– Хватайся.
Но она, упрямая и гордая, отмахнулась от неё, сказав:
– Не надо, чтоб ещё и ты рухнул рядом…
Встав на ноги и отряхнув коленки, она, немного прихрамывая, поднялась на ровную дорогу. Я шёл за ней следом. Гордая, чрезмерно гордая, ругал я её мысленно. А она всё шла вперёд, к лестнице, ведущей на набережную. Обернувшись ко мне, она спросила:
– Сейчас будем спускаться или посидим здесь на лавочках?
Оглядев местность, я заметил, что лавочки почти все заняты и слишком много народу – это моя проклятая социфобия, нелюбовь к людям, хотя и она не питала особо тёплых чувств к человечеству, ну да ладно, всё это лирика.
– Нет, слишком много людей, – сказал я. – Погода, кстати, хорошая, – добавил я зачем-то.
– Да. Солнечная и изменчивая, – согласилась она и начала спускаться по лестнице, ещё прихрамывая. Я не мог на это спокойно смотреть, смотреть, как она идёт и хромает. Мне надо было предвидеть это, пришла мысль в голову. «Ну и что б ты успел сделать?» – тут же спросил мой рациональный ум. Ответ я не нашёл, хотя и знал его.
Спустившись по лестнице на земляную тропинку, она обернулась, посмотрела на меня. Глаза её были всё такие же, чужие, но в них застыло ожидание. Спустившись с небольшого бугра к асфальтированной набережной, мы наконец-то остались одни.
Так как от речки тянуло холодом, да и порывы ветра доносили холод воды, то желающих гулять возле реки было мало, хотя и светило тёплое мартовское солнце, и я был этому рад, вот только она вскоре замёрзнет, она же мерзлявая… «Холод меня убивает», – вспомнил я её слова в последнюю нашу встречу.
И этим холодом был я, я убивал её, убивал всякий раз, когда не мог дать ей тепла, любви, чувств, не мог более эмоционально принимать подарки, принимать их не через силу, а с открытой душой и сердцем, все это убивало её, и вот результат: холодная и сдержанная, серая, неяркая, грустная, и слишком тяжёлый взгляд некарамельных глаз…
Неужели я здесь с ней только из чувства вины, только потому, что считаю себя виновным в том, что она стала ТАКОЙ? Но нет, я же думал, пришёл к тем выводам, ещё не видя её ТАКОЙ, но всё же, правда ли то, что я хочу сказать ей? Если это только предлог, чтоб отползти от той черты, к которой я сам себя привёл? Ведь для неё слова – это не пустой звук, особенно те, что собираюсь сказать я.
Я посмотрел на неё, она шла рядом и смотрела на воду, что небольшими волнами текла своей дорогой.
– Смотри! – обернувшись ко мне, показывая рукой на воду, воскликнула она, – уточки! – И в эту секунду глаза её заблестели. – Жаль, у меня ничего нет, чтоб их покормить, – сказала она уже сдержанным голосом, да и блеск глаз пропал.
«Боже, я сойду с ума», – мысленно ужаснулся я тому, что происходило сейчас на моих глазах, тому, что я сотворил. «Сломал. Ты её сломал!» – кричали мои мысли, моя совесть, я-второй. «Нет, нет и нет, я не хочу видеть её такой, такой мёртвой, серой, грустной, нет. Я верну прежнюю её, верну!» – кричал я в душе, хотя лицо моё в ту минуту было спокойным и холодным, как всегда.
– Да, милые уточки, – ответил я на её возглас. – Если хочешь, можем зайти в кафе и купить что-нибудь.
– Нет, не хочу, – отозвалась она, вновь отвернув от меня голову. – Там всё всегда дорого.
На этом реплики по поводу уточек и их кормления закончились. Солнце припекало, ветер успокоился, мы дошли до лежанок.
– Посидим? – предложил я ей.
– Можно, – согласилась она и пошла наверх, сев на лежанки и свесив ноги, она смотрела на речку, а я готовился с мыслями и силами, чтоб продолжить начатый у светофора разговор.
– Я начал говорить там, у светофора, – начал я, – так вот, про самодостаточность.
– Да, что ты в чём-то согласен со мной, – припомнила она.
– Да.
– В чём же? – повторила она свой вопрос.
