Шел корреспондент в полк и у одной лощины услыхал звуки духового оркестра. Заинтересовался. В медсанбате для раненых играли бойцы музыкального взвода. Решил познакомиться с музыкантами. Оказалось, что, хотя название взвода "музыкальный", но боевых дел у него на счету много. Не раз, бывало, они прятали где-то за скалой свои инструменты, а сами - на передовую. Доставляли патроны, из боя выносили раненых...
Однажды красноармейцы Городской и Кардашев несли на себе раненых, шли путаными горными тропами, под "звуки" разрывов немецких мин. И вдруг наскочили на группу вражеских автоматчиков. Они спрятали раненых за большой камень, а сами вступили в бой. Долго шло сражение. Раненые им говорили:
- Бросьте нас, а то сами погибнете...
- Нет, не бросим, - отвечали музыканты. - Погибнем, а не бросим.
К вечеру огонь прекратился и раненые были доставлены в лазарет.
А о подвиге тенориста Поповича шла слава по всей дивизии. Принес он пулеметчикам патроны. В это время ранило командира взвода. Попович вынес командира с поля боя и снова вернулся к пулеметчикам. Приполз и увидел, что у одного из пулеметов вышел из строя весь расчет. Попович лег за пулемет и открыл огонь. Он погиб возле пулемета, но не отступил...
Может быть, после войны было и так. Спросят солдата: "Ты где воевал?" "В музыкальном взводе", - ответит он. "Ах, - в музыкальном?!" - со скепсисом махнет рукой спрашивающий. Пусть же этот рассказ объяснит людям несведущим, чем был и что на войне делал музыкальный взвод...
* * *
Напечатан очерк братьев Тур "У Черного моря". Нельзя без трепетного волнения читать об одном событии, именно событии, а не эпизоде, происшедшем во время боев за перевал. Там немцы пошли в атаку на нашу морскую пехоту, прикрываясь ранеными военнопленными. Но когда это страшное шествие приблизилось к нашим позициям, пленные моряки неожиданно для своих мучителей остановились.
- Вы слышите нас, товарищи. - раздался крик из их рядов. - Родину мы не продадим! Братья-черноморцы, отомстите за нас!
И они повернулись назад, лицом к немцам, угрожающе подняв костыли. Немцы на секунду дрогнули, но, опомнившись, ударили по пленным из автоматов. Истекая кровью, моряки падали в песок, как бы преграждая своими телами путь врагу. Командир отряда скомандовал: "В штыки!" Морская пехота ринулась на врага. Когда отряд занял высоту, прах героев предали земле и на могилу положили бескозырку, на ленте которой было написано "Черноморский флот".
Писатель словно прочитал думы тех, кто проходил мимо могилы:
" - Кончится война - отдохнем в этих санаториях. Дети наши снова будут играть на гальке пляжа, обагренного священной кровью героев.
И через десятилетия, когда седина убелит виски, боец, сражавшийся в этих краях, приложит к уху рогатую раковину, привезенную когда-то с войны, и услышит грохот военного моря - шум бомбардировщиков, залпы дредноутов, вой мин, выстрелы горных пушек, ветер развернутых знамен - грозную музыку священной битвы"...
* * *
Несколько дней назад я получил большое письмо Николая Тихонова.
"Пишу Вам в счастливый для Родины и всех нас день - поздравляю с великолепной победой нашего оружия под Сталинградом. Сожалею об одном, что волею судьбы мы, сидящие второй год в осаде, не можем ответить доблестным защитникам Волги тем же - сокрушительным ударом но немцам, которые прижились у наших стен.
Верю: будет день, когда мы встретим первый поезд. - подумайте, к нам на вокзал ниоткуда не приходил уже год с лишним ни один поезд. Нам нужно, чтобы поезд пришел из Москвы и чтобы мы могли на вокзале встретить наших дорогих друзей..."
Вместе с письмом Николай Семенович прислал очерк "Ленинград в ноябре". В нем проникновенные слова, словно продолжающие то, о чем шла речь в его письме:
"И вдруг, когда дни шли один за другим, наполненные темном будничной усиленной работы, над всем городом прозвучало слово: победа! Оно появилось, это первое известие, так неожиданно, как будто было рождено силой народного желания.
