На кладбище среди крестов и могил комсомольцы приняли свой последний бой. Их было только восемь, вооруженных пистолетами и гранатами, а к фашистам, по приказу начальника гарнизона Волоколамска, немедленно двинулось подкрепление. Перебегая от укрытия к укрытию, комсомольцы выстрелами настигали вражеских солдат. Но слишком уж неравные силы... А кольцо гитлеровцев, окруживших смельчаков, все сужается и сужается...

- Взять живыми! - таков приказ.

Их привели на Солдатскую улицу к дому Зиминой, где, по-видимому, разместился какой-то штаб. Что произошло дальше, я узнал из хранящегося в Волоколамском музее рассказа Дины Зиминой, тогда двенадцатилетней школьницы (юным свойственно все запоминать). Приведу отрывки из этого свидетельства.

"Наш дом был почти единственным из сохранившихся на всей Солдатской улице... К дому подвели пленных... Немцы выгнали маму, а я спряталась на печи... Начался допрос. Ввели девушку. Она отвечала без волнения, даже с каким-то вызовом. Ее спросили:

- У вас есть мать?

- Да.

- А вам хочется жить?

- Да, я хотела бы жить, но умирать не боюсь.

Потом ввели вторую девушку, так всех по очереди. Ответы были короткими: "да", "нет". А фамилию никто не называл. Никто не стремился скрыть свою цель: "Да, имели задание пробраться в тыл", но больше ничего не сказали. Никто не унизился, никто не просил пощады..."

Пока шел допрос, на развилке двух улиц, между старыми березами, фашисты строили виселицу. Восемь веревок спускались с перекладины. После допроса комсомольцев сразу повели к месту казни. Две девушки шли обнявшись, раненого вели под руки. Свидетели их казни рассказали: их выстроили у виселицы, заставили повернуться спиной. Автоматчики встали за ними на небольшом расстоянии. Офицер взмахнул рукой, раздались выстрелы. Комсомольцы упали, только один устоял. Истекая кровью и шатаясь, он обернулся к толпе, которую сюда согнали гитлеровцы, и крикнул: "Родные! Не страдайте за нас! Бейте фашистов, жгите их, проклятых! Не бойтесь! Надейтесь - Красная Армия еще придет!"

Вот что я узнал спустя сорок пять с лишним лет после того, как в нашей газете была напечатана передовая статья "Восемь повешенных в Волоколамске".

* * *

В этом же номере опубликован двумя подвалами рассказ Симонова "Третий адъютант". Хорошо помню историю появления рассказа. Но еще более точно записал ее Симонов в своих книгах:

"Уезжая на войну военным корреспондентом газеты "Красная звезда", я меньше всего собирался писать рассказы о войне. Я думал писать что угодно: статьи, корреспонденции, очерки, но отнюдь не рассказы. И примерно первые полгода войны так оно и получилось.

Но однажды зимой 1941 года меня вызвал к себе редактор газеты и сказал:

- Послушай, Симонов, помнишь, когда ты вернулся из Крыма, ты мне рассказывал о комиссаре, который говорил, что храбрые умирают реже?

Недоумевая, я ответил, что помню.

- Так вот, - сказал редактор, - написал бы ты на эту тему рассказ. Эта идея важная и, в сущности, справедливая.

Я ушел от редактора с робостью в душе. Я никогда не писал рассказов, и предложение это меня несколько испугало.

Но когда я перелистал в своей записной книжке страницы, относившиеся к комиссару, о котором говорил редактор, на меня нахлынуло столько воспоминаний и мыслей, что мне самому захотелось написать рассказ об этом человеке... Я написал рассказ "Третий адъютант" - первый рассказ, который вообще написал в своей жизни".

Рассказ этот известен. По нему сделан фильм, который много раз появлялся на экране телевидения. Главная сюжетная линия произведения - жизнь и смерть на войне, храбрость и трусость. Тема, понятно, важная. Мы не раз задумывались, как ее освещать. Писали мы, конечно, больше о храбрости. В те дни сказать правду о существовании трусов было гораздо труднее, чем умолчать о ней. Тем не менее уходить от правды войны не могли, какой бы суровой и горькой она ни была.

