…Кончено.

Принц-альбинос сгорбился в седле, словно неутоленная жажда битвы душит его, словно он стыдится видеть кровавые последствия жуткой бойни.

Никто из всей огромной хаган’иинской орды не прожил и часа после того, как они заранее отпраздновали победу, в которой были абсолютно уверены. Да и как они могли сомневаться в победе, когда армия принца Элрика была много меньше их воинства?

Мелнибониец больше не держит на них зла, но и сочувствия к ним у него нет. Уж слишком были кичливы эти дикари, а потому не захотели видеть всей колдовской силы Элрика. Им не хватило воображения. А ведь он предупреждал… но они лишь хохотали в ответ, насмехаясь над физической немощью своего пленника. Такие жестокие, тупые твари заслуживали лишь отстраненной жалости, какую вызывают все несчастные души.

Белый Волк потягивается, разминает затекшие бледные руки. Поправляет черный шлем. Вкладывает насытившийся адский клинок в обитые бархатом ножны. Меч довольно мурлычет. Альбинос оборачивается на шум за спиной. Усталый взгляд малиновых глаз упирается в лицо всадницы, остановившейся рядом с ним. И женщина, и ее скакун наделены необычной дикой статью, оба возбуждены нежданной победой, оба прекрасны.

Альбинос целует ей руку.

– Мы победили, графиня.

Улыбка его внушает женщине страх и вместе с тем восхищение.

– Ты прав, принц Элрик! – Она натягивает перчатку и усмиряет заплясавшего жеребца. – Если бы не твоя магия и не отвага моих воинов, мы бы все стали сегодня поживой Хаосу. Воистину, мы бы тогда мечтали о смерти!

Он со вздохом кивает.

– Больше орда не будет разорять чужие земли, – довольным голосом говорит она. – А их жены в домах-деревьях – вынашивать жаждущих крови чудовищ. – Она поправляет тяжелый плащ и откидывает за спину щит. Вечернее солнце играет в ее волосах, волнами струящихся по плечам; она смеется, но синие глаза полны слез, ибо еще утром она уповала лишь на скорую смерть. – Мы в долгу перед тобой. В неоплатном долгу. По всему Анакхазану тебя прославят как героя.

В улыбке Элрика нет и тени благодарности.

– Мы действовали каждый в своих интересах, моя госпожа. Я всего лишь должен был отплатить своим тюремщикам.

– Существуют и другие способы отдавать долги, мой господин. И все же, повторяю, мы многим обязаны тебе.

– Не за что меня благодарить. Мною двигала отнюдь не бескорыстная любовь к человечеству, – возражает он. – Это несвойственно моей натуре.

Он смотрит в сторону горизонта, куда закатывается солнце. Небеса рассечены багровым рубцом.

– Я думаю иначе, – говорит она тихо, потому что на поле опустилась тишина.

Легкий ветерок треплет потускневшие волосы, шевелит залитые кровью одежды. На поле битвы остались дорогое оружие и драгоценности, в особенности там, где хаган’иинская знать пыталась пробиться из окружения, но ни один из наемников или свободных анакхазанцев графини Гайи не тронул этой добычи. Усталые воины стараются как можно быстрее оставить место сражения. Их командиры ни о чем не спрашивают у них и не пытаются их остановить.

– И все же мне кажется, что ты служишь каким-то принципам или правому делу.

Он встряхивает головой, его поза в седле выражает нетерпение.

– У меня нет ни хозяина, ни нравственных убеждений. Я – сам за себя. То, что ты, госпожа, со всем своим пылом спешишь принять за верность какому-то человеку или какой-то цели, есть по сути своей лишь твердая и – пусть так! – принципиальная решимость держать ответ только за себя самого и за свои действия.

Она смотрит на него по-детски недоуменно, потом отворачивается, и на губах ее расцветает по-женски понимающая улыбка.

– Дождя сегодня не будет. – Она поднимает темную золотистую руку к вечереющим небесам. – Скоро здесь будет невозможно находиться – столько трупов… Лучше поспешим прочь, пока не налетели мухи.

Заслышав хлопанье крыльев, оба оборачиваются. Это вороны спешат на кровавый пир, присаживаются среди бесформенных останков, расклевывают полные смертной муки глаза, искаженные в последнем крике рты… Умирая, они молили о пощаде, в которой им было со смехом отказано, – Герцог Дца Ариох, покровитель Элрика, помогал своему любимому сыну.

Элрик оставил своего друга Мунглама в Танелорне и отправился на поиски страны, хоть немного похожей на его родные края, где он мог бы обосноваться – но ни одна земля, населенная людьми, даже сравниться не могла с Мелнибонэ.

Он уже давно понял, что потеря невосполнима, и, лишившись женщины, которую он любил, родины, которую он предал, и той единственной разновидности чести, что была известна ему, он утратил и часть себя самого, утратил ощущение цели и смысла пребывания на земле.

По иронии судьбы именно эти потери, именно эти душевные муки отличали его от прочих мелнибонийцев – жестоких существ, которые жаждали власти ради самой власти, а потому расстались с теми немногочисленными достоинствами, которые были присущи им прежде, желая получить взамен возможность управлять не только физическим, но и сверхъестественным миром. Они могли бы стать владыками мультивселенной, если бы только знали, как этого достичь; но все же они не были богами. На это некоторые могли бы возразить, что уж, по крайней мере, одного полубога они все же породили. Стремление к владычеству привело их к упадку и разорению, как это случалось и со всеми прочими империями, которые стремились к богатству или завоеваниям или были одержимы другими устремлениями, насытить которые невозможно, но подкармливать необходимо.

Однако и по сей день Мелнибонэ могло бы существовать, пусть одряхлевшее и слабое, если бы собственный владыка не предал его.

И сколько бы Элрик ни твердил себе, что Сияющая империя была обречена и без него, в глубине души он знал, что лишь его неуемная жажда мести и любовь к Симорил низвергли башни Имррира и сделали мелнибонийцев бродягами в мире, которым они правили прежде.

Это часть его горького бремени – знать, что Мелнибонэ пало жертвой не принципов, но слепой страсти…

Элрик намеревался проститься со своей временной союзницей, но что-то в ее озорных глазах привлекло его, и, когда она попросила проводить ее до лагеря, он согласился; после чего графиня предложила отведать вина у нее в шатре.