Какое-то время они сидели и молчали, не глядя один на другого. И не решаясь нарушить повисшую в комнате тишину.

Прошло несколько минут. Гермиона почти готова была взорваться. Нет, конечно, она могла встать и демонстративно уйти. Но кто бы поручился, что этот эпатаж не осложнит ей жизнь, причем с понедельника? Им с Малфоем и впрямь было бы лучше прямо сейчас заняться этим чертовым законом. Она осторожно взглянула на него. Тот даже не обратил внимания, упорно разглядывая маленькую фигурку фарфорового дракончика, стоящую на столе у Шеклболта.

— Нет… Это какая-то нелепость… — начала Гермиона и добилась своего: Малфой перевел взгляд с дракончика на нее. — Давайте просто сделаем то, о чем просил министр. Обсудим спорные моменты закона.

В глазах ее оппонента мелькнуло победное ликование (девчонка пошла на уступки!). Уголки рта Люциуса Малфоя дрогнули в улыбке.

— И о чем же конкретно просил министр? Что нам нужно обсудить, чтобы покончить с этим скорее?

— Детали планируемого закона. По сути, вы являетесь владельцем редких и опасных артефактов, изворотливо сохранив за собой на это право, а мы сохраняем за собой право контролировать их. И если министерство обнаружит, что они используются, то вы отправитесь в Азкабан. По-моему, очень простое решение. В чем проблема?

— Хм… Как-то вот я все-таки думал, мисс Грейнджер, что вы должны быть умней.

Гермиона мученически закатила глаза.

— Ну и что не так в моем предложении?

— Вы должны знать, что некоторые магические предметы, особенно те, что связаны с наиболее темной частью нашей культуры, требуют регулярного профилактического осмотра и использования. Можно сказать, эдакого «проветривания», чтоб вам стало понятней. Иначе их темная мощь со временем становится все более и более концентрированной. И если я не буду регулярно использовать какие-то из них мягким и безвредным способом, то постепенно они станут очень опасными. А, согласно вашему новому закону, мне это будет грозить тюрьмой. Нелепость. Не находите?

— Но мы не можем допустить никаких нарушений закона. И соблюдать его строго необходимо.

— Я был уверен, что вы скажете именно это.

Выдерживать такое пренебрежительное высокомерие Гермиона больше не могла. Поднявшись с места, она решила сказать ему напоследок все, что думает, а затем наконец уйти.

— Мистер Малфой, вы должны понимать, что вам и так с трудом удалось избежать повторного заключения в Азкабан после недавней войны. И любого намека на то, что вы принялись за старое, будет достаточно, чтобы вас снова усадили за решетку. Что окажется причиной, скажу откровенно, моего безмерного ликования.

Люциус тоже внезапно встал и шагнул к ней. Он оказался гораздо выше, чем помнилось Гермионе, и та невольно отшагнула от его мощной фигуры, угрожающе нависшей над ней.

— Значит, безмерного ликования? Однако… какой злой у вас язычок, мисс Грейнджер. Возможно, вы не только завзятая бюрократка, умеющая иронизировать? Быть может, у вас имеются еще какие-нибудь таланты?

— Я не иронизирую, мистер Малфой, а говорю совершенно серьезно. После войны я от всей души надеялась больше никогда не увидеть вас. Думала, что вы будете гнить в тюрьме до конца своих дней. И сгниете там! Тем более что до сих пор не вижу в вас никакого раскаяния или сожаления, ни в чем не вижу. Вы были спасены благодаря лишь своей семье, Малфой. Семье, которая теперь, насколько я знаю, не желает даже общаться с вами. Не желает иметь ничего общего. Да и как можно винить их за такое отношение? Вам, наверное, очень больно от этого, да? А еще грустно, горько и одиноко… Боже мой, какая жалость, что итог оказался столь неутешительным.

Гневно раздув ноздри, Люциус сделал к ней еще один шаг, и Гермиона испугалась, что зашла слишком далеко. Сказать по правде, она понимала, что излишне резка, и даже не ожидала от себя такого, но… слов назад не вернешь, и потому упрямо стояла на своем.

— Знаешь, кто ты? Желчная языкастая сучка! Вот кто.

— Ну… как по мне, так я ничего слишком несправедливого и не сказала, Малфой. Особенно после всех тех оскорблений и унижений, которыми в свое время злоупотреблял ты. Боюсь, что это вообще самая малость, на которую я имею право.

