Но, как мама и опасалась, я был в лучшем случае проблемой, если не катастрофой. Так что она плюнула на мою академическую карьеру, а за ней и я, воодушевившись эпизодом со школьным концертом. Мысли обо мне как о самом юном королевском стипендиате в Вестминстерской средней школе испарились без следа. Я даже не пробовал участвовать в стипендиальном конкурсе под названием «The Challenge». Маминым единственным утешением было то, что я поступил в Вестминстер в двенадцать лет, на целый год раньше, чем другие дети. Тем временем, я все чаще бывал в компании своей восхитительно озорной тетушки Ви.

Небольшое напоминание: тетушка Ви была маминой старшей сестрой. Она была замужем за доктором Джорджем Кросби, неряшливым и несколько высокомерным врачом, у которого бабушка Молли некоторое время работала секретаршей. Ви называла его «Потто», и это было действительно подходящее прозвище. Кажется, словосочетание «важная шишка» было придумано специально для него.

Ви, Джордж и рыжий кот Купер жили на верхнем этаже дома на Уэймут-стрит, прямо над дядиной работой. В месте достаточно близком к главной медицинской улице в Лондоне – Харли-стрит, но более дешевом и приятном.

Я сбегал к ним при каждом удобном случае. Квартира или «мезонет», как Джордж называл его, казалась невероятно гламурной (моя тетушка сказала бы «модной») после грязной и шумной Харрингтон-роуд.

Наверху у них была гостиная, вход из которой в соседнюю комнату был выполнен в виде невероятно модной арки. Там стоял стерео проигрыватель, и тетушка ставила те латиноамериканские хиты пятидесятых, которые направо и налево демонстрировали чудеса стереофонического звучания. У них была столовая с баром и винным шкафом, где Джордж хранил свою коллекцию Бароло. До этого единственные винные бутылки, которые я видел, служили подсвечниками. Была кухня Ви с приправами, луком, чесноком и вином, где она придумывала рецепты для современных женщин.

В 1956 году она написала и опубликовала кулинарную книгу «The Hostess Cooks», подписав девичьей фамилией – Виола Джонстон. Ее главная идея заключалась в том, что в пятидесятые уже мало кто мог позволить себе помощь домработниц. И рецепты в книге были такие, что женщина могла появиться из кухни без потекшей туши и с блюдом, как будто у нее в рабстве трудится армия шеф-поваров, и при этом успеть отдохнуть. Это все было так непохоже на брюссельскую капусту Харрингтон-роуд.

Также там были трое друзей Ви. Среди них – Тони Ханкок из знакового ситкома «Hancock’s Half Hour». Ви однажды привела меня к нему домой, где он учил попугая говорить: «Идите к черту, миссис Уоррен». Миссис Уоррен была домработницей, которую Тони ненавидел. Так что он придумал этот способ, чтобы она уволилась. Но она этого не сделала. Позже тетушка Ви рассказала мне, что в один прекрасный день попугай заорал «У Ханкока нет яиц».

Другой друг – режиссер Рональд Ним, тот самый легендарный оператор Дэвида Лина, который снял такую британскую классику как «Большие надежды». Однажды мне довелось работать с ним на фильме «Досье ОДЕССА». Там был Вэл Гест и его потрясающая жена-актриса Иоланда Донлан. Я был в полном восторге от нее, ведь она играла главную роль в «Expresso Bongo» с Клиффом Ричардом. Фанатов балета может удивить, что рок-н-рольные номера в этом фильме ставил сэр Кеннет Макмиллан, еще один человек, с которым меня не раз сведет профессия.

Несколько лет спустя в фильме «Миллион лет до нашей эры» Вал открыл Ракель Уэлч. Именно он создал узнаваемый образ мисс Уэлч в замшевом бикини, который потом использовал на рождественских открытках. Я до сих пор храню свою.

Наконец, в доме Ви можно было встретить Виду Хоуп, театрального режиссера, которая имела огромный успех с «Приятелем», одним из немногих британских мюзиклов пятидесятых, добравшихся до Бродвея. Юная Джули Эндрюс играла в нем главную роль и именно после «Приятеля» ее позвали играть в «Моей прекрасной леди». Я помню, с какой страстью Вида поливала бродвейский мюзикл, который только что посмотрела: «Тошнотворное шоу с пятидесятипятилетней женщиной, которая притворяется восемнадцатилетней монашкой; плюс масса сладеньких миленьких детей». Она, конечно же, говорила о Мэри Мартин в «Звуках музыки».

