У Кейтлин было несколько идей, которые могли бы объяснить, что с ней происходит.
Первой – и самой очевидной – было то, что она начала сходить с ума.
Когда Грег уехал, и эта мысль впервые пришла ей в голову, Кейтлин стала осторожно задавать вопросы соседям по вернисажу – в самом ли деле этот мужчина встречал её по вечерам? Видели ли они его?
Грега не видел никто. И Кейтлин пробрал холодок.
Несколько дней она ходила сама не своя. Перестала рисовать замки и пропустила поездку в Дувр. Вместо этого осталась дома и нарисовала лаванду – целиком, от и до. Получила за это в награду от Джека чашку чая с молоком, который терпеть не могла, и согласилась вечером сесть за блог. Они ковырялись часа два, но Кейтлин наотрез отказывалась ставить ценники к большей части своих картин – лаванду она оценила в двести фунтов, и, поскольку это был единственный лот, то Джек предложил поставить номер телефона и предложение рисовать на заказ.
Кейтлин, вопреки его ожиданиям, согласилась довольно легко. Следом возникла мысль выставить фотографии и других картин, без ценников и предложений о продаже, просто как часть «портфолио» – и это тоже не вызвало возражений со стороны Кейтлин, которая поняла вдруг, что где-то в глубине души очень хочет, чтобы эти картины оценил кто-то, кроме неё.
Спать ушли поздно, а наутро Кейтлин, вопреки расписанию, не пошла на вернисаж, а отправилась в галерею, где Рейзен проводил мастер-классы, и, выпросив у менеджера номер телефона художника, набрала.
– Добрый день, мистер Рейзен… – она замешкалась, – это одна из ваших студенток, Кейтлин Фергюс… помните, замок Даннотар?
Молчавший поначалу Рейзен немного оживился.
– Да, Кейтлин, привет.
– Это по поводу индивидуальных занятий, которые вы мне предложили… Я хотела бы уточнить детали.
– Да, минуту…
Рейзен, видимо, вышел из какого-то помещения, а затем уже продолжил:
– Да, Кейтлин, алло. Что ты хотела бы узнать?
Кейтлин задумчиво побарабанила пальцами по стене. Звонила она из лофта, потому что на мобильном денег не было, да и говорить отсюда было куда спокойней.
– Прежде всего, я хотела бы узнать о цене и… сроках оплаты, скажем так.
Рейзен хмыкнул.
– У меня нет особой необходимости в деньгах, – сказал он.
Кейтлин подняла бровь.
– Но вы ведь вряд ли будете заниматься со мной просто так.
– Думаю, символическая плата всё же нужна, иначе мы оба будем чувствовать себя неловко. Но я не буду требовать её прямо сейчас. Мне было бы интересно узнать тебя… Разобраться в твоей манере письма. Так что в определённом смысле каждый из нас получит своё.
Кейтлин снова задумчиво побарабанила пальцами по камню. Людям она не очень-то доверяла, но это был Рейзен, для неё – почти что звезда. И уроки в самом деле были нужны, потому что многое, что она хотела сделать, у неё до сих пор не получалось.
– Хорошо. А когда мы сможем начать?
Некоторое время в трубке царила тишина.
– Мои дни ты знаешь, – сказал Рейзен затем, – я имею в виду мастер-классы во вторник и четверг. В субботу и воскресенье я обычно уезжаю из Лондона, так что остаётся три дня. Выбирай.
Кейтлин прикусила губу. Это было логично, но означало, что придётся убрать или сократить какой-то из привычных дней – поездки в Дувр или вернисаж.
– Я бы предложила понедельник, – сказала она наконец.
– Лучше хотя бы два дня, потому что иначе я не смогу контролировать результат, за неделю ты будешь уходить обратно на свою волну.
Кейтлин вздохнула.
– Если ты не хочешь, то я не…
– Нет-нет, простите, мистер Рейзен. Я хочу. Понедельник и среду мы можем назначить?
– Хорошо, понедельник и среда во второй половине дня. Приезжай завтра, я сейчас продиктую адрес. Попробуем начать.
Кейтлин приехала к трём часам – адрес оказался домашним. На самой окраине города у Рейзена был небольшой особняк, и хотя Кейтлин знала, что рисует Дэвид очень хорошо, её немало удивило то, что тот и зарабатывает весьма неплохо.
– Не ожидала, – честно сказала она, разглядывая студию, под которую был отведён почти что целый этаж. – Простите, мистер Рейзен…
– Дэвид, – тот улыбнулся, – надо уметь себя продавать.
