От души поблагодарив пришедшую убрать со стола Тибби, Гермиона поднялась. Она вышла в холл, упрямо настроенная противостоять любой неловкости, которую могла почувствовать в этом доме, и начала рассматривать портреты. Запечатанная дверь находилась рядом и невольно притягивала взгляд, но Гермиона упорно не смотрела на нее, удивляясь собственной силе духа. Она увидела портрет Люциуса, рядом с которым висел портрет Драко. Оба портрета неподвижно ухмылялись ей с высокомерной малфоевской снисходительностью. Она ожидала этого от Драко, да и от его отца в прошлом, но теперь спросила себя: «Что на самом деле таится за выражением его лица?» Конечно, это всего лишь маска, такая же реальная, как и маска Пожирателя Смерти, которую она видела на Люциусе раньше. Гермиона пристально посмотрела в серые глаза, глядящие на нее сверху вниз. Как же он был красив на этом портрете, написанном, очевидно, еще перед второй войной. Несмотря на надменное выражение лица, его глаза странно мерцали. И Гермиона почувствовала в них какую-то затаенную тоску и боль, которые вытесняли любое ощущение страха или опасения. Боясь, что окончательно смутится, она отошла от портрета и открыла входную дверь.

Осторожно вышла наружу и направилась в парк. Он был так красив и ухожен, что медленно блуждая по аллеям этим теплым и светлым летним днем, Гермиона чувствовала себя полностью расслабившейся и умиротворенной. Прежние опасения, касающиеся Малфой-мэнора, исчезли практически полностью. Она даже чуточку гордилась собой, осознавая, что смогла победить демонов, таящихся в душе и мучающих ее столько лет.

Через некоторое время Гермиона возвратилась в дом и вошла в гостиную, куда принес ее Люциус вчера вечером. Это была красивая комната — не просто изящно украшенная и обставленная: нет, небольшая гостиная просто дышала теплом и уютом. Подумав о тех тихих семейных вечерах, которые, наверняка, провела здесь семья Малфоев за все эти годы, Гермиона почувствовала, как острая боль и еще что-то, очень похожее на ревность, сплетают ее внутренности в узел…

«Черт! Я не хочу… и не буду думать об этом!»

Заметив еще одну дверь, она вошла и оказалась в комнатке, которая была намного меньше и, по всей видимости, использовалась, как кабинет. Осторожно подошла к портрету, висящему над камином. С него настороженно глядел волшебник с высокомерным выражением лица. Когда Гермиона приблизилась, его взгляд стал откровенно презрительным. Черты его лица походили на черты Люциуса, они казались практически одинаковыми, кроме цвета глаз и волос, полной противоположности сыновних. У мужчины была темная шевелюра и карие глаза, в которых плескалась глубокая пустота. Даже его изображение подавляло, и Гермиона почувствовала, как ее невольно охватывает неловкость. Понимая, что портрет волшебный, она ощутила досаду от молчаливого и холодного презрения, что так явно демонстрировал чародей.

— Это — мой отец, — услышав позади себя голос, Гермиона обернулась.

Люциус стоял в дверном проеме позади нее, меряя портрет пустым безразличным взглядом.

Внутренности Гермионы кувыркнулись, но она подавила желание подбежать к нему и броситься прямо на шею. Что-то подсказывало, что сейчас — не время.

— Привет, — выдохнула она, и восхищенная радость непроизвольно прозвучала в голосе.

Люциус перевел взгляд на нее.

— Привет, — повторил он в ответ с мягкой улыбкой. Потом подошел к Гермионе, и оба уставились на портрет Абраксаса Малфоя.

— А я-то думала, что у всех Малфоев светлые волосы и серые глаза. Очень странно видеть такого Малфоя! — подразнила Гермиона, наблюдая за выражением лица Люциуса. Оно выглядело застывшим.

— Цвет глаз и волос я унаследовал от матери. Хотя есть и схожие черты… между мной и… им, — он кивнул на портрет, и голос его стал каким-то глухим.

— И каким же он был? — мягко спросила Гермиона, неуверенная, что получит ответ.

— Холодным. Требовательным. Бесчувственным. Жадным до власти. И все эти ценности очень хорошо смог привить своему сыну. Не находишь? — голос Люциуса был настолько холоден и пуст, что Гермиона тут же пожалела о своем вопросе. И заледенела, когда осознала смысл ответа.

