========== Пролог ==========
В восьмиугольной комнате шёлковым флёром дымятся благовония на керамической подставке; ровно колышется пламя маленьких круглых свеч. Мозолистая, но нежных очертаний кисть сжимает рукоять нагинаты*; воздух дышит солью и горьким вишнёвым нектаром. Тёмные, словно Инь, глаза полуприкрыты тяжелыми веками, сквозняк мелко щекочет черные пыльные ресницы. Помыслы очищаются от зла, молитва сходит с едва шепчущих уст. Сосредоточие спокойствия и равновесия мерно плещет океан эмоций внутри тела воина. Колышется дымный туман под потолком; девушка преклоняет колени. Курится над чашкой горячий чайный пар.
Фонтан в саду по капле роняет в чашу купели воду. Чёрная, смолистая форель с оловянными глазами целует рыбьими губами воздух. Солёный океан течёт с высоких скул. Белая крашеная маска прячет её высохшее с годами, но всё ещё не растерявшее остатки юности лицо — настоящий воин не должен показывать слабость.
Девушка не в силах простить себя, и потому прячет за маской как печаль, так и мстительный порыв. Ей тяжело бороться со страхом, и потому её тело сплошь покрыто шрамами и рубцами.
Дикие люди жгут лютни на своих пещерных кострах. Дикие люди пришли с Запада и принесли на своих могучих плечах смерть и позор. Сакуры роняют белые и розовые цветы на землю и больше не цветут — черна от крови под ними трава.
Безумием полыхают чужие, иноземные глаза завоевателей. Сверкающие доспехи их бликуют на солнце, но разве могут они быть детьми Аматэрасу**? Их мечи прямее наших, но не острее. Пусть они и сильны, богами нам дарована хитрость лисицы и лёгкость журавля.
Нобуши снова пропускает удар; бамбуковое древко скользит в мокрой ладони, и тяжелым чудовищным рывком отбрасывает её прочь, дробя и ломая кости. Запятнаны кровью широкие шаровары, запятнана несмываемым позором поруганная боевая честь. Мертвыми лежат товарищи — изорванной хаори*** стирает девушка с лица убитых кровь. Широкой лентой повязана её соломенная шляпа, широкой лентой врезаются в её память воспоминания о начале войны: с тяжелым сердцем Нобуши уходит на поле боя, с тяжелым сердцем она возвращается обратно.
Печалью окована восьмиугольная комната. Стоя на коленях, девушка снова изгоняет густой, липкий страх перед чужаками. В тревожном сне преследуют её обесчещенные окровавленные самураи.
Когда-то давно тонкие изящные пальцы привычно перебирали струны, а не сжимали древко копья. Когда-то ей не приходилось прятать лицо за маской. Лёгкое кимоно было повседневной, а не праздничной одеждой. Бамбуковые щитки не натирали плечи. Заботливой женской рукой был обхажен сад: нежные кувшинки никогда не желтели, а карпы плескались в кристальной пенной воде.
Благоденствие никогда не вечно; не вечной была и традиционная гармония: женщина — воплощение музыки, поэзии и искусства — вынуждена теперь сражаться. Лютня бережно окутана тканью и спрятана от любопытных глаз, высохла разлитая по бумаге тушь, облупились тонкие каллиграфические кисти. Никто и никогда больше не притронется к ним.
Нобуши спит на земле и камнях. Нобуши ежедневно изматывает себя сотнями ударов, блоков и парирований. С тех пор, как она присягнула Императору, яд не просыхает на острие нагинаты. Она никогда не забудет, какой была её жизнь до безвольного поклона перед Императором. Она никогда не забудет широкие спины и покатые плечи товарищей по оружию.
Нежное женское сострадание и жалость продолжили точить её нежное ещё сердце, и это стало её роком. Напарник по оружию был для неё больше, чем другом. Военное дело стало лишь делом долга, службой, но никак не призванием и образом жизни для этой пары. Редкие тайные встречи давали надежду этим двоим — тонкую, призрачную, но всё же надежду; камыш шептал болотам о грядущей печали. Флейта из тростника свистела натянуто и тревожно. Горькой вишней пахнули раскрытые объятия приближающейся весны.
