Как-то раз он писал Бофор из Фонтебло: «Любезная моя! Спустя два часа по приезду подателя сего письма, вы увидите того рыцаря, который весьма вас любит и которого называют королем Французским и Наваррским. Титул, конечно, почтенный, но весьма мучительный. Название любовника вашего несравненно приятнее для меня. Все три вместе хороши, куда их не обороти, и я намерен никому их не уступать».

Подобное любовно-куртуазное отношение Генриха к Габриеле разительно отличалось от отношения к ней подавляющего количества знати. У всех на устах был ответ Сьера де Санси Генриху. Когда король начал с ним советоваться относительно возможности женитьбы его на д’Эстре, то Санси ответил:

– Если уж говорить, государь, о шлюхах, то я предпочитаю дочь Генриха II, а не дочь госпожи д’Эстре, умершей в борделе.

Подобный ответ имел право на существование, ибо происхождение Габриели никто бы не рискнул назвать блестящим. Род ее матери славился прекрасными женщинами, которые, не чинясь, дарили свою благосклонность. В гербе рода была рука, сеющая вику, и про него стали говорить «виково семя». По его же поводу ходило широко и четверостишие:

У матери Габриели было двое сыновей и шесть дочерей. Старший сын был убит при осаде Лиона. Младший, ставший священником, добился сана кардинала, но потом вернулся в мир, где в конце жизни стал маршалом. Вот его-то и шесть его сестер, среди которых была и будущая герцогиня Бофор, прозвали «семью смертными грехами».

Естественно, Генрих не мог не знать всего этого, да кое-что, к тому же, настолько бросалось в глаза, что увидел бы даже и слепой. Во всяком случае, когда Габриель родила королю старшего сына, он осторожности ради назвал его не Александром (так он позднее назовет второго сына от д’Эстре), а Сезаром, ибо Бельгарда называли при дворе Великим или Главным, и Генрих не хотел, чтобы его сына по этой причине звали Александром «Великим».

И позднее, когда у Генриха уже крепко засела в голове мысль жениться на Бофор, герцогиня по-прежнему продолжала поддерживать нежную дружбу с Бельгардом. Все об этом знали, и тогда капитан лейб-гвардии де Прален, дабы пресечь подобные поползновения монарха раз и навсегда, предложил Генриху застать ему свою избранницу в постели с Бельгардом. Король согласился, и однажды ночью капитан повел его закоулками Фонтенбло. Но, когда они уже приблизились к апартаментам Габриели, король остановился, вздохнул и произнес:

– Ах! Как бы это ее не рассердило!

Двор подобного чувства не понимал, как и того, что Бельгард еще жив. И, действительно, чтобы быть честными, сознаемся, что король был десятки раз близок к тому, чтобы отдать приказ об убийстве герцога, и каждый раз чуть не в последний момент спохватывался, что, по идее, виноват-то он, ибо это он отбил у Бельгарда его возлюбленную. Так что нарушитель королевского спокойствия дожил до почтенного возраста и умер аж в 1646 г. восьмидесяти четырех лет от роду…

Общая оппозиция не смущала Габриелу, вертевшую самим королем. Но был один человек, которого она опасалась. Это был господин де Рони, герцог Сюлли. Поначалу он ухаживал за ней, но весьма осторожно, стараясь издалека обожать повелительницу своего государя. Она протежировала ему. Именно с ее подачи он стал суперинтендантом финансов, что в государстве, где по случаю перманентных войн хронически не хватает денег, весьма важно. Кроме этого он стал генерал-инспектором артиллерии, коему виду оружия широко мыслящий Генрих придавал большое значение. Так что Сюлли стал любимцем и фаворитом короля, наперсником всех его тайн.

Генрих выбирал себе фаворитов не по принципу породы, не по внешнему виду или умению лихо вызвать по пустяку на дуэль. Он отбирал людей по умению делать дело. Сюлли умел, и поэтому на многие годы он станет правой рукой короля, который привык ему доверять и советоваться с ним.

Посоветовался он и на этот раз, когда решил жениться. Сюлли холодно отсоветовал, объяснив причины, по которым сие делать не стоит. При этом он не особенно щадил ни короля, ни герцогиню – времена ухаживаний давно прошли, осталась одна реальная опасность ошибки, могущей иметь весьма печальные последствия.

