Так много нелепых запретов!

Не говорить громко.

Не бегать.

Не показывать эмоции, а еще лучше – не позволять себе никаких эмоций.

Не иронизировать. Даже мысленно. Сарказм и ирония выводят родовитых эсс из состояния ледяных статуй, а живые человеческие чувства на женских лицах, хорошеньких или не очень, совершенно неприемлемы.

Не влюбляться в того, кто не является твоим женихом по договоренности родителей. В него желательно тоже не влюбляться. Чистокровной эссе немыслимо испытывать нежные чувства к подлецу, вынуждающему ее как минимум один раз в жизни мучиться в родовых схватках.

Не сходить с ума от риорца Доара Гери, способного расплавить здравый смысл эссы, точно свечной воск. Нельзя по первому зову нестись по коридорам Эсхардской академии магии, наплевав на манеры, любопытные взгляды студентов, необходимость «держать лицо» – абсолютно на все, что в меня с раннего детства безуспешно вколачивала маменька. Какое, к хвостатым демонам, лицо? Рядом с Доаром я могла держать разве что равновесие. Да и то с переменным успехом.

Если бы я умела летать, то на крыльях вознеслась бы на чердак южной башни и сэкономила время, но пришлось преодолеть сотню каменных ступенек. Запыхавшаяся, с гулко стучащим сердцем, я оперлась о стену и перевела дыхание. Прошептала слово – и на каменной кладке вспыхнул зеленоватый запирающий знак.

– Откройся, – произнесла я на колдовском языке и приложила ладонь к символу.

Стена мигом превратилась в низенькую дверь. Даже мне, девушке среднего роста, приходилось пригибаться, чтобы не приложиться макушкой о притолоку. Я не вошла, а скорее пролезла. Нагромождение старых ученических парт и разломанных стульев окутывала темнота. Из глубины пробивался едва заметный проблеск света.

– Доар, ты здесь? – позвала я.

– Иди сюда, ледышка! – крикнул он из глубины чердака. – Смотри, что я нашел.

Он стоял возле самой настоящей венчальной чаши, будто украденной из храма Святых Обещаний. Пыльная золотая емкость на длинной ножке, оплетенной искусно выкованной лозой анатии – цветка, который в Эсхарде традиционно считают свадебным.

– Откуда в академии венчальная чаша? – Я рассматривала посудину, но ни в коем случае не парня. Высокий, широкоплечий, короткие темные волосы, сохранившийся с лета простецкий загар. Доар никогда не улыбался, только ухмылялся, едва заметно дергая уголком рта. В зеленых глазах его таилась насмешка. Рядом с ним я чувствовала себя маленькой, беззащитной и очень глупой.

Стараясь избавиться от чудовищной неловкости, каждый раз возникающей в его присутствии, я сунула руки в пустую чашу и принялась дурачиться:

– Аделис Хилберт, клянетесь ли вы провести рядом с Доаром Гери вечность, пока смерть не разлучит вас? Я должна хорошенько подумать, уважаемые светлые боги, – перешла я на писклявый фальцет, – может так статься, что через пять минут, как мы вытащим руки из венчальной чаши, мне захочется его заморозить. Ведь это будет чуточку странно: прикончить мужа сразу после брачной церемонии?

Неожиданно мои губы накрыл поцелуй. Я оцепенела и вытаращилась на Доара. Вблизи его лицо выглядело искаженным и смешным. Дыхание пахло мятой. Он отстранился, на шее дернулся кадык. Зеленые глаза потемнели. Эмоции, отразившиеся в них, и пугали, и завораживали одновременно.

– Люблю тебя, Лис-са! – хрипловатым голосом, на риорский манер растягивая последний слог в имени, вымолвил он. – Ты рвешь меня на части…

Так много нелепых запретов!

Не влюбляться в парня, от которого следует держаться подальше. По возможности не дышать с ним одним воздухом.

Не дарить невинность тому, с кем никогда не опустишь руки в воду венчальной чаши.

И главное, не обманываться, что чувства продлятся вечность, пока смерть не разлучит вас.

