Первое ядерное испытание вызвало у китайцев невероятный восторг. Солдат без колебаний бросили прямо в эпицентр взрыва, чтобы доказать: китайская армия готова к войне с применением ядерного оружия. Испытание китайской ядерной бомбы сделало баланс сил еще менее предсказуемым. Через три месяца, в январе 1965 года, в Вашингтон прилетел премьер-министр Японии Эйсаку Сато. Его приняли президент Линдон Джонсон и министр обороны Роберт Макнамара. Сато умолял Соединенные Штаты в случае войны Японии с Китаем прийти на помощь и пустить в ход ядерное оружие.

Мао Цзэдун считал возможной ядерную войну во имя окончательной победы над западным капитализмом. На встрече в Кремле вождь итальянских коммунистов Пальмиро Тольятти спросил китайского ВОЖДЯ:

– Что же останется от Италии после такой войны?

Мао холодно ответил:

– А кто сказал, что Италия должна выжить? Триста миллионов китайцев останутся, и этого достаточно, чтобы человеческая раса продолжила свое существование.

Советские руководители никак не могли определиться: можно или нельзя вести ядерную войну.

Георгий Максимилианович Маленков, когда возглавил правительство, хотел добиться каких-то позитивных перемен в жизни страны. Он сделал упор на производстве товаров широкого потребления, за что потом – когда дойдет до него очередь – его будут жестоко критиковать. 12 марта 1954 года, выступая перед избирателями накануне выборов в Верховный Совет, Маленков сказал, что новая мировая война «при современных средствах ее ведения означает гибель цивилизации». То есть он отказался от прежних представлений советского руководства о неизбежности войны и о том, что она поможет уничтожению мирового империализма.

Но эта идея не прижилась. Слова Маленкова о возможности гибели мировой цивилизации в случае третьей мировой войны стали желанным поводом для Хрущева избавиться от соперника. Никита Сергеевич обвинил главу правительства в отказе от основных принципов советской политики.

– Своим неправильным утверждением о гибели цивилизации, – настаивал Хрущев, – товарищ Маленков запутал некоторых товарищей… Теоретически неправильное и политически вредное положение способно породить настроения безнадежности усилий народов сорвать планы агрессоров…

Хрущева поддержали военные, уверенные в том, что и в ядерной войне можно победить. На Маленкова обрушился и Молотов:

– Не о «гибели мировой цивилизации» и не о «гибели человеческого рода» должен говорить коммунист, а о том, чтобы подготовить и мобилизовать все силы для уничтожения буржуазии… Разве можем мы настраивать так народы, что в случае войны все должны погибнуть? Тогда зачем же нам строить социализм, зачем беспокоиться о завтрашнем дне? Уж лучше сейчас запастись всем гробами…

Мысль о том, что ядерная война станет катастрофой, отвергли как ошибочную. Маленкову, снятому с должности главы правительства, пришлось опровергнуть самого себя. При первом удобном случае он заявил, что нападение на Советский Союз закончится тем, что «агрессор будет подавлен тем же оружием и подобная авантюра неизбежно приведет к развалу капиталистической общественной системы».

Хрущев говорил об использовании ядерного оружия как о чем-то вполне реальном. Сын Никиты Сергеевича рассказывал: его отец не хотел, чтобы мир понял, насколько он слаб. Был только один способ вселить если не уважение, то страх – напугать Запад бомбой. Хрущев блефовал, рассказывая, что у него больше оружия, чем на самом деле.

Зять первого секретаря главный редактор «Известий» Алексей Иванович Аджубей вспоминал, как Хрущев принимал редакторов западногерманских газет. Один из них спросил: сколько ракет нужно для полного уничтожения ФРГ? Хрущев позвонил в Генштаб. Выслушав ответ, положил трубку и сказал:

– Всего семь штук.