Люциус резко повернулся и вышел в гостиную. Сев на диван, он безучастно уставился прямо перед собой. Выйдя вслед за ним из кабинета, Гермиона осторожно присела рядом и мягко прошептала:

— С тобой все в порядке? Прости, мне не стоило спрашивать тебя о нем…

Повернув голову, Люциус уставился ей прямо в глаза.

— Тебе, думаю, очень хочется узнать, почему я присоединился к Волдеморту? Почему стал Пожирателем Смерти? Так вот, ответ банален и прост. Открой любой учебник по магловской психологии, и ты легко найдешь его там, — он немного помолчал и продолжил.

— Мой отец с самого раннего детства учил меня, что власть — это все. Чистокровные маги просто должны управлять этим миром. Он всегда был очень убедителен, эдакий великолепный оратор. Магнетизирующая личность. Отец умел сказать то, что всегда было приятно услышать сливкам волшебного сообщества. Я никогда не сомневался относительно нашего превосходства, потому что у меня никогда не было причин сомневаться в этом. Почему я должен был сомневаться в том, что так ясно и убедительно проповедует мой собственный отец? Люди обожали его, уважали, стремились сблизиться с ним. Подобострастно говорили мне, какой удивительный человек — мой отец, и как же мне повезло, что я — Малфой, — продолжал Люциус, не останавливаясь, и Гермиона чувствовала, как хотелось ему выговориться сейчас — здесь, перед ней…

— Но когда приемы и вечеринки заканчивались, и гости расходились по домам, мы оставались с ним вдвоем, наедине. О, таким его не видел никто. Он загонял меня в угол, приступая к разбору моего поведения: почему я говорил с таким-то, почему сказал то-то, почему болтал с тем-то, разве я не понимал, что он был приглашен сюда из политических соображений и не является чистокровным волшебником? Он раскладывал мое поведение по полочкам — мои манеры, даже мою одежду. Почему моя мантия была слегка помята, когда я подошел к министру? Даже когда я все старался делать правильно, достаточно было малейшего шага в отклонении от шаблона, как он выхватывал палочку, тут же посылая в меня проклятье. Свой первый Круциатус я получил в шесть лет от руки отца. В те дни регулирование незаконного волшебства не было таким строгим. Никто не следил за тем, что происходит в магических семьях, а даже если и обнаруживали что-то, то игнорировали. Да и потом, кто рискнул бы указывать что-то Малфою?

Ужас, неконтролируемый ужас охватывал Гермиону все сильней и сильней. Она потянулась рукой, чтобы коснуться его, но Люциус, казалось, даже не заметил этого.

— Хогвартс стал для меня раем. Я, наконец-то, мог убежать. Но, тем не менее, продолжал верить ему. Он смог убедить меня в моей неполноценности и в том, что только его убеждения и следование им могут сделать из меня человека. Да и как я мог не верить? Когда все вокруг продолжали восхищаться, насколько велик мой отец! И я поглощал его принципы, его убеждения, поглощал их прямо в зияющие раны, которые он сам же и нанес моей несчастной изуродованной душе. Я с головой погрузился в учебу и превзошел в этом всех остальных. Стал самым лучшим студентом своего поколения… — он повернулся к Гермионе. — Тебе знаком этот эпитет, не правда ли? Но и этого для него было недостаточно. «К чему тебе твой ум и твои успехи в учебе, если они не помогают ничего добиться? Ты должен использовать их, чтобы, прежде всего, возвыситься над всеми остальными!» — Люциус горько усмехнулся, цитируя отца, и на мгновение затих.

Гермиона не знала, что сказать, но вспомнила их предыдущую беседу.

— Помнишь, ты рассказывал, что в детстве дружил с двумя магловскими детьми, здесь. Почему же твой отец не положил этому конец?

— Потому, что не знал. Думаю, это меня и спасло. Даже потом, когда я уже усвоил, что должен любой ценой избегать общения с маглами, то все равно возвращался к тем двум детям. Как будто раздваивался, понимаешь? Когда находился рядом с ними, я был другим человеком, и не должен был следовать принципам Абраксаса Малфоя.