– Что ты себе позволяешь?

– А ты разве не этого хочешь, малышка? – сверкнул он улыбкой и качнул головой – звон бубенцов утонул в ненормальной тишине.

– Я не… – Фрида задохнулась, когда его руки всё-таки расстегнули броши, и ничем не сдерживаемая ткань стекла с её плеч, обнажив грудь.

Они смотрели друг на друга, Фрида и этот наглец. И Фрида сжала руки в кулаки, но не сделала ни движения, чтобы прикрыться.

Он потянул носом, снова звякнули бубенчики.

– Я чувствую страх, – его голос звучал удивлённо. – Чего ты боишься, девочка?

Она молча смотрела ему в глаза, а в голове билось: «Только тронь, и пощады не жди. Только тронь меня!» Он не мог читать её мысли, но не шевелился.

– Чего ты боишься? – повторил он. – Разве я не в твоей власти, маленькая танцовщица?

Фрида чуть расслабилась. Действительно: стоит ей хоть слово сказать, и он прекратит. Она усмехнулась.

– Прекрасно. Тогда скажи мне своё им…

Договорить она не успела: он приник к её губам и буквально выпил её слова вместе с дыханием. Фрида дёрнулась, укусила – их глаза снова встретились. Что-то… не боль и не жалость, а что-то совершенно другое, более древнее даже, чем магия заставило её остановиться и дождаться, когда он её отпустит.

– Я… никогда… – Слова давались нелегко, но не потому, что Фрида стыдилась. Ей просто было тяжело дышать. – Никогда этого не… делала… И…

Он понял, и в прорези маски она увидела, как его глаза изумлённо расширились.

– Как это возможно? – Помедлив, он добавил: – Кто ты?

Она фыркнула. Какое право он имеет спрашивать?!

– А ты? Скажи мне своё…

Он снова не дал ей договорить. И после поцелуя шепнул на ухо:

– Пожелай что-нибудь ещё, красавица. Пожелай, и я сделаю тебе так хорошо, как никогда раньше не было.

«Самоуверенный наглец», – подумала Фрида, а вслух шепнула только:

– Ты и так это сделаешь.

Он шало улыбнулся, и его руки легли ей на грудь. Фрида в ответ распахнула глаза, выгнулась и закинула ноги ему на бёдра.

Оказалось, это тоже танец…

***

Её губы были сладкими – их вкус напомнил ему ягодную карамель, которую он так любил в детстве. И пахла девочка тоже сладко – больше никакой горечи дыма или уюта свежеиспечённого хлеба. Теперь только мёд, и этот запах почему-то не казался ему приторным или слишком сладким. А ведь раньше женские духи с похожим ароматом его раздражали. Только сейчас это были не духи – это её кожа пахла мёдом, кожа и волосы, когда она откинулась, изогнулась, выставив грудь. Он держал девочку на руках, и её волосы достали до земли, а потом, когда она снова схватилась за его плечи, чёрные блестящие пряди укрыли её всю, точно плащ.

«Маленькая ведьма», – мысленно позвал он. Её светлая кожа, облитая лунным светом, врезалась ему в память. Кожа и её яркие, чёрные в сумраке глаза, и её губы, полные и тоже яркие – она кусала их. И дышала часто-часто, снова и снова откидываясь на траву.

Она действительно была невинна. Эш успел удивиться этому и ещё раз подумать: «Да кто же ты?» А потом девчонка – от боли или от возбуждения, или от того и другого – вцепилась зубами ему в плечо, а ветер распушил её волосы, снова окутав Эша медовым ароматом. Дальше думать стало уже совершенно невозможно.

– Будь со мной, – сказал он уже после, когда ночь перевалила за середину, и девочка лежала рядом, расслабленная, нагая и очаровательно красивая – настоящая ведьма. – Кем бы ты ни была в человеческой жизни, будь со мной. Я сделаю тебя счастливой.

Она повернулась, по-кошачьи изогнулась и подперла щёку кулачком. Эш залюбовался тем, как лунный луч вырисовал в тёмно-синем сумраке её округлое бедро.

– Нет, не сделаешь.

Он усмехнулся. Она, конечно, не могла его узнать или бросилась бы ему в объятия сама. Но одно это предположение смешило – он и не сделает!..

– Ты даже не знаешь, кто я.

Она улыбнулась, потянулась к нему и шепнула в губы:

– Не знаю. И не хочу.