Свадьба задалась у всех, кроме невесты. Знаки недвусмысленно намекали, что мне следовало подхватить юбки и умчаться галопом в густой туман.

С рассвета зарядил дождь, и не просто легкая морось, а настоящий ливень! По стеклянному куполу храма Святых Обещаний скатывались неопрятные ручейки. Я всегда считала, что начинать новое дело в непогоду – дурная затея, но три сотни гостей, собравшихся на наш с Гидеоном Анкелем венчальный обряд, явно не разделяли этого во всех отношениях здравого утверждения.

Зал, как и положено, украсили традиционными анатиями. Золотые венчики испускали яркий навязчивый аромат, в воздухе кружилась мерцающая пыльца. Если бы выдался солнечный день, то от красоты даже обрядник потерял бы дар речи, но шел дождь. А у меня, вероятно единственной женщины в Эсхарде, во время обряда неожиданно обнаружилась аллергия на анатии. С гордо поднятой головой я шагала к венчальной чаше и мечтала о мелочах, недоступных невесте: чихнуть, сморкнуться в кружевной платочек (можно в тряпочку), и самую малость – сбежать с собственной свадьбы.

Гидеон по случаю венчания сменил светский костюм на традиционные эсхардские одежды. В остальном выглядел как обычно: платиновые волосы причесаны волосок к волоску, руки сцеплены за спиной, от ледяной статуи его отличает только вежливый интерес в синих глазах. В общем, истинный эсс. Дети у нас наверняка получатся такими же беленькими, бледненькими, родовитыми и магически одаренными.

– Моя дорогая Аделис, вы бесподобны в венчальном наряде, – произнес он с едва заметной улыбкой и поцеловал мне пальчики. Руки у него тоже были как у ледяной статуи – холодные.

– Благодарю, – фальцетом, с трудом сдерживая чих, промычала я в ответ.

За спиной прокатилась волна затухающих восхищенных шепотков, а потом заговорил обрядник.

– Возлюбленные богами, – начал он, – вы пришли в храм по собственной воле…

Подозреваю, в этом зале только служитель не знал или делал вид, будто не знал, что о нашем с Гидеоном Анкелем браке договорились родители еще в то время, когда я лежала в колыбели и не имела возможности протестовать. Не представляю, как эсса Анкель, его матушка, решилась взять «кота в мешке». Вдруг будущая невестка выросла бы страшненькой или вместо синеглазой эссы им бы досталась девушка, зеленоглазая, как риорка?

Почему на собственной свадьбе мне пришло в голову думать о Риоре, родине всех негодяев, паршивцев и мерзавцев?!

Я перестала слушать обрядника и сосредоточилась на том, чтобы не шмыгать носом, по крайней мере, не очень громко. Интересно, если заморозить злосчастные цветы, я почувствую себя хотя бы половинкой человека?

– А теперь опустите руки в воду венчальной чаши, – объявил служитель богов.

Золотую посудину наполняла черная жижа, покрытая глянцевой пленкой, и в ней отражался храмовый свод. Я покосилась на будущего мужа. С каменным лицом он решительно погрузил пальцы в священную чашу. Даже мускул на лице не дрогнул, и кадык от нервического напряжения не дернулся. Я всегда считала, что мужчины волнуются во время обряда ничуть не меньше женщин, но Гидеона Анкеля родили с заглушкой, запирающей любые эмоции, кроме недовольства. И то выражалось едва заметным поджиманием губ.

Светлые боги, если вы не хотите, чтобы я вышла замуж за кусок айсберга и превратилась в мать маленьких синеглазых сосулек, то самое время что-нибудь предпринять. Предлагаю обрушить потолок.

Я вздохнула, опустила руки в чашу… и меня ударило мощным магическим разрядом. Из груди выбило воздух, в глазах потемнело, а цветы на платье мигом съежились. К стене не отлетела только благодаря жениху, проворно схватившему меня за плечи.

К несчастью, в борьбе за равновесие невесты не устояла венчальная чаша. Посудина закачалась на длинной ножке, как корабельная мачта. Обрядник попытался спасти реликвию, но сила притяжения победила. Чаша с грохотом перевернулась, и на мраморные плиты выплеснулась черная вода.