Макс прислоняется к стене позади меня. Я вижу краем глаза его кроссовки, то, как он покачивается на пятках, словно не зная, остаться или уйти.

– Нам не хватало тебя на сборе, – роняет он.

Теперь я замечаю, что волосы у него еще влажны после душа и что он в спортивном костюме. Должно быть, пришел сюда сразу после состязания. Сегодня проходил последний забег сезона. Я пропустила его, как и все остальные, начиная с сентября. Мгновение мне кажется, будто я слышу крики зрителей, присутствующих на утреннем субботнем забеге, слышу аромат покрывающей траву росы, ощущаю циркулирующий в крови адреналин. Инстинктивно коснувшись шеи, вспоминаю: на ней нет цепочки с кулоном. Я наконец вернула их себе, но знаю точно, что никогда больше не надену.

Мое украшение, подобно всем остальным вещам в этой комнате, принадлежит другому времени. Даже погода изменилась. И летняя одежда Калебу никогда уже не понадобится.

– Джесса… – Макс тянется к коробке. – Давай я тебе помогу.

– Она хочет, чтобы это сделала я, – отвечаю я резко, закрываю коробку и протягиваю руку за скотчем. Ставлю коробку между ног и заклеиваю. Повисшую в комнате тишину пронзает звук отматываемого скотча. Я обрезаю клейкую ленту и заклеиваю верх второй полосой, пересекая первую в форме буквы «X». Поднимаю коробку и сую в руки Макса.

– На. Иди скажи ей. Скажи, что я это делаю.

Я пихаю его коробкой, и Макс пятится, отступая назад, словно по инерции. Я тоже могу по инерции продолжать собирать вещи Калеба.

Сначала я принимаюсь за одежду. С самой сложной частью покончено первым делом – убраны футболка и джинсы, лежавшие на полу, те самые, в которых я все еще представляю себе Калеба. Полагаю, его вещи отдадут в качестве пожертвования, и они в скором времени станут принадлежать кому-то другому. Я каждый год занимаюсь чем-то подобным: подчищаю свой шкаф, освобождая место для одежды нового размера или нового стиля, а также избавляясь от шмоток, которые папа нечаянно испортил в сушилке. Пустота в моем шкафу временна и будет непременно заполнена. Она – символ перемен, происходящих во мне и в погоде.

Легче всего дается опустошение ящиков комода. Одежда в них аккуратно сложена. Она пахнет стиральным порошком, антистатиком и сосновой древесиной. Я ее не разворачиваю и стараюсь не разглядывать. По большей части тут джинсы, штаны цвета хаки и спортивные шорты. Футболки с названиями брендов и музыкальных групп. Носки, майки и боксеры. Я их не разбираю. Мне все равно. Мама Калеба сказала все собрать, я и собираю. Кидаю в коробки, не позволяя себе ни минуты размышлений. Заклеиваю их, расставляю на полу, укладывая одну на другую, и перехожу к следующей, к следующей, к следующей.

В какой-то момент слышу, как открылась и закрылась задняя дверь. Из дома вышел Макс. Я знаю это, потому что подхожу к окну и провожаю его взглядом. Макс с опущенной головой пересекает двор, отодвигает щеколду на калитке и, прежде чем войти к себе во двор, смотрит вверх, на окно в комнате Калеба. Я прячусь за штору, но он успевает меня заметить.

В этот миг я вижу в окне отражение стоящей в дверях мамы Калеба. Резко разворачиваюсь и вжимаюсь спиной в стену возле постели. Веки у женщины покраснели. Она смотрит на коробки, а потом переводит взгляд на меня, замершую у окна. Я жду, что мама Калеба сжалится и отпустит меня, так как она всегда хорошо ко мне относилась – приглашала на ужины, интересовалась моими планами, – но вместо этого она бесстрастным и холодным голосом произносит:

– Подпиши их. – И протягивает мне черный маркер.

Мне остается лишь взять его и кивнуть. Что еще я могу сделать? На стене надо мной продолжают тикать часы. Они идут вперед, жестоко и беспристрастно отсчитывая вереницу мгновений, которые оставляют Калеба все дальше и дальше позади. Мне хочется сказать маме Калеба, что я еще не обедала, что мой брат приехал домой из университета на выходные, что мне очень жаль.