Есть в рассказе Симонова такие строки: "Комиссар медленно обходил молчаливое поле боя и вглядывался в позы убитых, в их застывшие лица... В позе мертвого он угадывал, как тот вел себя в последние минуты жизни. И даже смерть не примиряла его с мертвым трусом. Он не мог простить трусости и после смерти. Если бы это было возможно, он похоронил бы отдельно храбрых и отдельно трусов. Пусть после смерти они, как и при жизни, будут отделены друг от друга".

Вряд ли можно сильнее выразить наше отношение к трусости и трусам!

И еще хотелось бы заметить, что "Третий адъютант" и стал началом перехода поэта к прозе, где его в дальнейшем ждали многие удачи.

* * *

...Напечатаны два документа. Первый - попавший в наши руки во время освобождения города Калинина чудовищный приказ командующего 6-й германской армии генерал-фельдмаршала фон Рейхенау от 10 октября 1941 года "О поведении войск на Востоке". Приказ был одобрен Гитлером. В нем говорилось об уничтожении всех исторических ценностей, об истреблении мужского населения в захваченных районах. Подчеркивалось, что "снабжение питанием местных жителей и военнопленных является ненужной гуманностью". В газете мы привели полностью текст приказа и дали фотографию этого изуверского документа.

Вторая публикация - приказ командира 134-й германской пехотной дивизии, действующей на Юго-Западном фронте. Это яркое свидетельство того, что гитлеровцы порядком потеряли свой воинствующий вид:

"1. Склады у нас в Варшаве, они, следовательно, далеко от нас.

2. Имеется много превосходно обмундированных обозников. Необходимо снять с них штаны и обменять на плохое в боевых частях.

3. Наряду с абсолютно оборванными пехотинцами, отрадное зрелище представляют солдаты в залатанных штанах.

Можно, например, отрезать низ штанов, подшить их русской материей, а полученным куском латать заднюю часть.

4. Я не возражаю против ношения русских штанов".

Можно было дать фотографию и этого приказа, но все же посчитали, что лучше напечатать к нему комментарий Ильи Эренбурга. Есть там такие строки: "Плохо, видно, дела немецкого командира, если даже заплаты на задней части кажутся ему "отрадными". Не до стратегии бедному генералу: Гитлер говорит об "укорачивании фронта", а генерал занят укорачиванием штанов".

Сочинил Эренбург и едкий заголовок - "Голоштанники".

Войска Западного фронта с тяжелыми боями продвигаются вперед. И снова мелькают сообщения спецкоров: "Понеся значительные потери в уличных боях, фашисты в беспорядке отступают...", "Войска южного участка фронта идут на запад по пятам врага..." А вот заголовок одного из репортажей: "Поспешное бегство немцев из Шаховской и Лотошина".

По-прежнему огорчает, что выпускаем противника, не удаются бои на окружение. Выезжая в эти дни в сражающиеся войска, я видел это своими глазами. Почти с каждым спецкором, приезжавшим в редакцию, все это обсуждаем, пытаемся докопаться до истины. Многое прояснил Жуков, у которого я снова побывал. Он даже упрекнул:

- Ты все примеряешь к Халхин-Голу?

- А почему бы и нет?

Перед моим мысленным взором вновь встала операция по окружению и уничтожению группировки японских империалистов на Халхе, блестяще проведенная под командованием Жукова. Я не мог не вспомнить те часы и дни, которые я провел на НП Жукова, слушал его переговоры с командирами соединений и частей. Запомнились его требования:

- Сжимайте кольцо, чтобы лишить противника возможности маневрировать...

- Не давайте противнику уйти...

- Мы идем на то, чтобы не выталкивать противника, а на его окружение и уничтожение...

- Не допускайте отхода противника. Окружайте!..

Как хотелось, чтобы и здесь было так. Все это я напомнил Жукову. А он ответил:

- Там тоже было нелегко и непросто. Но здесь и масштабы другие, несравнимые, и условия совсем иные.

Да, конечно, обстановка другая. Мы наступаем суровой, вьюжной зимой. И сил у нас недостаточно, нет численного превосходства над противником. А тут еще Ставка вывела из состава Западного фронта 1-ю ударную армию. Правильно ли это было сделано или нет, мне трудно судить. Но я знал, что Жуков тяжело переживал уход этой армии. И техники не хватало у нас. Не хватало и боеприпасов. Я был свидетелем переговоров Жукова с кем-то из Ставки: он выпрашивал лишнюю сотню орудий, десяток машин со снарядами. Сказывалось, конечно, и отсутствие опыта крупных наступательных операций, организации окружения и уничтожения противника.