Древнейшая жалованная грамота, выданная Дмитрием Донским новоторжцу Микуле Смолину с детьми «по деде своего грамоте», предусматривала полное освобождение от дани: «Не надобе им потянути с новоторжьцы ни в которую дань, ни в ординское серебро, ни его сиротам»[20].
Княжеская власть была заинтересована в поддержании сложившегося статус-кво: уменьшение количества «черных» земель вело к снижению собираемости дани. Расширение фонда «боярских» земель без ущемления ее фискальных интересов было возможно за счет новых роспашей и организации на них хозяйства с одновременным переманиванием людей из соседних территорий. Формуляры жалованных грамот XIV–XV вв. показывают, что князья прилагали для этого существенные усилия, предоставляя «инокняжцам» финансовые льготы. При выезде кого-либо из бояр им предпочитали отдавать «в отчину» различные охотничьи угодья и пустоши, непригодные для хозяйственного использования, хотя в этом случае не могло обойтись и без исключений. С.З. Чернов проанализировал складывание боярского землевладения в Радонеже и пришел к выводу, что во время правления Владимира Храброго здесь не было крупных вотчин-пожалований. Владения местных землевладельцев собирались частями. Лишь средняя по размерам вотчина Кучецких напоминала княжеское пожалование. Справедливо было отмечено, что указанная особенность объяснялась заботой удельных князей о сохранении черных земель[21]. По мнению исследователя, комплекс вотчинных земель, фиксируемый актами XV столетия, сложился не ранее середины XIV в. До этого времени основным средством обеспечения боярства были не земельные пожалования, а «дары многие», раздаваемые в форме передачи путей и различных кормлений[22].
Существовала, безусловно, и обратная тенденция. Несмотря на наличие или отсутствие татарской поддержки, не стоило пренебрегать и кадровым усилением собственных дворов. Родословные росписи фиксируют большое число примеров выездов «честных мужей», основателей известных впоследствии боярских и дворянских родов, на службу к основным участникам политической борьбы XIV–XV вв. – великим князьям Московским, Тверским, Рязанским. Меньше известно подобных примеров, относящихся к другим княжествам Северо-Восточной Руси. Знатных и влиятельных бояр, обладавших собственными отрядами «челяди», приходилось удерживать на своей службе, в том числе за счет передачи им некогда «черных» сел и деревень[23]. Несомненно, появление новых лиц вызывало отрицательное отношение со стороны сложившегося круга боярской знати. Подобные выезды вели к дроблению кормлений и нарушали сложившуюся иерархию. При этом неизвестны примеры сколько-нибудь явного и откровенного сопротивления «старых» бояр наплыву «чужаков», число которых при московском дворе постоянно возрастало на протяжении XIV в.[24]
Важным вопросом в этой связи является определение границ консолидации боярства как социальной прослойки, а соответственно, их возможность защищать свои интересы перед лицом княжеской власти. В отсутствие регламентирующих документов широкое распространение получило мнение о бытовании среди бояр удельного времени традиций родовой общности. Начало ему было положено еще в дореволюционной историографии. С.М. Соловьев говорил о преобладании родового принципа: «В глубине жизни народной коренилось начало родовое; изгонится оно из одной сферы – с большею силою и упругостию обнаружится в другой»[25]. Наиболее яркое и обстоятельное исследование процесса складывания круга боярских родов и фамилий, сформировавших прослойку нетитулованной аристократии, принадлежит С.Б. Веселовскому. По его мнению, «не лица, не семьи, а роды составляли основные ячейки, из которых складывался класс». Изучение истории боярства удельного времени строилось им через призму изучения «важнейших боярских родов». А.А. Зимин продолжил линию С.Б. Веселовского, говоря об основанных на родовом принципе «старомосковских традициях», которые определяли порядок получения думных чинов. Именно они были сдерживающим фактором «при назначении тех или иных лиц в число боярских советников»[26].
Мнение о доминирующем значении родового начала и родовой общности в среде боярства XIV–XV вв. подспудно сохраняется в трудах современных российских историков, а признание приоритетного значения в политической борьбе родовых (клановых) связей имеет широкое распространение в зарубежной исторической науке. Основой для него является перенесение сложившихся к середине XVI в. местнических традиций на реалии более раннего времени[27].
Именно род выдвигался в качестве исходной единицы, объединяющей различные фамилии при составлении родословных книг. Положение в системе родового старшинства определяло местнический и служебный статус и отражалось на карьерном продвижении. Распространенным для середины XVI–XVII вв. было стремление служилых людей сохранить и увеличить размеры наделов в родовых вотчинах. Естественным кажется желание историков удревнить эти традиции, находя их истоки в отношениях более раннего времени. Бытование в течение нескольких столетий родовых отношений среди владетельных князей Рюриковичей Северо-Восточной Руси, рассматривавших доставшиеся им княжества как коллективное достояние, является достоверным фактом (княжеские «дольницы», совместное управление столицей княжества и т. д.)[28].
Забывается, что первые родословные росписи, фиксирующие представителей боярских фамилий, появляются лишь в 90-х гг. XV в. Их структура отличалась неразвитостью, а охват членов перечисляемых родов был далеко не исчерпывающим. А.А. Зимин высказал ряд критических замечаний о раннем возникновении местнических отношений, показав их изначально служилый, а не родословный характер[29]. Понятие родового землевладения применительно к боярским фамилиям отличалось высокой степенью условности. Долгое время представители боярских родов с легкостью расставались с наследственными владениями: продавали, меняли, отдавали в приданое и делали вклады в монастыри, без учета возможных интересов своих однородцев[30]. Последние выступали в актах XV в., скорее, в качестве пассивных свидетелей, соседей-землевладельцев. Родственные связи, за редкими исключениями, проявлялись на уровне одного-двух колен (семейные связи) и редко осознавались при более отдаленном родстве.
Положение князей и бояр в удельное время существенно отличалось. В последнем случае не существовало значимых политических и экономических предпосылок для поддержания традиций родового единства. При разделе того или иного княжества в руки наследников переходили не только земли, но и сами бояре, которым приходилось служить при дворах князей-соперников, часто откровенных врагов. Во время Феодальной войны многие фамилии имели представителей при дворах различных князей. Показателен случай с Филимоновыми. Я. Жест был боярином и дворецким у Юрия Звенигородского, а его сын М. Русалка и дядя Семен Филимонович с детьми после ослепления Василия Темного в 1446 г. решительно поддержали свергнутого великого князя. Среди Морозовых верным сторонником Василия II выступил также Василий Шея, в то время как его брат Игнатий «держал» от Дмитрия Шемяки Галич[31]. Морозовы-Филимоновы были не единственным родом, политические пристрастия членов которого разошлись в это время. Судьба разбросала по разные стороны также потомков Акинфа Великого. Дмитрию Шемяке служили сыновья А. Остея Роман Безногий и Тимофей. Их двоюродный брат Ф.М. Челяднин и троюродный – Ю.Р. Каменский сохранили верность Василию Темному. В.И. Чешиха Замытский «засветился» на службе у Ивана Можайского. Далеко не всегда линия противостояния в этой затянувшейся Смуте проходила между отдельными боярскими родами, как считал С.Б. Веселовский[32].
