Мне захотелось расцарапать ему холеное лицо. Впиться в него ногтями и… И еще кричать. Громко, что есть силы. Что я свободная. Что я человек.

Я, вопреки его приказу, продолжала сидеть на стуле и смотрела куда угодно, но не на замершего “хозяина”. А едва краем глаза заметила его приближение, то очень сожалела. Мне кажется, или я сама себе рою могилу?

– Дай угадаю, – сильные пальцы вновь стиснули подбородок, вынуждая смотреть на него, запрокинув голову. – Я тебе неприятен?

Ненависть через канат нашего взгляда снизу вверх идет. Мечтаю отравить тебя ненавистью к себе.

Шторм его глаз вглядывается в опасный штиль моих.

– Я тебя бесконечно ненавижу, – почти выплюнула.

Он неожиданно улыбнулся. И от этой улыбки страшнее, чем от удара. Чем от любого другого поступка. Но он лишь криво улыбнулся, пока в глазах уже льды.

Вдруг он отпустил мое лицо и взял со стола нож. Я оторопела от еще большего страха. Сейчас он меня убьет и все. Все мои мечты и планы исчезнут, как сны тают по наступлению утра.

Я уже зажмурилась, даже с жизнью прощалась, с Данькой и… Как Левич сунул в мою ладонь нож – обычный, столовый.

– Держи, – он сам заставил захватить пальцами рукоять. – Докажи, что ненавидишь.

Распахнула глаза, ошарашенно посмотрела на спокойное, как всегда, каменное лицо мужчины, беспомощно вздохнула ставший вязким кислород. Отравленный его дыханием и запахом его парфюма – горной свежести и иллюзии свободы. Даже руку не подняла – я ведь знаю, что не смогу. Я не имею права отнимать жизнь, пускай и у такого ублюдка, как и он. Лишь смотрела в шторм его глазах, словно лань, что застыла, увидев свою погибель.

– Сделай удар, Снежинка. Всего лишь один раз проткни плоть, дальше будет легче. Обещаю.

Я качала головой с солью слез на губах. Нет. Нет. Нет.

– Кстати, – Павел равнодушно посмотрел на затупленный конец ножа, – этим ножом больнее всего убивать. Но не слаще ли от этого месть? – провел пальцем по острию и, склонившись, выдохнул почти в губы: – Жестокая смерть для мерзавца.

И я не успела ничего предпринять, как похититель сжал мое запястье руки с ножом и направил на свою грудь, слегка надавил. Прямо туда, где должно у людей биться сердце. А у зверя… Не знаю, есть ли.

– Я тебе даже помогу, – и улыбка эта – кривая, уродующая лицо, но открывающая душу. Совсем чуть–чуть, но я успеваю скользнуть внутрь своей догадкой. Потому что такими люди не становятся. Такими их делают, как неприятно осознавать, другие люди.

Я все еще молчу, но уже сколько не от страха, а от боязни потерять мысль. Чтобы ее “выносить”, обдумать. Чтобы эту мысль понять.

– Не можешь? Значит, лжешь про ненависть. Того, кого ненавидят, убивают без жалости. Если нет ножа – вгрызаются в горло зубами.

Отпустил мою руку, и нож с гулким звоном упал на паркет.

– Если ты что–то говоришь, то умей это доказывать, – выпрямился и, будто бы ничего не случилось, направился к выходу, бросив напоследок: – Дарья, иди одеваться.

Проследила за тем, как дверь за мужчиной закрылась, и с тихим вздохом поднялась. Страшно, конечно, но… Делать нечего, кроме как плестись только вперед.

Едва я вышла из террасы, увидела ту самую горничную – ей отдали распоряжение меня одеть и причесать. Правда, не учли один совсем малозначительный факт – кукла сама умеет приводить себя в порядок. Заводские настройки у нее, к сожалению.

Сообщила шпильку женщине, так она даже не смутилась – все та же маска на лице и холодный взгляд. Даже нервного смешка не услышала, так что было ощущение, что я со статуей разговариваю. Плюнула потом в это неблагодарное дело – попытку всех вразумить, и молча пошла за ней – дорогу от спальни до места трапезы я не запоминала. А по пути все пыталась успокоить бешено бьющееся сердце и подрагивающие ладони. Хорошо хоть меня не трясло и не колотило, как в самую первую”радушную” встречу с этим маньяком.