Потом она выпила отголосок, само воспоминание о его боли, а Эш даже не успел удивиться. Небо с землёй поменялись местами и исчезли в тумане. Яркими и чёткими остались только её глаза, её губы и маска, которую ему никак не удавалось снять.

А на рассвете она ушла.

***

В первых, робких ещё солнечных лучах, когда сумрак вокруг серел и тускнел, его рога и забавные, ёжиком торчащие волосы потекли и исчезли. Исчезли и копыта, и шерсть, точно у барашка, исчезла тоже. Фрида, приподнявшись, смотрела на своего любовника, уже больше прохожего на человека.

От него всё ещё пахло деревом и луговыми травами, приторно и немного терпко. Сладковатый запах тлена исчез – Фрида с трудом, но вспомнила, что сама забрала его, выпила вместе с очередным поцелуем. Что ж, это временно – боль вернётся. Но ещё не сейчас, не сегодня и не завтра. Пожалуй, это хороший подарок за действительно красивую, сладкую ночь.

Фрида смотрела: как сверкают на солнце его золотистые, почти такие же длинные, как у неё, волосы. Как он улыбается во сне, тихо и спокойно. Какой он красивый, гибкий и стройный – притягательный фейри. «Кто же ты?» – против воли подумала Фрида и тряхнула головой. Какая разница? Праздник кончился, кончилась ночь. Пора просыпаться.

Но ей всё равно нестерпимо хотелось снять с него, спящего, маску. Снять и посмотреть, увидеть, какой он настоящий. А ещё – остаться и притвориться, что это не жаворонок поёт в ветвях ясеня, а соловей.

Фрида посмеялась над собой, встала, наскоро оделась, собрала волосы. Стряхнула с себя пыль – ещё ночью она была золотистой и светилась, а теперь погасла и посерела.

Закрыла глаза, глубоко вдохнула ароматный весенний воздух с ноткой приближающейся грозы. И неслышно пошла прочь.

Один раз она всё-таки оглянулась: на залитого солнечным светом спящего юношу в жемчужной маске. Покрытые росой ромашки и колокольчики вокруг него казались на удивление уместными.

Фрида вздохнула снова, отвернулась и исчезла за деревьями.

Ночная, погасшая роза рассыпалась пеплом под её босой ногой.

Междуглавье. Туман

Младший принц Филипп возвращался домой как всегда поздно. Инкогнито, без сопровождения – когда ты принц круглые сутки и почти всю жизнь вынужден провести в столице, постоянное внимание надоедает.

Филиппу, если уж честно, надоело не только внимание – ему всё надоело. Он, как гончая, бежал за новыми, яркими ощущениями, давным-давно стал завсегдатаем всех более-менее приличных столичных борделей (и в неприличных побывал тоже, по меньшей мере, раз), знал все злачные места столицы, имел друзей и осведомителей, за определённую плату готовых рассказать Его Высочеству о любых новинках… Но всё это быстро приедалось. Развлечений хватало на раз, на два – потом снова хотелось нового.

Филипп грустил и один бродил по городу, который давно уже знал, как свои пять пальцев. В городе о нём тоже, конечно, знали. «Молодого господина, которого нельзя называть» даже грабители не трогали – себе дороже, Филипп прекрасно мог за себя постоять. А убить принца – таких идиотов не находилось. За подобное можно запросто угодить в лапы к Серому, а это в сто раз хуже, чем виселица. Так что преступники на всякий случай обходили Филиппа стороной, что принца неимоверно злило.

Сегодня была как раз такая ночь, когда Филипп злился – ничего нового, скука, безделье, туман. Усталый Филипп уже возвращался домой, в Сенжемский дворец, когда вдруг – наконец-то! – услышал что-то необычное. В тумане кто-то пел.

Само по себе это странным не было: очередная бродяжка заночевала на улице – дождётся, когда констебль на неё наткнётся и уведёт в отделение, потом отправит в работный дом. Или проститутка заметила Филиппа, не узнала в тумане и пытается привлечь клиента. Нет, то, что кто-то пел, странным не было: необычными были слова – язык показался принцу незнакомым. А ещё – мотив Филипп не узнал. Уличные певуны большим воображением не отличались: исполняли, что популярно. Тут же что-то новенькое, необычное и, безусловно, красивое. Даже не будь Филипп уже заинтересован, пройти мимо он наверняка бы не смог.