Человек, живущий в модели «дожития», воспринимает потерю сил как «начало конца». Он может сопротивляться этому факту или покорно признавать его, но в любом случае у него возникает довольно трагическое мироощущение. В решении этой проблемы общество (как в широком смысле, так и в узком, в рамках группы близких и знакомых) ему здесь не помощник – испокон века данный этап жизни воспринимался как совершенно естественный и неизбежный: так у всех, «все там будем».

Человеку, переживающему потерю сил, могут в лучшем случае сочувствовать, а в худшем случае его, как в Спарте, переводят в категорию «сбитых летчиков», «балласта», «слабого звена». А тем временем предприимчивые дельцы прекраснейшим образом используют его растерянность и буквально бомбят рекламой разнообразных мазей, таблеток и приспособлений для того, чтобы… нет, не вернуть былую активность и силу, а сделать свою жизнь на этом этапе менее обременительной для других. И во всех этих милых с виду рекламных роликах мы видим следующую картину: сначала дедушка, игравший с внуками, согнулся в три погибели от боли, но потом, намазавшись волшебным кремом, он уже снова готов сидеть с детьми, чтобы разгрузить от забот их родителей…

Человек, существующий в модели «дожития» и признавший очевидную потерю сил, вынужден, пусть неосознанно, выбрать для себя определенное дальнейшее поведение. Такой выбор происходит на нескольких уровнях: на уровне мыслей, на уровне действий, на уровне поведения, на уровне эмоций, на уровне характера.

На уровне мыслей у такого человека пресекаются мечты и корректируются планы: «мне это не по силам», «я не потяну», «об этом даже думать не стоит», «и пытаться не буду», «куда уж мне, стар я для такого». Путешествия, поездки, спорт, праздник, увлечение, требующее интеллектуального и физического труда, – всё это воспринимается не как возможность, не как шанс и даже не как вызов, а как обременительная или непосильная каторга, как тяжкая обуза, а не предстоящая радость. И в списке «что мне когда-нибудь хотелось бы сделать» не ставятся галочки напротив выполненных желаний и реализованных стремлений, а безжалостно один за другим вычеркиваются пункты, потому что сбыться им не суждено. И в какой-то момент «хочу» и «могу» безнадежно меняются местами, и человек больше даже не мучается несбыточностью желаемого – он попросту перестает желать.

Такая боязнь нового и неизвестного, отказ принимать любые вызовы опыту и покою, называется страхом открытого пространства. Корни этого страха кроются в памяти далеких предков из доисторических времен, которые никогда не забывали о том, что открытое пространство делает беззащитным: если ты на виду, то становишься легкой добычей для зверей или врагов из соседнего племени. И при необходимости выйти за пределы обжитой пещеры нас сковывает страх: что нас там поджидает, какие подвохи и удары судьбы? Так не лучше ли не высовываться и не бросать вызова большому опасному миру, а спрятаться: в тесноте, да не в обиде, знай, сверчок, свой шесток, не буди лиха, пока оно тихо…

Вы помните, с каким трудом осваивали пожилые люди мобильные телефоны? Как они боялись нажать что-нибудь не то, как писали себе целые памятки, фиксируя в них простейший алгоритм вызова абонента? А какой почти суеверный страх вызывали у них первые компьютеры! И как упрямо они отказывались даже попытаться освоить эту систему, убежденно доказывая, что «все равно ничего не поймут»!

Но такому поведению есть объяснение. На уровне мыслей у человека модели «дожития» сужаются интересы, и процесс познания кажется утомительным, а интеллектуальные затраты на что-то новое – обременительными. Если раньше его манила новая книга или фильм, о котором все говорят, а любопытный факт побуждал раскапывать информацию дальше, то теперь его мозг затуманивает усталость, которая постепенно превращается в интеллектуальную лень, «сон разума». В результате все, что требует сосредоточенной умственной работы и мыслительных усилий, отвергается.

В стародавние времена старикам, потерявшим все зубы, пищу пережевывали те, кто помоложе. Сегодня человек возраста «дожития» нуждается в пережеванной интеллектуальной пище: он ждет, чтобы ему коротко и максимально доступно объяснили все, что требуется, и он все меньше склонен к анализу и критическому восприятию информации. А поскольку он автоматически признает право силы за более молодыми людьми, то постепенно проникается к ним чрезмерным и безусловным доверием. И тогда люди модели «дожития» назначают главным авторитетом кого-нибудь молодого, кто будет объяснять им правила этой непонятной стремительно меняющейся реальности, и эту истину в последней инстанции они не подвергают даже малейшему сомнению.

