Однако знаменитые певица и балерина пишут в книгах не только о себе, выстоявших. Они с болью пишут и о тех талантливых деятелях искусства, которых режим сломал, чей творческий путь искалечил, кого до срока загнал в могилу. Долог этот список в каждой из книг. Всех не перечислить: Прокофьев, Шостакович, Хачатурян, Рихтер, Пастернак, Софроницкий, Мелик-Пашаев, Мясковский, Голейзовский, Якобсон, Богатырёв… Авторы книг бесконечно сочувствуют этим творческим личностям, но они стремятся внушить своим читателям мысль о необходимости сознательного сопротивления власти: «Дам вам совет, будущие поколения. Меня слушайте, – не пишет, а взывает Вишневская. – Не смиряйтесь, до самого конца не смиряйтесь. Не смиряйтесь даже тогда – воюйте, отстреливайтесь, в трубы трубите, в барабаны бейте, в телефоны звоните, телеграммы с почтамта шлите, не сдавайтесь, до последнего мига боритесь, воюйте. Даже тоталитарные режимы отступались, случалось, перед одержимостью, убеждённостью, настырностью. Мои победы только на том и держались. Ни на чём больше! Характер – это и есть судьба…».

Это пламенное обращение к читателю скорее напоминает не стиль мемуаров, а политическую прокламацию. Невольно вспоминается известная книга Лидии Гинзбург «Крутой маршрут». Помнится, когда впервые её читала в самиздате в 1960-е годы, меня не покидала мысль, что Гинзбург так описывает тюрьму и ссылку, словно даёт наставление будущим сидельцам: как вести себя на допросах, как перестукиваться с соседними камерами с помощью тюремной «морзянки», как растягивать, медленно жуя, тощую тюремную «пайку»… До чего же горьки судьбы российские, если лучшие из лучших, талантливейшие из талантливых женщин делятся с потомками не секретами женского обаяния и красоты, а способами противостояния полицейской силе!

Книги Майи и Галины были бы неизбывно грустны, если бы в них не присутствовал ещё один важный и трепетный мотив. Их книги не только о ненависти к насилию и лжи, их книги о преданности тем, кто смог по-настоящему понять и оценить их искусство, кто смог стать в их искусстве партнёром. Вишневская-Ростропович, Плисецкая-Щедрин – это союзы, талантливые счастливой взаимностью.

Замечателен рассказ Галины Вишневской о том, как влюблённый в неё с первого взгляда молодой Слава Ростропович ждал её на свидание в такси, которое он всё изнутри украсил букетиками ландышей, а вокруг машины собралась толпа любопытных, ибо такое в Москве не часто увидишь. Она стала женой Ростроповича через четыре дня после их знакомства и навсегда запомнила, как он, поразившись её красоте, опустился перед ней на колени. И ещё один трогательный момент жизни проходит перед нами. Когда Слава узнал, что Галина ждёт ребёнка, он схватил книгу сонетов Шекспира и с упоением стал их ей читать, чтобы она, не теряя ни минуты, начала создавать в себе необыкновенное и прекрасное дитя. И, наверное, одиними из самых счастливых мгновений в их жизни были те, когда они вместе выходили на сцену. Разговаривая языком музыки, они с первых тактов сливались в нерасторжимое целое, составляя удивительный дуэт.

Майя рассказала, какая огромная привязанность соединяет её и прекрасного композитора Родиона Щедрина. Когда в 1959 году её наконец-то впервые выпустили с Большим театром на гастроли в Америку, Родион в Москве, в их квартире на Кутузовском, повесил таблицу из семидесяти трёх цифр – числом дней, которое должны были занять гастроли. Каждый день он перечёркивал одну цифру, приближая день их встречи. «Вот таблица Менделеева! – восклицает Майя. – Для нас она ценнее всех минералов мира».

Когда гастроли на время разлучают супругов, они подолгу, порой дважды на дню, разговаривают друг с другом, невзирая на астрономические счета, которые потом приходят. И конечно, самые сказочно щедрые подарки Щедрина Майе – это сочинённая им для неё музыка. Знаменитая «Кармен-сюита» Бизе-Щедрина, исполняемая сегодня во всех уголках планеты, музыка к балетам «Анна Каренина», «Чайка», «Дама с собачкой», в которых с новой силой проявился талант Майи не только как балерины, но и как хореографа.