Ловкостью и лёгкостью славились бесстрашные убийцы на службе у Императора — Орочи. Острые катаны разили всех и каждого, кто вставал на пути. Наблюдать за их тренировками даже для непросвещённого одно удовольствие: гибкие быстрые бойцы мощными рывками наносят серии скользящих ударов по манекенам и столбам. За пару секунд разрубает на десяток ровных частей бамбуковый ствол изогнутая катана; стебель рассыпается на глазах.
Журчит голубой ключ в зелёной долине, отцветает священная сакура горьким цветом. Громовой поступью идут иноземные захватчики. Скалят гнилые зубы дикари, круша топорами древнюю древесину для своих языческих костров.
В неистовом боевом танце кружится Орочи, рассекает врага от плеча до пояса; парит в небе журавль. Нежным ветром взрыхляет тугая струя мягкий пух на его птичьей груди.
Ужасом горят тёмные, словно Инь, глаза. Немой возглас застывает в горле; где-то в ущелье со свистом падает с отвесного обрыва камень, погребая под собой груды отколотой породы. С варварским кличем опускается на шею секира, и окровавленная голова Орочи слетает с плеч.
Дух сломлен. Отчаяние и боль по-волчьи взывают в глубинах сердца; жестокая стрела протыкает птичью журавлиную грудь. Нобуши дрожит от леденеющего ужаса — стеклянным взором пронизывает всё её существо взгляд навсегда застывших глаз любимого самурая.
Гнойник в нарывах никогда не зарастёт, из древних руин не воскреснут чудесные гробницы. Страх навсегда поселится в душе девушки. Он прогонит её прочь с поля боя, заставляя нарушить священную присягу Императору.
Недели мольбы о спокойствии и благоденствии не принесут толку. Кверху брюхом плавают в красной воде смердящие карпы. Желтеют тысячелетние лотосы на водной глади. Горы трупов оставляют за собой яростные чужаки.
Восьмиугольная комната лишь временно восстанавливает гармонию измученной души, новый день приносит за собой новые битвы. Тает, словно лёд, храбрость мудрых журавлей-самураев. Трусость гложет и точит изнутри когда-то знатную, образованную, далекую от ужасов войны женщину. Рушится императорская сокровищница.
Много ли чести в бегстве с поля боя? Достоин ли её страх осуждения?
***
Холод — вечный хозяин скалистых гор, где не выжить без горячего сердца. Одетые в звериные шкуры плотно сбитые тела бесстрашных воинов секиры и топора красноречиво говорят о жестокости и суровых нравах. Здесь природа ожесточает человека, черствеет каменным панцирем на его коже, выжигает на нём огненное клеймо. Древней яростью объяты их жаркие боевые кличи, порочной жаждой жизни бурлит их кровь. Они дерутся в тавернах за кружкой эля, ломая друг другу рёбра и хребты. Они гонят свирепых медведей по ущельям, разбивая им черепа топором.
Их широкие спины испещрены следами когтей и зубов. Хольдары — варварские женщины с глазами голодных волчиц, дикари-мужчины с несгибаемой твердостью стальных мышц. Битва для них давно стала символом не то чести, не то жизни. Добыча — награда для хищного зверя. Добычу и ищут они в цветущих садах и неприступных фортах. Первородным гневом пылают их секиры, рубя головы оступившимся самураям. С клокочущей яростью сминает железный доспех рыцаря сильная рука.
Суровая бойня за кусок пищи, за место под солнцем, за воду из ручья ведет детей природы по их ожесточённому пути. Они не страшатся смерти — они и есть смерть.
***
Храбрость Железного Легиона иная: здесь в почете точность и отвага. Крадущейся походкой сдержанная в своем гневе женщина подбирается ближе и наносит точный удар. Искромсанная печень заставляет жертву истекать кровью — дни уже сочтены. Тяжёлый меч сжимает в руках страж — сегодня прочные добротные латы уже успели не раз спасти ему жизнь. Искусство фехтования давно стало неотъемлемой практикой этих статных воинов. Боевая доблесть навсегда поселилась в сердцах этих отважных людей.