Лицо Люциуса исказила странная гримаса, и он сделал еще шаг, оказавшись совсем близко. Сжав губы, Гермиона вздернула подбородок.

— Ай-я-яй… Кажется, я тебя недооценил. Грязнокровочка-то и кусаться умеет, оказывается, — зловеще промурлыкал он.

Рассвирепев, Гермиона бездумно подняла руку и замахнулась, чтобы дать ему пощечину. Гнев и ярость — вот что переполняло ее сейчас. Однако реакция у Малфоя была превосходной: он молниеносно перехватил поднятую ладонь, крепко сжав тоненькое запястье сильными пальцами. Гермиона начала яростно трепыхаться, пытаясь избавиться от живого наручника, что вызвало у Люциуса лишь саркастическую, но при этом самодовольную улыбку.

— Я бы не советовал тебе распускать когти, чертова кошка!

Глаза защипало от злых, некстати появившихся слез, и только усилием воли Гермиона заставила себя не расплакаться. Вместо этого, она собралась ударить его второй, и уже замахнулась снова, но Малфой схватил и эту руку тоже, с силой сжимая еще одно запястье. Он крепко прижал Гермиону к себе, не давая двинуться с места. Она пыталась освободиться, но силы оказались не равны: Люциус, как взрослый мужчина, был намного выше и сильней невысокой хрупкой Гермионы. В глазах которой светилась в эту минуту жгучая ненависть, еще больше разжигавшая в нем желание победы.

— Отпусти сейчас же! И никогда… Слышишь, Малфой? Больше никогда не смей дотрагиваться до меня…

Их взгляды скрестились, как скрещиваются заточенные клинки.

Словно завороженная уставилась Гермиона в широко раскрытые и удивительно яркие глаза Люциуса Малфоя, которые будто освещались изнутри каким-то странным пламенем, прикрытым серой дымкой. Насмешка в них уже исчезла, теперь он смотрел на нее так, что взгляд его можно было назвать лишь ослепительно ясным. Да, именно так. Гермиона вдруг ощутила, как внутри возникает необъяснимое, почти болезненное ощущение, избавиться от которого почему-то не получалось.

— Слышу, — ответил наконец Малфой, и голос его тоже был теперь другим — низким, глуховатым и даже… почти соблазняющим. — Больше никогда.

И, по-прежнему крепко сжимая ее запястья, он начал наклоняться к лицу. Медленно. Парализуя ее своей неспешностью еще сильней. Парализуя, как удав парализует замершего от ужаса кролика.

Ближе. Еще ближе…

— Больше никогда…

Губы его крепко прижались ко рту Гермионы, и ее внутренности тут же кувыркнулись. Она попыталась отстраниться, но Малфой не позволил этого: закинув руки Гермионы себе на плечи, он обеими ладонями обхватил ее голову и прижался еще крепче. Еще мгновение — и вот он уже приоткрыл ее рот языком и скользнул им внутрь. Плохо осознавая происходящее, Гермиона потерялась в ощущениях.

«Я целуюсь с Люциусом Малфоем! И это почему-то приятно. Нет, чертовски приятно…»

У его рта был вкус спелой вишни и знаменитого итальянского вина — марсалы. И этот необыкновенный вкус не позволял Гермионе сосредоточиться, а Малфой, будто чувствуя ее замешательство, целовал все уверенней, все настойчивей.

«Этого не может быть! Я… я не могу целоваться с Люциусом Малфоем, — мелькнула мысль, когда язык Малфоя уже хозяйничал в ее рту. — Я же не могу целоваться с этим чистокровным ханжой. Неустанным ненавистником таких, как я. Пожирателем смерти!»

Но тело почему-то упрямо отказывалось прислушиваться к этой малоубедительной тираде. Оно (это самое тело) почему-то чувствовало себя… хорошо. Нет! Чудесно.

Теперь их языки танцевали уже парный танец. И Гермионе это нравилось. И нравилось, как Малфой резко вдохнул через нос, не желая прекращать поцелуй. Не желая отрываться от ее губ ни на миг. Она уже не думала о том, что ей и самой тоже не хочется этого. Сейчас Гермиона жаждала их поцелуя никак не меньше, даже несмотря на то, что припухшие губы уже болезненно ныли.