Каждая из книг, о которых идёт речь, завершается счастливым концом. В 1990 году был аннулирован указ от 1978 года о лишении Вишневской и Ростроповича советского гражданства. В 1992 году, после восемнадцати лет отсутствия артистки в России, Большой театр устроил великолепный вечер Галины Вишневской в честь 45-летия её творческой деятельности. Вечер сопровождался прямой трёхчасовой трансляцией по телевизору. А в 1993 году также торжественно и с таким же размахом был отпразднован юбилейный вечер Майи Плисецкой в честь её 50-летнего служения сцене. «Да, – замечает по этому поводу Галина, – в России, если уж бьют – то до смерти, а если прославляют, то без всякого удержу и меры».

…Но если есть в этом мире любовь, сотворчество и покаяние, то, наверное, наступит и время книг о свободном от политики искусстве пения и танца.

Панченко И. Обнажённость исповедальности.

The New Review/Новый журнал – 1998 – Кн. 212 – С. 317–321.

По иерусалимскому радио объявили, что ученица Сарры Евсеевны Белкиной разыскивает своего педагога. Откликнулись сразу пять слушателей, подсказавших адрес: США, Филадельфия.

…Сарра эмигрировала в Америку из Петербурга, когда ей было семьдесят четыре. Она отрывала себя от бесконечно любимого города, который навсегда берёт в плен каждого, способного ощущать разлитую в нём красоту. Она оставляла консерваторию, которой была отдана вся её сознательная жизнь. Она покидала свежую могилу мужа, с которым прожила счастливых сорок пять лет и с которым они вместе собирались уезжать за океан. Она, наконец, оставляла в городе единственного сына.

Это происходило в 1993 году, и в России было очень тревожно. Её отъезд вслед за невесткой и внуками был необходим, чтобы сын Юрий, кандидат физико-математических наук (имевший в своё время допуск к секретным темам как сотрудник одного из НИИ Российской Академии наук), мог добиваться разрешения на выезд для воссоединения с семьёй. Юрий смог вырваться к семье девять месяцев спустя.

В Филадельфии Сарру встретила семья сына. Они приехали в Америку несколькими месяцами раньше. Для Сарры это были единственные родные души в большом чужом городе. Английского она никогда не изучала, значит, оказалась без языка. Для неё, человека общительного, всегда окружённого друзьями, коллегами и учениками, это грозило жестокой депрессией. Призвав всё своё мужество, Сарра сказала себе: «Я должна дождаться Юру, должна овладеть английским…».

Это было непросто, но она справилась. Сначала научилась понимать американку Глорию, которая сама происходила из семьи еврейских эмигрантов. Глория было одной из тех, кто, по поручению синагоги, подготовил для них жильё со всем необходимым: от мебели и постельного белья до кастрюль, ножниц, ниток, иголок, поразив петербуржцев своей щедростью и вниманием. Английским Сарра овладевала по жёсткой программе. Семь месяцев по пять часов в день за партой, а вечером – домашние задания. Занятия на курсах поглощали все силы, но были спасением от депрессии. На курсах она познакомилась с другими эмигрантами из Союза, обросла новыми знакомыми. Сарра так успешно вошла в роль ученицы, что к концу занятий сочинила на английском юмористическое четверостишие в замысловатом жанре лимерик. Когда пришло время, экзамен на американское гражданство Сарра сдала на английском языке.

Откуда у Сарры в её возрасте взялось такое удивительное терпение? Такая замечательная память?

Она всегда отличалась трудолюбием и всю жизнь любила учиться: когда была школьницей (в её матрикуле стоят одни пятёрки), когда была учащейся петроградского музыкального училища, а потом – студенткой консерватории им. Н.А. Римского-Корсакова.

Родители Сарры родом из глубокой белорусской провинции. Оба принадлежали к скромным мещанским семьям. Отец умер в 1920 году, когда ещё дотлевала гражданская война. Сарра его не помнит. Вместе с мамой – Ревеккой Ефимовной Белкиной – Сарру воспитывал отчим Михаил Яковлевич Волосов, служащий, очень добрый человек. Отчим перевёз семью в Петроград.