Будет и на нашей улице праздник! Вот он, этот весенний день зимой, малиновый звон невидимых колоколов, раскаты грозы в сумрачном небе. Победа под Сталинградом! В последний час! Что может быть радостнее этих сообщений. Город всколыхнулся, и незнакомые люди разговорились, как старые знакомые. "Немцев побили", - кричали школьники. "Немцев побили". - восклицают старики, перебивая друг друга. Многие плакали от радости у микрофонов...
- Когда же мы, когда же мы начнем? - спрашивали бойцы друг у друга.
Весь город живет только известиями со Сталинградского фронта. И, словно символ великих побед, вдруг над зимним городом вспыхнула многоцветная яркая радуга... Пусть ученые объяснят потом это удивительное явление. Народ же его объяснил так: пришло время нам пройти в ворота боевой славы. Будет и на нашей улице праздник!"
А дальше - о жизни Ленинграда во втором блокадном ноябре. Перемены за год. Война давно уже стала бытом города. Как солдат на фронте из новичка делается ветераном, гордится рубцами и ранами, подвигами товарищей, втягивается в походную жизнь, так втянулись и жители Ленинграда в свою необыкновенную каждодневную работу. О ней и рассказ в очерке Тихонова.
Сталинградская победа и в далеком Ленинграде настраивала на думы о будущем. Николай Семенович писал о том, что "когда-нибудь тысячи дневников лягут на стол историка, и тогда мы увидим, сколько замечательного было в незаметных биографиях простых русских людей".
Очерки самого Тихонова - это тоже дневники, запечатлевшие героическую эпопею битвы за Ленинград.
Илья Эренбург писал нам прозой. Но вот третьего дня он зашел ко мне и протянул две странички. Я предполагал, что это статья, очередной выстрел но врагу. Но это были стихи. Бегло посмотрел их и задумался. Писатель перехватил мой взгляд:
- Удивляетесь? Разве вы не знали, что я пишу стихи?
Конечно, я знал. Знал, что Илья Григорьевич начал писать стихи еще восемнадцатилетним юношей. Но все мы в редакции, да и в армии привыкли, что он изо дня в день бьет по фашистским захватчикам публицистикой, статьями, памфлетами. А поэтов мы печатали в "Красной звезде" немало. "И не дай бог, подумал я с огорчением, - если Эренбург забросит свою публицистику и начнет выдавать стихи".
Я не мог, понятно, сказать Эренбургу о своих мыслях и потому еще раз внимательно прочитал стихи. Оснований их не печатать у меня не было, и я написал: "В набор". Это стихотворение "Выл лютый мороз...", написанное с большой психологической тонкостью и опубликованное сегодня, хочу привести:
Был лютый мороз. Молодые солдаты
Любимого друга по полю несли.
Молчали. И долго стучались лопаты
В угрюмое сердце промерзшей земли.
Скажи мне, товарищ... Словами не скажешь,
А были слова - потерял на войне.
Ружейный салют был печален и важен
В холодной, в суровой, в пустой тишине.
Могилу прикрыли, а ночью - в атаку.
Боялись они оглянуться назад.
Но кто там шагает? Друзьями оплакан,
Своих земляков догоняет солдат.
Он вместе с другими бросает гранаты,
А, если залягут, - он крикнет "ура".
И место ему оставляют солдаты,
Усевшись вокруг золотого костра...
Позже мы напечатали еще два-три стихотворения Эренбурга, но больше он не приносил стихов, и я к этому его тоже не побуждал. Хорошо это или плохо мне трудно сказать, но тогда это мне казалось правильным.
Неутомимый Евгений Габрилович шлет и шлет с Северного Кавказа очерки. Один из них - "На военной тропе" - опубликован в сегодняшней газете. Нет, это не рассказ о боях на этих тропах: тропы лишь ведут к передовым позициям. По ним идут мулы и лошади, навьюченные продовольствием и боеприпасами. Ведут их специальные проводники, или, как их здесь называют, "вьюковожатые". Трудная эта дорога. Тропа идет зигзагами, петлями, а часто напрямик по крутой горе.