В результате они слепо верят рекламе на радио и покупают за огромные деньги никчемный мел под видом революционного лекарства. Они доверчиво слушают телефонного мошенника, уверенно навязывающего им какую-нибудь отвратительную обманную схему, и отдают ему последние сбережения, зачастую даже не ради себя, а ради грядущего обогащения детей и внуков. Они так давно отказались считать себя интеллектуально и физически полноценными в этой новой реальности и так безропотно передали все права «внешнему управлению», что стали совершенно беззащитными перед уверенностью, напором, апломбом, заумной скороговоркой и наглыми всезнающими интонациями молодых владельцев этого мира. Конечно же, молодые знают лучше! Конечно же, нужно просто слушаться, все равно не поймешь и не разберешься. Я же умный, я не попадусь на удочку мошенников – все звучит так логично, эти обаятельные интеллигентные специалисты не могут меня обмануть и желают мне только добра! А потом все вокруг только руками разводят, изумляясь самоубийственной доверчивости человека, который еще вчера был воплощением здравомыслия, разумного скепсиса, логики и интеллектуальной состоятельности. Вот именно: еще вчера. То есть до того момента, пока он сам себя не перевел в режим «дожития» на уровне мыслей.

На уровне действий у человека замедляется темп жизни и сокращаются «маршруты». Да, теперь все происходит медленнее: человек медленнее соображает и медленнее действует, ему трудно рассчитать и распределить свои силы, поэтому он предпочитает действовать «с походом», закладывая на все дела больше времени.

Маршруты сокращаются и в буквальном, и в переносном смысле. Во-первых, человек действительно начинает бояться расстояний – те условные метры, которые раньше он преодолевал, сам того не замечая, теперь заранее вызывают чувство усталости и дурноты. Во-вторых, количество маршрутов все уменьшается и в конце концов сводится к нескольким регулярным, знакомым и необходимым. Условно говоря – до магазина и обратно, до поликлиники и обратно, до аптеки и обратно, до дома детей или ближайших родных и обратно. Новые пути кажутся избыточными, а порой даже опасными, не стоит и пускаться в это полное неизведанных угроз путешествие. А в-третьих, маршруты в широком смысле этого слова спрямляются и упрощаются до предела.

В первую очередь сокращаются маршруты «мыслительные»: человек начинает все упрощать, и ему уже не интересно, а утомительно углубляться в «переулки», узнавать что-то параллельно, уходить в «боковики». Помните, как в детстве и особенно подростковом возрасте нас раздражала склонность пожилых людей к банальностям и «общим местам»? Но если очень молодой человек наделяет мир подчас даже избыточной сложностью и даже в самой расхожей любовной коллизии видит уникальность, то человек возраста «дожития», напротив, предпочтет свести даже самую непростую историю к понятной картотечной формуле, к очевидному «вода мокрая, а Волга впадает в Каспийское море». Потому что ему так проще и удобней, потому что у него уже нет сил вглядываться в оттенки и подмечать нюансы.

На уровне поведения у человека меняются привычки, включается «режим энергосбережения», прогрессирует экономность усилий и движений. Ему приходится учитывать и держать в уме многое – как уже существующие болезненные проявления, так и возможные. Человек начинает медленнее двигаться, осторожнее ходить и садиться, предусматривать какие-то вспомогательные ресурсы. Если можно лежать – лежит, если можно сидеть – сидит… Это тот самый этап, на котором еще вчера веселые и активные участники всевозможных вечеринок и поездок, всегдашние борцы «за любой кипиш» вдруг радикально меняются – теперь они как можно раньше уезжают из гостей (о ночевке там и речи не идет – «нет-нет-нет, я должен спать только в своей постели»), отказываются приехать на день рождения или пикник («что-то я уставшим себя чувствую, и там-то и сям-то побаливает, и погода не очень»), придирчиво выбирают условия поездок и проживания, да и в качестве курорта рассматривают в основном тихие санатории и отели семейного отдыха, как можно дальше от шума.