Мне кажется, что это о том, как внимательно и бережно следует относиться ко всему, что тебя окружает. И быть благодарным за любую малость, за доброту. Впрочем, кто-то может усмотреть здесь иные смыслы.

Уезжали мы в прекрасном настроении. Завтра снова поедем в Комары, так как здесь оказалось много не просто старожилов, но и выходцев из разных губерний России со своими языковыми особенностями. Интересно, что они, почему-то никак не ассимилируют друг друга. Для обозначения одних и тех же предметов в одном дворе употребляют одни слова, в другом – другие, но при этом все всё понимают. Очень интересный феномен.

А ещё в этой местности, говорят, до сих пор живут шаманы. Вот бы увидеть хоть одного за «работой». Когда я на обратном пути спросил у Мефодича, не знает ли он какого-нибудь шамана, тот строго на меня посмотрел и сказал, что всё это антинаучные бабьи сказки. А потом разразился речью на тему «опиума для народа». Вот уж точно «умом Россию не понять»: Мефодич, у которого едва ли найдётся за душой два класса какой-нибудь церковно-приходской школы, рассуждает об антинаучной сущности шаманизма, да ещё в выражениях какого-нибудь лектора научпросвета. А может, он, и правда, лектора слушал? Приезжают же к ним с лекциями. Хотя бы из Бийского музея. Но удивила меня не только речь Мефодича – во время нашего разговора рядом сидел Дёма, и у меня создалось впечатление, что он мог бы привести доказательства обратного. Что-то мне подсказывает, что о шаманах он знает больше нашего проводника, и что неспроста он сегодня пропадал в лесу. Впрочем, пока это только мои домыслы.

Всё. Заканчиваю отчёт. Меня ждёт «девушка-эхо», чтобы вместе полюбоваться закатом. И я обязательно пойду, несмотря на тяжесть в голове и слипающиеся глаза.

* * *

1975

Азим Булатович не мог пропустить такое ответственное мероприятие, как первое родительское собрание в школе. Нет, жене он полностью доверял, но хотел лично ознакомиться с обстановкой в классе, приглядеться к учительнице и ещё… Он и сам не знал, что ещё. Просто Абдулов сильно любил своего сына и хотел полноценно участвовать в его жизни, иметь чёткое представление о новых условиях, в которых оказался его малыш. А поскольку выводы он привык делать только на основе собственных наблюдений, то и на собрание отправился сам.

Первая, кого увидел Абдулов, войдя в класс, была Екатерина Владимировна Яскевич. «Значит её внук учится вместе с Наилем. Так-так…», – нельзя сказать, что открытие его обрадовало. С этой дамой Азим Булатович был знаком когда-то, очень давно, во времена своего почти забытого детства. Поначалу тётя Катя Азиму очень понравилась. Тёте на тот момент было двадцать два года, но десятилетнему мальчику она казалась зрелой женщиной, тем более, что за плечами у неё уже был почти законченный университет. Сначала его поразила красота этой приезжей. Сама Яскевич красавицей себя не считала. Она признавала некоторое своё сходство со знаменитой актрисой Марией Стрелковой, но не более того. Азим, который просмотрел фильм «Весёлые ребята» раз пятнадцать, это сходство тоже заметил, о чём с детской непосредственностью не преминул сообщить Яскевич, чем вогнал её в краску. Она с позиции своих лет, высокой образованности и комсомольской «праведности», по возможности деликатно, постаралась объяснить мальчику, что его заявление бестактно. Почему сравнение с киноактрисой показалось ей бестактностью, объяснить Екатерина не могла. Вероятно, её смутил откровенно восхищённый взгляд «маленького нахала». Тем не менее, они тут же разговорились. Сначала о кино, потом о литературе и, наконец, о математике, в которой Азим разбирался не в пример лучше «взрослой тёти». Но тётя в своё время училась в школе так же отлично, как и в университете, и школьную программу по математике забыть ещё не успела, поэтому могла поддержать беседу с четвероклассником. Их дружба длилась целую неделю, а потом произошёл ряд событий, вспоминать о которых Азим Булатович не любил. То, чему он оказался свидетелем, было неправильно, с его точки зрения, опасно и ничего хорошего, как показала жизнь, участникам не принесло.