– В том, что самодостаточный человек ни в ком не нуждается. У него есть свой собственный мир со своими правилами, законами и общением с теми людьми, что ему удобны, и я не говорю про выгодные и деловые отношения сейчас…
– И, по-моему, у тебя это всё есть, – перебила она меня, – и правила, и законы, коль ты не простил себе свои ошибки и мою ошибку мне. – Глаза её потемнели, отчего и так тяжёлый взгляд, который был направлен на меня, стал ещё более пугающим. – Извини, перебила, – тут же сказала она, – продолжай.
– Так вот, я не самодостаточный человек, – продолжил я. – Я думал, что я такой, но ошибся и признаю свою ошибку, – нелепо закончил я.
– А я тут при чём? – спросила она.
– Да при том, что ты помогла мне это понять, – ответил я. Всё это звучало нелепо. – Точнее, не ты, а твоё отсутствие в моей жизни. Я думал, что это пройдёт со временем. Ведь я не так уж плохо жил без твоего общения, без тебя в целом столько лет, потом появилась ты, да и не только ты, ещё и другие наши с тобой одногруппники, кто-то стал мне хорошим товарищем, а кто-то ушёл, но не в этом дело.
Да, я хотел, чтоб ты ушла, потому что, как ты сама говорила в ту последнюю встречу, мы оба мучаемся, ты мучилась в большей степени от моего холода, что убивал тебя…
Она резко вздохнула и отвернула голову от меня.
– И вот, – продолжил я, – спустя время я начал понимать, что ты права, права в том, что жизнь без праздников пуста, нет, это не значит, что теперь я стал заядлым тусовщиком, я понял, что жил немного не так.
Отстранившись от всех, я жил отшельником, наблюдавшим за людьми, те, кто приходил ко мне за советом, получали его, а дальше меня не волновало, что они будут с ним делать, воспользуются им или забудут. Если да, то я видел результат, и если человек хотел, мы продолжали общение.
Те, кто приходил с намерением завязать общение, получали такую возможность, а дальше всё зависело от человека – сможет ли он выдержать меня, мой характер, мои заскоки и как он к этому всему вообще относится, поэтому иногда общения не выходило, тогда всё просто – человек уходил, я про него забывал.
Но с тобой всё вышло иначе изначально, ты была другой: не слушала моих советов и не пользовалась ими, это, конечно, вина твоя, но и моя, потому что я неправильно тебя понимал, нет, зачем я вру. Я правильно тебя понимал, но не хотел, не мог – или всё же не хотел – это понимать.
Я помню, ты хотела дружбы, да, ты всё время спешила, тут есть твоя ошибка, твой вспыльчивый нрав, я просил тебя научиться терпению. Ты не могла, я злился и, конечно, гадил в какой– то степени. Так что тут мы оба виноваты.
Да, ты хотела любви, потому что была юна, потому что была живой, в отличие от меня, ведь я уже давно неживой там, внутри, всё, что осталось, это труха и рухлядь, а ты, ты – другое дело. Тебе хотелось любви, а я тебе жестоко отказывал в ней, не потому, что такой плохой был, а потому, что, наоборот, не хотел ещё больше усугублять ситуацию, я не мог полюбить тебя и не смог даже тогда…
– Когда ты играл в любовь, – перебила она меня, повернув голову в мою сторону.
– Да, – сглатывая ком в горле, согласился я. – Потом ты хотела заботы, потому что забота – это почти такая же любовь, потому что за чужого человека переживать не будешь. Не будешь и проявлять к нему трепет.
Но и этого я не мог тебе дать, потому что слишком сильно был занят тем, что анализировал тебя и все наши ссоры и скандалы, да, я не злопамятен, но всё это – ты и сама это говорила – оседало осадком, но ты сама его и взбалтывала. Припоминая разное и перейдя к удобному для себя решению, я решил избавиться от твоего общения, от тебя в своей жизни. Да и твои подгонки и вопросы о наших одногруппницах, с которыми я общался…
– Можешь не продолжать. Я поняла, – вновь перебила она меня, – привели тебя к этому решению, а я, поняв это, конечно, не сразу, я ж упёртая, упрямая, эгоистичная… решила уйти с достоинством, но не вышло, в итоге ты всё равно избавился от моего общения и меня. Тогда зачем ты позвал меня сейчас сюда и всё это говоришь? – спросила она меня, глаза её были печальными.
– Позвал, потому что понял, что был не прав.
