачи пожертвований польским повстанцам, а также побудить других жителей Соединенных штатов проявить сочувствие делу инсургентов более активным образом». Собрание постановило создать общество с участием «самых видных лиц города». Оно призвало американцев оказать помощь деньгами, которые намеревались переслать Лафайету. Опубликованная в прессе статья о митинге, состоявшемся 17 августа, называлась «Святое дело». В ней подчеркивалась обязанность свободных людей «должным образом выразить сочувствие и обеспечить поддержку населения Нью-Йорка доблестному народу Польши», тем, кто «борется против угнетения, за свои национальные права». Остен-Сакен опасался, что примеру Нью-Йорка последуют другие города, и «поветрие организации польских обществ охватит все Соединенные штаты». Его опасения были не напрасны: уже в октябре 1831 г. вербовку добровольцев в помощь польскому восстанию проводили не только в Нью-Йорке, но и в Филадельфии².

Царское правительство было весьма озабочено столь широким международным резонансом событий в Королевстве Польском и возможными последствиями появления значительного числа польских эмигрантов в Европе и Америке. 20 октября 1831 г. вышел царский манифест, объявлявший об амнистии участникам восстания, и в январе 1832 г. в Польшу вернулись около 1550 офицеров, воспользовавшихся «царской милостью». Но о ней нужно было просить, так как «всемилостивейшее» «совершенное прощение» предоставлялось не всем: из «блага общей амнистии» исключались «возбудители и совершители» революционной борьбы, члены варшавского Временного революционного правительства, депутаты сейма, главные военачальники, «зачинщики, особо отличившиеся преступной смелостью», а также офицеры повстанческих формирований, перешедших на территории Австрийской империи и Пруссии и интернированных тамошними властями³. В этой связи Нессельроде еще во время восстания предписывал российскому посланнику в Берлине Д. М. Алопеусу позаботиться о том, чтобы прусская администрация следила за поляками, искавшими убежища или пытавшимися перебраться в другие страны, обратив специальное внимание на «особо преступные элементы». Нельзя, подчеркивалось в письме министра, чтобы «из ложной гуманности им была предоставлена возможность в других местах тешить свою злобу и вынашивать планы мести и подрывной деятельности»; нужно, чтобы «главные вдохновители польской революции оказались не в состоянии возобновить свои преступные происки ни в Польше, ни в других странах»⁴.

Выполняя настоятельные просьбы России, ее союзники Австрия и Пруссия старались не допустить эмиграции поляков, оказавшихся на их территории. Прежде всего, речь шла о солдатах и унтер-офицерах, подлежавших амнистии, которых, согласно донесению российского генерального консула в Данциге, «злонамеренные» офицеры агитировали против возвращения на родину, пугая репрессиями. Они, писал консул, «приложили все усилия к тому, чтобы привлечь на свою сторону как можно большее число войск и побудить их эмигрировать вместе с ними во Францию». Это было связано с планами генерала Юзефа Бема собрать 10–15 тысяч человек в целях формирования легионов для продолжения борьбы. Как сообщалось в письме Нессельроде российскому поверенному в делах в Берлине Ф.П. Мальтицу 7 (19) декабря 1831 г., «в результате подстрекательств ген. Бема число солдат, готовых последовать за ним во Францию, возросло до 8 тысяч». Министр подчеркивал, что за границей эти солдаты «могут составить ядро польского легиона», а это было бы опасно не только для России, но и для Пруссии. Такое мнение вполне разделял Мальтиц, серьезно опасавшийся «прибытия целой толпы озлобленных неудачами мятежников, являющихся в глазах революционеров всех стран мучениками за дело, которое они осмеливаются называть делом свободы»⁵.

Это мнение подтверждалось тем, что в прусском и австрийском государствах «сочувствие польскому делу» проявлялось, как писал российский посол в Вене Д. П. Татищев, «почти повсюду». 21 августа (2 сентября) 1831 г. он сообщал о «волнениях в среде венгерского дворянства», мечтавшего о национальной независимости⁶. В чешских же и словацких землях, входивших в состав империи Габсбургов, общественность горячо интересовалась польскими событиями. В Брно юрист Ф. Зах занимался организацией помощи польским беженцам. Борьбе польского народа симпатизировали так называемые чешские будители, в частности, П. И. Шафарик, Ф.Л. Челаковский, а также представители «поколения 20-летних», стремившиеся оказать действенную помощь полякам. За это выступал печатный орган чешской интеллигенции журнал «Cechoslav», а некоторые молодые люди направлялись в Польшу сражаться, как, например, студент Э. Мюллер из города Моравска-Тржебова. Но наиболее широко кампания помощи развернулась после поражения восстания. Поэт К. Маха, видевший в борьбе поляков «знамение времени», возглавил комитет, помогавший участникам восстания, нелегально проезжавшим через Прагу и ее пригороды. Сеть тайных центров помощи проходила и в других городах Чехии и Моравии (Ческа-Тржебова, Литомышль, Куклены, Теплиц). Маха и его единомышленники К. Сабина, Ф. Браунер, Э. Мюллер, Ф. Зах, Я. С. Томичек, Ф. Ц. Кампелик и другие переправляли поляков за границу, снабдив их деньгами, одеждой, продовольствием. Часть нелегальных эмигрантов переправлялась через словацкие области Венгрии, другая часть официально направлялась под конвоем в Германию. Они шли из Тешина в Пруссию через Моравску-Остраву и Опаву, либо через Оломоуц, Градец Кралове, Румбург в Саксонию, а также направлялись в Баварию через Южную Чехию. Такими путями проследовала значительная часть тех 20 тысяч польских солдат и офицеров из корпусов Дверницкого, Раморино, Каминьского, Ружицкого и других генералов повстанческой армии, которые были интернированы на австрийской территории. На польских землях во владениях Пруссии и Австрии их встречал восторженный прием в городах, через которые они проходили. Сочувствие общественного мнения в славянской части Австрийской империи проявлялось как в конкретной помощи, так и выражалось в широком распространении польских песен, приобретших большую популярность. Поляки, в свою очередь, были тронуты теплым отношением славянских братьев, о чем, в частности, свидетельствовала памятная надпись, сделанная польскими эмигрантами на скале в городе Зноймо 3 марта 1832 г.⁷