Вторая встреча с Яскевич случилась спустя тридцать лет в Ленинграде. Это был самый счастливый период в жизни Азима Булатовича. Сразу три знаменательных события привели его в состояние, близкое к эйфории: успешная защита докторской диссертации, получение отдельной квартиры в центре города, что казалось невероятным подарком судьбы, и женитьба на очаровательной восемнадцатилетней пианистке. На третий день после переезда на новое место жительства на лестничной площадке этажом ниже он случайно наткнулся на сцену семейного прощания. Сначала он услышал: «Мамочка, не волнуйся. Всё будет хорошо. Как долетим, сразу телеграфируем». А потом увидел двух молодых людей с рюкзаками, сбегающих по лестнице, и пожилую женщину в дверях квартиры, которая с тревогой смотрела им вслед. Лицо женщины показалось Абдулову знакомым, но он не стал задумываться над этим – дома его ждала молодая жена. Через пару недель Азим Булатович обнаружил в почтовом ящике письмо, адресованное некто Е.В.Яскевич. «Почтальон, наверное, ошибся», – подумал он и решил не бросать послание в нужный ящик, а передать его лично, тем более, что, разбирая свою корреспонденцию, он успел подняться на два лестничных пролёта и находился как раз у нужной квартиры. Он потянулся к звонку, но отдёрнул руку. Звонить почему-то не хотелось. В памяти промелькнуло что-то, Абдулов не успел понять, что. «Что за глупости», – подумал он и нажал на звонок. Когда дверь открылась, Азим Булатович Абдулов, доктор наук, профессор, ощутил себя десятилетним любителем математики Азимкой. Перед ним стояла юная Мария Стрелкова. Вернее Катерина, так похожая на знаменитую актрису.

– Простите, Вам кого? – Яскевич его не узнала. Да и как можно было в этом импозантном взрослом мужчине узнать непрезентабельного, худенького мальчишку, с которым она общалась тридцать лет назад. Разве что глаза были те же, чёрные, глубокие, смотревшие сейчас пристально и удивлённо.

– Екатерина Владимировна, – Азим вдруг вспомнил её отчество, – это Вам. Случайно бросили в наш ящик, – он протянул женщине письмо.

Яскевич взяла письмо.

– Спасибо. А откуда Вы знаете, как меня зовут? Мы с Вами знакомы? – она внимательно посмотрела на Азима.

– Екатерина Владимировна, я Азим. Помните? Бия? Вы взялись доставить меня к дедушке…

– Боже мой! Азим… Как же… Да что я, проходи…проходите! Тебя, Вас не узнать…

– Зовите меня, как тогда, на «ты», пожалуйста, – Абдулов вошёл в квартиру.

– Боже мой! Боже мой! Что ты? Как ты? Добился, чего хотел? – засыпала его вопросами Яскевич, провожая в комнату. – Садись, садись. Сейчас чаю выпьем.

– Спасибо, Екатерина Владимировна… – в комнате света было больше, чем в прихожей, и Азим Булатович разглядел потяжелевшую фигуру, огрубевшие черты и мелкие морщинки на некогда гладком, одухотворённом юностью лице. Только походка Яскевич не изменилась. Ступала она твёрдо, прямо держа спину. «Настоящий комсорг», – подумал Абдулов.

– Зови меня, как тогда, тётей Катей, – предложил «комсорг». – А лучше просто Екатериной. Знаешь, в наши годы возрастные границы сокращаются, – она усмехнулась. – Десяток лет уже не срок.

– Спасибо, Екатерина, – обращение без отчества далось Азиму Булатовичу с трудом. – Десяток лет теперь не срок, конечно. Но чай как-нибудь в другой раз. Мне сейчас домой надо. Я вот только письмо занёс. Я теперь Ваш сосед, видите ли. Так что, думаю, ещё не раз увидимся.

– Как же, как же. Но в двух словах хотя бы. Исполнил ты свои желания? Стал математиком? Впрочем, вижу. Стал, – Екатерина Владимировна оглядела гостя с ног до головы. – Если и не математиком, то руководителем точно.

– Математиком. И руководителем, – Азим улыбнулся. – А Вы? Филолог? Учёный?

– Кабы так… – вздохнула Яскевич. – Я библиотекарь. Правда, грех жаловаться. Заведую библиотекой Крылова. Детской. Дело своё люблю. А наука… Что ж, много воды утекло… А помнишь… Сейчас… – она засуетилась и скрылась где-то в глубине квартиры.