Сейчас уже сложно понять и объяснить, насколько низко упали Роджерс и Хаммерстайн в глазах британской интеллигенции. Но я до сих пор помню, как отец моего школьного друга считал меня полным идиотом, потому что мне нравилась «сентиментальная чушь» под названием «Carousel». Он собрал целую подшивку гадких рецензий и однажды с удовольствием показал мне одну, где Джон Барбер называет мюзикл «чересчур приторным».

Я, конечно, ходил на «Приятеля», но, честно говоря, до сих пор не уверен на его счет. Это был очередной ностальгический британский мюзикл, который просто закопал себя перед приливной волной рок-н-ролла. Хотя он был значительно лучше, чем тот же самый «Salad Days». Меня потащила на него моя крестная мать Мейбл, впоследствии отрекшаяся от меня, после того как Персей уничтожил ее меховую лисью накидку, оставленную на мое попечение. Тогда я думал, что «Salad Days» – как раз такое шоу, от которого я избавлюсь в первую очередь, если когда-нибудь буду работать в театре.

АТМОСФЕРА на Уэймут-стрит 28 была совершенно противоположной домашней. Тетя Ви действительно смыслила в домашнем интерьере, о чем мои родители в принципе не слышали. И именно тетя Ви научила меня готовить. В процессе я узнал несколько отборных фразочек, которые едва знали другие мальчики моего возраста, не говоря уже о том, чтобы их понимать. Но что действительно толкнуло меня в объятия тетушки Ви, была мамина последняя одержимость, которая глубоко повлияла на всех нас. Могу с уверенностью сказать, что семья уже никогда была такой, как прежде. И имя этой одержимости – Джон Лилл.

Джону Лиллу было шестнадцать лет, а Джулиану всего девять, когда они встретились в субботней детской школе при Королевском музыкальном колледже. Джон Лилл был школьной звездной, концертным пианистом, и ему суждено было стать первым британцем – лауреатом Международного конкурса имени Чайковского в Москве. Несмотря на то что между Джоном и Джулианом была разница в семь лет, они каким-то образом достаточно подружились, чтобы брат позвал его к нам на Харрингтон-роуд. И тогда произошла встреча Джона с нашей мамой. Встреча, изменившая жизнь каждого из нас.

Легко объяснить, почему Джон со своей биографией так заинтересовал маму. Джон Лилл родился в рабочей семье, которая жила в захудалом районе на северо-восточной окраине Лондона, в Лейтоне. В одном из тех бедных домов, которые сейчас продаются за сотни тысяч фунтов, но таков жилищный кризис в Лондоне. Джон был отобран для учебы в местной гимназии, но преуспел он в игре на фортепиано. Он выиграл юношескую стипендию в Королевском колледже и отныне наскребал на поездки туда, играя в одном из самых суровых баров Ист-Энда. Владелец бара наверняка объявлял Джона следующим образом:

– Парень, ты знаешь, что у тебя яйца торчат?

– Нет, но напойте мелодию, и я все поправлю, – должно быть, отвечал ему Джон.

Наконец в жизни матери появился юный музыкальный гений, которого она так долго искала. Или, что еще лучше, нашелся бальзам, способный излечить ее душу после многочисленных уроков для привилегированных учеников Уэтерби. Мама познакомилась с родителями Джона, подвозив его как-то раз домой из Колледжа. Вскоре и мы с Джулианом очутились в Лейтоне, чтобы своими глазами увидеть дом семьи Лиллов «в трущобах», – мама никогда не церемонилась в выражениях.

У этого всего было и другое роковое последствие. Пока мама предавалась своим самым лучшим намерениям, мы с Джулианом совершенно свободно шатались по улицам Лейтона и вскоре открыли для себя местный футбольный клуб «Лейтон Ориент», лондонскую темную лошадку. Несмотря на то что «Ориент» какое-то время был на высоте в одном из сезонов, мы, его болельщики, не избалованы оглушительным успехом. По большей части потому, что его никогда и не было. Но, однажды выбрав команду, ты остаешься с ней навсегда. Мы с Джулианом до сих пор болеем за «Ориент», и как раз в тот момент, что я пишу эти слова, они к моему несчастью вылетели из Футбольной лиги.