– В семье Пфаттов, конечно же. Мы твердо уверены в том, что в один прекрасный день… – Она предоставила своему сыну закончить то, что, несомненно, являло собой кредо их семейства.

– …мы узнаем устройство всей мультивселенной и будем по своему желанию перемещаться из сферы в сферу, из измерения в измерение, из мира в мир, будем путешествовать через огромные скопления смещающихся многоцветных звезд, мечущихся планет во всей их миллионной бесчисленности, через галактики, роящиеся, как мошкара в летнем саду, через реки света… Слава за славой… Лунными дорогами между странствующими звездами… Неужели вы никогда не останавливались на мгновение перед видениями? Неужели вы не помните те мгновения, когда вам даруются видения чуть ли не бесконечности, видения мультивселенной? Вы можете посмотреть на облако или горящее полено, вы можете заметить складку на одеяле или угол, под которым растет стебель травы, – это не имеет значения. Вы знаете то, что вы видели, и оно дает вам видение большего масштаба. Например, вчера?.. – Он наклонил вопросительно голову, глядя на поэта, и, когда получил его одобрение, продолжил: – Например, вчера около полудня я поднял глаза на небеса. Серебряный свет, как вода, лился сквозь скопления облаков, которые напоминали огромных плывущих асимметричных морских животных, таких огромных, что они владычествуют над целыми народами другого вида, включая, конечно, и человека. Словно они окончательно вышли из своих стихий и готовятся снова погрузиться в глубины, столь же таинственные для тех, кто находится внизу, как и океаны – для тех, кто вверху.

Его лицо стало еще пунцовее от этого яркого воспоминания, глаза его словно уставились в эти самые облака, в эти охромные естественные суда, похожие на поднятые обломки, которые, несмотря на прошедшие тысячелетия, имеют пугающе цельный вид; их враждебность превосходит всякое воображение, превосходит любое стремление, которому может последовать смертный, душа каждого горит одним желанием – забыть о них, об этих до неприличия древних зверокораблях, потерявших материальность в их внезапной стихии, в этом сверкании солнца и неба. Постепенно их очертания теряют четкость, становятся серыми, сливаются друг с другом, и наконец остаются лишь солнце и небеса, свидетели их неоплаканного ухода.

– Сделались ли они невидимыми или исчезли навсегда, даже из странной памяти нашей крови, этой крохотной частички наследственного вещества, которая сообщается с объединенной душой нашего народа? Достаточно ли сказать, что они никогда не существовали и никогда не могли существовать? Многое существовало до того, как наши предки, выбравшись из воды, поставили свою перепончатую лапу на туманный берег…

Элрик улыбался, слушая это, потому что память его народа простиралась в прошлое гораздо глубже памяти людей. Во всяком случае, в его мире. Народ Элрика, его племя, которое было древнее человека, шел по разным мирам или изгонялся из них, став жертвой страшной катастрофы, возможно, им самим же и спровоцированной.

Воспоминание следует за воспоминанием, воспоминание побеждает воспоминание, кое-что изгоняется в царства наших богатых фантазий, но это не значит, что оно не существует, или не может, или не будет существовать. Оно существует! Существует!

Последний мелнибониец думает об истории своего народа и его легендах и рассказывает своим друзьям людям то, что ему известно, и когда-нибудь человеческая рука вынет из памяти и запишет эти слова, которые, в свою очередь, станут основой для целого свода мифов, для томов легенд и суеверий, и таким образом крупица за крупицей дочеловеческих воспоминаний доходит до нас, кровь к крови, жизнь к жизни. Все эти циклы крутятся, вращаются, пересекаются в непредсказуемых точках, порождая бесконечное число возможностей, парадоксов, соединений, одна история переходит в другую, один эпизод, соединяясь с другим, составляет целую эпопею. Так мы влияем на прошлое, настоящее и будущее и на все их возможности. Так каждый становится ответственным за каждого в мириадах измерений времени и пространства, которые и являют собой мулътивселенную…