Король, огорченный подобной отповедью, повел его к Габриеле, дабы там герцог, плененный и очарованный грацией королевской метрессы, стал более сговорчив. Герцогиня, наслышанная о мнении Сюлли, встретила его весьма холодно. Но тут вспылил король:

– Дорогая, истинной причиной моей привязанности к вам была кротость, замеченная мною в вашем характере. Но сейчас я вижу свою ошибку, но вы, сударыня, также весьма ошибаетесь, если думаете, будто бы я в состоянии пожертвовать ради вас другом столь верным, и что напротив того, я приказываю вам преодолеть свою ненависть и вести себя впредь только по моим советам.

Габриель опять разразилась гневной филипикой, основным героем которой был все тот же Сюлли, с застывшим лицом стоявший тут же. Когда же она, задохнувшись, выговорилась, Генрих, слушавший ее не прерывая, холодно произнес:

– Вижу, сударыня, что вас научили всему этому для испытания, не прогоню ли я от себя слугу, без которого не могу обойтись. Вы совсем меня не знаете. Объявляю вам, что если бы я был доведен до необходимости выбирать, кого из двух вас лишиться, то я бы обошелся скорее без десяти любимиц, подобных вам, нежели без слуги такого, как герцог.

Эти слова и этот холод смяли герцогиню. Увидев, что Генрих собирается уходить и, может быть, навсегда, она заплакала, упала перед ним на колени, обещая, что отныне не будет иметь иной воли, кроме королевской, и просила Сюлли простить ее. Король растроганно поднял Габриель, обещал все забыть, после чего вышел с Сюлли из комнаты. За дверью он спросил герцога лихо:

– Что, мой друг? Не устоял ли я?

Но тут же лихость сошла с его лица, и оно стало задумчивым.

В этот раз ночная кукушка не перекуковала дневную, однако, говорят, вода камень точит: герцогиня с этого дня стала сама нежность. И спустя некоторое время, уединившись с Сюлли в саду, Генрих открыл ему душу:

– Друг мой, ты видишь, что я делаю все, что в силах человеческих, для блага Франции. Одно печалит и гнетет меня – я не имею детей от супруги моей, королевы Маргариты. И тогда я начинаю бояться, что все мои труды, направленные на то, чтобы дать государству спокойное правление, будут бесполезными, ибо по моей смерти принцы крови, среди которых царит лютое несогласие, вновь погрузят Францию в те бедствия, кои она только что претерпела.

– Государь, вам надлежит уничтожить ваш брак с Маргаритой Валуа и немедленно вступить во вторичный!

– Да, но кто она, моя будущая супруга?

После чего он раскритиковал всех иностранных и французских принцесс.

– Я же желаю, – с жаром восклицал Генрих, а Сюлли все с большим беспокойством смотрел на него, – иметь жену прекрасную, молодую, кроткую, умную. Жену, которая бы привязала меня к себе и сделала бы счастливым. И мой выбор уже решен! Угадайте ее имя!

– Нет, государь, я никогда ее не наименую…

– Не нет, а да – это герцогиня де Бофор!

Сюлли молчал, король потребовал ответа. И тогда герцог заговорил. Он повторил практически то же самое, что и раньше, но, должно быть, с большей страстью, ибо король обнял его и тихим, каким-то пустым голосом произнес:

– Наверное, ты прав. Я обещаю, что раз и навсегда отказываюсь от этого помысла.

И грустно вздохнул. И добавил:

– В котором счастье моей жизни.

Эти слова, да и само отношение, стали широко известны. И вскоре последовали практические шаги партии, не желавшей видеть на королевском троне гугенотку: 12 апреля 1599 г. Габриель, гуляя по саду, умерла от апоплексического удара. Официальной причиной смерти стала ее беременность. Якобы, будучи на четвертом месяце и не пустив кровь, когда это было нужно, она умерла от ее прилива. Тем не менее ходили упорные слухи, что она была отравлена итальянским финансистом Себастьяном Заме, выполнявшим волю католических верхов.