И еще напряженно думала. Правду говорят, что в критических ситуациях у людей лучше работает мозг, потому что, пока горничная мне волосы как–то странно заплетала (возразить я не решилась), у меня появился план. Сначала вся мозаика в голове сложилась – ему нравится, когда его называют по имени и когда с ним… нежны что ли? Как бы странно не звучало, но, когда он набросился на меня, а не на завтрак, мой тон смог его остановить. Я ведь назвала его “Пашей”.

Актриса я или нет? Сыграю ему новую реальность. Обману и уйду. Как некоторые яды, надо начинать давать себя понемногу, а потом удвоить порцию “любви”, и я ему просто стану больше неинтересной. Утешив себя этим, с улыбкой спустилась вниз, одетая уже с иголочки. Было новым все: начиная с белья, а заканчивая теплым осенним пальто, которое я сама так и не купила – только начала копить. Рано в этом году холода пришли, я не сумела рассчитать деньги, чтобы хватило на все. Однако меня не радовали внеплановые обновки. Лишь горше на душе стало, пока губы улыбались фальшивой искренней улыбкой.

Сегодня особняк показался мне еще более красивым. Красивым и опасным, как и его хозяин. Однако атмосфера вокруг давила на меня – слишком я не такая. Не из этого, богатого, теста. Я простая, обычная. Я чувствовала себя Золушкой после свадьбы, едва все маски были сброшены.

– Готова? – раздался позади меня мужской голос.

Вздрогнув от неожиданности, повернулась и увидела Левича, который спускался по широкой лестнице, на ходу поправляя запонки. В идеально сидящем на его фигуре костюме чернильно–черного цвета и в кипенно–белой сорочке без единой складки. И даже туфли его блестели в свете ламп от чистоты. Понимаю, деловой стиль, но чуть ли не ляпнула, не на мои ли похорон идем. Но сдержалась: вдруг идею подам?

– Готова, – улыбнулась, а он замер на предпоследней ступеньке, тяжело вдохнув воздух.

Смерть стоит того, чтобы жить,

А любовь стоит того, чтобы ждать.

(с) Виктор Цой

Наверное, у каждого в классе был невзрачный и тихий ребенок в старой одежде, которая словно бы срослась с ним – отчего тогда он носит эти тряпки уже несколько… лет? Худой, измученный, который и нескольких слов связать не может. Точно даун. Только он один не ходит на каждой перемене в буфет, не хвастается новой игрушкой, принесенной с собой в школу в рюкзаке. Точно есть, я знаю. Иногда даже несколько таких, как говорят, странных. И на таких можно выместить злость, не брать в игры и сделать изгоем. Зачем? Он заслуживает.

И только потом, уже в средней школе, все понимают, что он не странный, а просто бедный. Нет, не бедный даже, а нищий. Не бомж, но что–то между этим. И тогда шпильки в его сторону становятся сильнее, озлобленнее, болезненнее. И физически, и морально. И если физическая боль отступит, рана излечится, а след сотрется с кожи, то с души ничего не соскрести. Никак не зашить, не замазать мазью и не подуть ласково на поврежденный участок.

Ничего не уйдет и не излечится. Обиды буду сначала кровоточить, а после гнить.

Знал я такого мальчика. Знал, потому что я его в себе убил. Задушил воспоминания всем тем, чего у меня никогда не было. А сейчас есть абсолютно все, только ни одно богатство мира меня не влечет. Не нужно. Даже все то, что у меня есть, готов отдать. За нее. Чтобы она снова улыбнулась мне.

Я как увидел, что губы ее растянулись не в усмешке и не в ухмылке, так сразу же застыл. Ни разу ведь не улыбалась. И в принципе мне не улыбались. Моя участь – страх и желание угодить.

– Хорошо, – хрипло вышло. – Идем к машине.

Покачал головой, прогоняя пелену наваждения, преодолел оставшиеся ступеньки и пошел к входным дверям, жестом показывая, чтобы Снежинка следовала за мной. Там уже ожидал Гена – мой водитель. Стараясь не смотреть на Дашу, открыл ей дверцу и, впустив ее в салон, сел с другой стороны. Так как с Геной мы уже ранее обсудили маршрут, никаких распоряжений давать было не надо: мы сразу же тронулись.