– Человеческая любовь, – говорит Фаллогард Пфатт, отводя свой взор от возникшего перед ним видения, – вот наше единственное оружие против энтропии…

– Если Хаос и Закон не будут уравновешены, – говорит Уэлдрейк, протягивая руку за кусочком сыра и лениво размышляя, какой из погруженных в страх регионов, расположенных вблизи дороги, заплатил эту дань, – мы тем самым будем лишены возможности выбора. Это главнейший парадокс в конфликте между Высшими Мирами. Если возобладает один, то половина из того, что мы имеем, будет утрачена. Иногда я не могу не чувствовать, что наша судьба находится в руках существ ничуть не более разумных, чем земляные черви.

– Разум и сила – абсолютно разные вещи, – бормочет Роза, которая на мгновение оставила собственные мысли. – Нередко жажда власти – это не более чем порыв недалекой личности, которая никак не может понять, почему Фортуна так неблагосклонна к ней. Разве можно обвинять этих животных? Они подчиняются непредсказуемой природе. Может быть, и эти боги чувствуют то же самое? Может быть, они вынуждают нас проходить через все эти испытания, потому что знают: на самом-то деле мы превосходим их? Может быть, они погрязли в слабоумии и забыли, зачем заключали свои перемирия?

– В одном смысле ты права, госпожа, – сказал Элрик. – Природа наделяет властью без всякого разбора, как она наделяет красотой или богатством.

– И вот почему, – сказал Уэлдрейк, раскрывая кое-что из своего прошлого, – долг человечества исправлять такие ошибки, совершенные природой. Вот почему мы должны заботиться о тех, кого бесчувственная природа создает бедными, больными или обиженными иным образом. Если мы этого не делаем, то, я думаю, мы не исполняем своих естественных функций. Я говорю, – поспешно добавил он, – как агностик. Я закоренелый радикал, не заблуждайтесь на сей счет. И тем не менее мне кажется, что Парацельс дошел до этого, когда предлагал…

Но тут Роза, которой все ловчее и ловчее удавались такие вещи, прервала этот поток абстракций, громко спросив у матушки Пфатт, не хочет ли она еще сыра.

– Хватит на сегодня сыра, – загадочно сказала старушка, однако улыбка ее была дружелюбной. – Вечное движение. Вечное движение. С пятки на носочек, за шажком шажочек. С пятки на носочек, с пятки на носочек. Все они идут, моя дорогая, надеясь избежать своего проклятия. Никаких перемен. Поколение за поколением. Несправедливость за несправедливостью, подпираемая новой несправедливостью. С пятки на носочек, за шажком шажочек. Вечное движение. Вечное движение… – И она чуть ли не с благодарностью погрузилась в разверзшуюся тишину.

– Это такое бесстыдное общество, мои господа, – говорит ее сын, глубокомысленно кивая и одобрительно взмахнув бисквитом в руке. – Бесстыдное. Это ложь, мои господа. Этот «свободный народ» – великий обман, который не прекращается. Никаких перемен не происходит. Разве это не есть настоящий упадок, мои господа?

– Не такая ли судьба ожидает и Англию? – задумчиво сказал Уэлдрейк, вспомнив одно из своих потерянных отечеств. – Может быть, такова судьба всех империй, построенных на несправедливости? Я опасаюсь за будущее этой страны!

– Именно такая судьба и стала единственным будущим моей страны, – произнес Элрик с ухмылкой, которая говорила больше, чем должна была скрыть. – Вот почему Мелнибонэ рухнуло, словно червь сожрал все его нутро, рухнуло от одного-единственного толчка…

– Ну а теперь, – сказала Роза, – давайте о деле.

Она делится с ними планом, как ночью пробраться между колесами и найти Дунтроллин, там незаметно пройти понизу до ближайшей лестницы, а далее их ищейкой станет Фаллогард Пфатт, его ясновидение поможет им найти трех сестер.

– Но нам нужно обсудить детали – говорит она – поскольку могут возникнуть обстоятельства, господин Пфатт, которые я не предусмотрела.