– Я почти закончила с одеждой, – говорю я, поскольку она не уходит, а я не знаю, что еще сказать ей – женщине, которая наверняка винит меня в смерти сына.

И только отвернувшись к шкафу, я слышу ее удаляющиеся вниз по лестнице шаги.

Корзина для грязного белья в углу шкафа пуста. Я складываю ее деревянную подставку и расправляю на полу ткань. А прямо под корзиной нахожу деревянную дощечку с веревкой, закрепленной вбитыми по углам гвоздями. На ней вырезано одно слово. Я провожу пальцами по буквам. Скорее всего, эта табличка висела на дверной ручке комнаты Калеба, когда он был младше.

«Бункер», – гласит она. И даже здесь, даже сейчас я не могу сдержать улыбки.

Впервые я побывала у Калеба дома в прошлом году, в выходной по случаю Дня труда. Днем раньше мне исполнилось шестнадцать. Занятия в школе начинались во вторник, и мы с друзьями наслаждались последними летними деньками. Хейли в этот выходной нужно было уйти пораньше, чтобы закупиться к школе. Ее мама приехала за нами обеими, но Калеб предложил отвезти меня домой позже. Хейли понимающе улыбнулась.

На обратной дороге Макс с Софи ехали с нами на заднем сиденье. Макс страшно спешил – ему нужно было на работу, а Софи оставила свою машину возле его дома. Поэтому сначала мы подвезли Макса. Я тогда впервые увидела их с Калебом дома и очень удивилась. Ребята ходили в мою школу, частную и далеко не дешевую, однако их район говорил о том, что его обитатели вряд ли могут позволить себе отправить детей в частное заведение.

Сам городок считался зажиточным, но дома Макса и Калеба были узенькими и старыми, с прилепившимися друг к дружке крохотными задними дворами. Макс негласно получал бейсбольную стипендию (негласно, потому что школа официально не давала спортивных стипендий, но «Роза пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет»[1]). Я знала об этом, поскольку именно мой брат убедил Макса подать документы в нашу школу. Но я не знала, как обстоят дела в семье Калеба.

– Я живу прямо за этим домом, – сказал Калеб, когда Софи с Максом вылезли из машины и вытащили свои пляжные принадлежности. – Зайдешь на минутку? Перекусить чего-нибудь?

Он барабанил пальцами по рулю и, задавая вопрос, не смотрел на меня.

– Почему бы нет, – отозвалась я, и сердце учащенно забилось.

Калеб объехал дом Макса и лихо припарковался возле построенного параллельно с ним маленького кирпичного домика. Я поднялась за ним по бетонным ступеням, держась за шаткий железный поручень. Калеб открыл дверь ключом из связки, на которой висели буквы, составляющие название его любимой команды.

– Мам? – позвал он, распахнув дверь.

Слово эхом пронеслось по узким коридорам. Пол был деревянным, как и лестница, расположенная прямо напротив входной двери. Бросив на пороге сумку, Калеб провел меня через две комнатушки – гостиную с огромным диваном, стоящим напротив телевизора, и столовую с развешанными по стенам семейными фотографиями и деревянным столом с красными подложками под приборы – в кухню. Сначала открыл кладовку, потом холодильник.

– Хм… Вынужден признать, что продуктов у нас с гулькин нос. – Он зажмурился и вытянул вперед руки. – Еда есть в моей комнате, но, клянусь, я не пытаюсь тебя так соблазнить.

Я засмеялась, и Калеб, открыв глаза, смущенно улыбнулся.

– Тогда идем в твою комнату.

Я прошла за ним по узкой лестнице один пролет, затем второй. Переступила порог его комнаты и оглядела встроенные в боковые стены полки, которые и впрямь были заставлены спортивными напитками и разнообразными закусками.

– Добро пожаловать в бункер, – заявил Калеб, обведя комнату рукой.

– Можно? – Я подхватила с нижней полки пакетик драже «Эм-энд-Эмс», прислоненный к стопке книг.

– Конечно, – улыбнулся Калеб.

Я вскрыла пакетик. Удивительно, насколько светло было в комнате, залитой солнечным светом из одного-единственного окна за кроватью.