5 августа 1961 года Хрущев выступал на совещании первых секретарей ЦК коммунистических и рабочих партий стран Варшавского договора:

– Мы вчера и позавчера беседовали с итальянцем Фанфани… Я вызвал начальника Генерального штаба и сказал: «Покажите, как мы подготовлены и какими будут наши ответные действия, если на нас нападет противник». Он мне докладывает, берет карту Италии, показывает, где находятся базы. «Хотя мы знаем, – говорю я Фанфани, – где у вас находятся базы, но вы можете уточнить их расположение, и мы тогда по базам ударим, а не будем бить по всей территории Италии». «Наши базы, – отвечает он, – как раз там, где цитрусовые». «Что же, – говорю, – цитрусы нужны, но ударить придется по ним…» Я Фанфани сказал: «Америка может развязать войну через военные базы, которые имеются на вашей территории. Поэтому мы рассматриваем вас как своих заложников. Вы наши заложники. Если Америка навяжет нам войну, мы вас сотрем с лица земли, мы разрушим, уничтожим Европу»… Послу Англии я сказал: «Знаете, сколько нужно взорвать атомных бомб над Великобританией, чтобы вывести ее из строя? Я слышал, что у вас в Англии по этому вопросу идет спор. Одни говорят – шесть, это пессимисты, и вы к ним относитесь. Другие, оптимисты, говорят – не шесть, а девять бомб. Я вам выдам секрет Генерального штаба: мы больше ценим Великобританию, и у нас заготовлено несколько десятков атомных бомб, которыми ударим по Великобритании…»

Хрущев принял британского министра по вопросам науки и техники лорда Хэйлшема. В записи беседы говорится:

«Никита Сергеевич спрашивает Хэйлшема, где он живет, и говорит, что даст указание командующему ракетными войсками в случае войны не посылать в этот район ракету с боевым зарядом. Хэйлшем говорит, что если начнется новая война, то он предпочитает умереть. Никита Сергеевич соглашается с министром: выжить ему не удастся».

На новогоднем приеме в Кремле в конце 1960 года Хрущев сказал американскому послу, что у него пятьдесят ядерных бомб заготовлено для Франции, по тридцать на Англию и Западную Германию. Наверное, Никита Сергеевич шутил. Но кто воспринимал это как шутку? Фактически Хрущев оправдывал и подогревал гонку вооружений. Грозил европейцам, но его стрелы были нацелены на американцев.

– Нет ничего в мире, ради чего коммунисты готовы рискнуть потерей Кремля, – считал Эйзенхауэр.

Это не совсем так. Руководители Советского Союза, как и Соединенных Штатов, могли отступать только до определенной черты, чтобы не потерять лица. Конечно, ни Хрущев, ни Эйзенхауэр не были готовы к последнему шагу – отдать приказ о применении ядерного оружия. Но по соображениям личного и государственного престижа им так же трудно было и дать задний ход.

Ядерное оружие должно было защищать главные, основополагающие интересы государства. Сложность заключалась в том, чтобы определить, в чем состоит главный интерес противника. Задача дипломатии в холодную войну состояла в том, чтобы выяснить, какими территориями или союзниками Запад и Восток дорожат настолько, что готовы рискнуть Кремлем или Белым домом. И не заходить за красные флажки.

Одно из достоинств Эйзенхауэра состояло в том, что, как человек военный, он редко паниковал и сохранял хладнокровие. Ему докладывали, что советская экономика растет с невиданной скоростью, что советское машиностроение опережает американское, что советская ракетная технология превосходит американскую.

Мозговой центр военной авиации – «РЭНД корпорейшн» – пугал президента внезапной советской атакой, предсказывая, что американские стратегические бомбардировщики могут быть уничтожены первым ракетным ударом. «РЭНД корпорейшн» была создана военно-воздушными силами для проведения исследований стратегического характера. Там работали математики, физики, историки, специалисты по компьютерам. Они разрабатывали планы использования стратегического оружия.

Президенту предлагали на пятьдесят процентов увеличить американский военный бюджет. Но Эйзенхауэр благодаря разведке знал, что советский ядерный арсенал невелик и пока что уступает американскому. Он отказался разрушать экономику неоправданными военными тратами и, прощаясь со страной в январе 1961 года, говорил о том, что холодная война сформировала в стране военно-промышленный комплекс, который стал слишком влиятельным.