Кейтлин промолчала. Одна эта фраза неприятно проскребла по душе. «Продавать себя» она категорически не хотела.
– Много рисуете на продажу? – спросила она.
Рейзен пожал плечами.
– Я так не разделяю.
Кейтлин подняла бровь.
– Разве у вас нет проблемы с тем, чтобы продать то, что нарисовано для души?
Рейзен покачал головой.
– Я люблю корабли.
– Вам повезло, – Кейтлин улыбнулась.
Рейзен фыркнул.
– Нет. Я просто умею увидеть то, что люблю, в том, что любят другие.
– Не понимаю, – Кейтлин присела на краешек стола, где были разложены какие-то чертежи.
– Я люблю корабли. Но не те, которые вешают в кабинетах, – сказал Рейзен. – Я не романтик. Люди обычно любят паруса, ощущение свободы. А мне… мне интересно изображать дерево. Крепкое. Надёжное. Его текстуру и плотность. Его прошлое и его будущее.
Кейтлин снова подняла бровь.
– Тогда вы должны бы рисовать абстракцию, разве нет?
– Должен? – Рейзен снова усмехнулся. – Не люблю, когда мне об этом говорят. Я не должен никому и ничего. Я хочу, чтобы мои картины нравились людям. В этом нет ничего плохого. А абстракцию покупают только те, кто ничего не понимает в картинах. Не из любви к ней, а только для того, чтобы показать свою рафинированность гостям. Но дерево – основа всего. Начало начал. Сельский дом, натюрморт на дубовом столе, лесная опушка, корабль у пристани или бегущий на солнце – всё это дерево. И я могу выбирать то, которое буду рисовать.
Кейтлин отвернулась.
– Я понимаю вас, – сказала она, – но мне труднее. То, что я вижу – не основа. Это цельные картины. Они движутся, пахнут, я почти могу их коснуться. Они нужны мне такие, какие есть – я не могу просто так их изменить.
Рейзен молчал, и, снова повернувшись к нему, Кейтлин произнесла:
– Вы, наверное, скажете, что так бывает у начинающих, да?
Рейзен покачал головой.
– Нет. Вернее – да, у начинающих тоже бывает так. Но я готов принять твой стиль как факт. Твоя картина… была интересной. Ты где-то занималась?
– Только мастер-классы. В основном я рисую сама.
– Значит, ты многое чувствуешь интуитивно. Но это не значит, что тебе не нужно развивать талант.
– Я хочу его развивать, – Кейтлин улыбнулась краешком губ. – Я ведь потому к вам и хожу.
– Почему не поступишь в колледж?
Кейтлин пожала плечами. Причину она тоже чувствовала скорее интуитивно.
– Там… поток, – задумчиво произнесла она. – Понимаете, все как все? Мне проще учиться самой и брать у тех, кем я восхищаюсь, то, что они могут мне дать.
Рейзен тоже улыбнулся.
– Надеюсь, я – один из них.
Кейтлин быстро кивнула.
– Да. Ваши картины… Я с детства на них смотрела. У матери была одна… Залив Солуэй-Ферт. Он был как настоящий. Нет, не так. Я была там в детстве. Но залив на вашей картине был более настоящим, чем-то, что я видела, когда была там. Не могу объяснить… – Кейтлин снова улыбнулась и покачала головой, и Рейзен улыбнулся в ответ.
Они поговорили ещё о картинах, и о том, кто и что хотел бы рисовать. К холсту в тот день Кейтлин даже не подошла, но уехала неожиданно довольной и… живой. Кейтлин не помнила, когда она в последний раз чувствовала себя настолько живой и настолько близкой к тому миру, в котором ей приходилось жить.
На некоторое время она почти перестала думать о том, что случилось с ней в сентябре. Она сама не заметила, что больше не видит снов – зато просыпалась теперь каждый день свежей и бодрой.
Изначально, согласившись на индивидуальные занятия, Кейтлин планировала всё-таки оставить для себя некоторые поездки в Дувр, а на продажу картин выходить теперь через раз – то два, то три дня в неделю; но вскоре поняла, что в Дувр её не тянет совсем – если уж отказываться от времени на берегу реки, то она предпочла бы лишний раз позаниматься с Рейзеном. Даже мастер-классы теперь проходили иначе – Рейзен вроде бы и уделял всем одинаковое количество времени, но, подходя к ней, всегда точно определял ошибки – возможно, потому, что знал теперь её манеру письма лучше других и не пытался больше ставить её в дурной пример.
