Ее мать боялась летать. Ей не нравилась сама мысль об отпуске где-то за границей. Но папа любил путешествовать самолетом. Сесилия уже представила себе, как они поднимаются на борт лайнера, который доставит их в какое-либо экзотическое место. У нее даже появился приятный зуд в животе. Она давно мечтала отправиться куда-нибудь вдвоем с папой.

– Ты становишься взрослой, – сказал он вместо ответа на ее вопрос. – Но порой все получается совсем не так, как планируешь.

Снова беспокойство закралось к ней в душу. Отец сжал ее руку. Они продолжили путь.

– Я подумываю устроиться на работу в Стокгольме.

Сесилия споткнулась о кусок дерева, лежавший на берегу, папа подхватил ее, прежде чем она успела упасть.

– Послушай, ты смотри, куда ставишь ноги, – продолжил он. – Тогда не упадешь в лужу. Мы же не хотим, чтобы ты пришла домой мокрая и несчастная.

– Нет, – пробормотала Сесилия, стараясь взять себя в руки.

Что он имел в виду? Устроиться на работу в Стокгольме? Неужели им придется переехать из Халльсхука, покинуть их красный дом и сад?

– Маме не нравится Стокгольм, – произнесла она тихо.

– Я знаю, любимая моя. Я знаю.

– Но как же тогда? Тебя постоянно не будет дома?

От этой мысли у нее похолодело внутри. Без папы целыми неделями… Только она и мама. В компании с тишиной, порой становившейся просто невыносимой. Мама, уткнувшаяся носом в газету. Мама у камина. Мама, способная только болтать всякую ерунду и читать нотации.

– Я еще сам не знаю ничего толком, – сказал он спокойно.

– Тебе не нравится жить здесь?

Казалось, пропасть разверзлась перед ней. У нее возникло ощущение, словно она оказалась на самом верху, на горе Хамнбергет, и шагнула вперед в пустоту, распростершуюся над морем. В черную бездну, как делал папа, когда стоял у открытого люка самолета, собираясь прыгнуть с парашютом и устремиться вниз. Но с той разницей, что он имел матерчатый купол, спасавший его. К тому же он знал, как ему лететь, и для него это всегда оставалось рискованным приключением, вызовом. Когда же она шагала с горного утеса, речь шла о совсем ином, об отречении от всего. Она зажмурилась на ходу, чувствовала, как холодный ветер трепал ее по щекам.

– Конечно, у меня все нормально здесь, на Готланде, Сесилия. Дело не в этом. Ты уже большая девочка, сердце мое. Поэтому я решил рассказать тебе.

– Мама знает, что ты будешь работать в Стокгольме?

Он ничего не ответил.

– И, по ее мнению, это хорошо? – спросила она со слезами на глазах.

– Я пока не успел поговорить с мамой. Еще ничего не решено. Пожалуй, было бы глупо с моей стороны заводить сейчас разговор на данную тему. Я просто хочу, чтобы ты была в курсе событий.

– Событий? И что же у нас происходит?

Сесилия, дрожа от волнения, повернулась к отцу. Сама удивилась, насколько резко прозвучал ее голос.

– Ну, я пока действительно не знаю. Все вилами по воде писано. Не беспокойся. Я, пожалуй, даже не получу работу в Стокгольме. Не думай больше об этом деле. Нет смысла беспокоиться напрасно.

Он сжал руку дочери в попытке утешить ее и перевести мысли девочки в другом направлении. У нее возникло ощущение, словно отец хотел сгладить сообщенную им новость. Не осмеливался сказать всю правду. Сесилия попыталась придумать подходящий ответ, но в голову ничего не пришло. Она механически шагала рядом с отцом, ставила одну ногу впереди другой. Таращилась на свои кроссовки. Сосредоточила все внимание на ходьбе по неровной поверхности. Один-два, один-два. Он по-прежнему держал ее за руку и находился совсем близко, но все равно, казалось, огромное расстояние, десятки километров разделяли их.

– Жизнь может измениться, – продолжил он. – В детстве мне тоже не нравились перемены. Это обычное дело у детей. Постепенно я понял, что даже вещи, которые изначально считаешь мерзкими, в конце концов могут оказаться просто фантастическими. Если новое тебе непривычно, это вовсе не означает, что оно должно быть плохим.

Солнце исчезло за облаками. Гора стала серой. Ветер усилился, и гулявшие по морю волны словно надели белые пенные чепцы. Капли дождя упали ей на нос, во всяком случае, такое у нее создалось ощущение. Погода в этих краях могла поменяться быстро, при полном штиле и чистом синем небе внезапно налетал сильный ветер и менял все за несколько минут.

– Пожалуй, пора идти домой, – сказал отец и посмотрел в сторону темневшего горизонта.

Его рука была столь же теплой, как и всегда.

Ледяной холод, однако, все равно прокрался в ее сердце.

Что-то изменилось безвозвратно, и она сомневалась, хотелось ли ей знать, о чем шла речь.

Кнутас сидел на своем старом дубовом стуле с сиденьем из мягкой кожи и потихоньку раскачивался вперед и назад. Ввиду отсутствия другого разумного занятия он потратил несколько часов на сортировку бумаг. За прошедшие выходные ничего интересного не случилось. Все ограничилось дракой, затеянной пьяницами около Сёдерпорта, кражей из автомобиля на автобусной станции и несколькими разбитыми окнами в продовольственном магазине в Виббле, да еще у кого-то сбежала корова и, болтаясь по городу, устроила переполох. Да, какой только ерундой порой не приходилось заниматься.

Последнее значительное событие криминального свойства произошло достаточно давно, и сейчас его работа напоминала бег на месте. А результатом стала апатия и тоскливое настроение. Единственным светлым пятном на этом фоне выглядел приближавшийся перерыв на кофе. Кнутас достал трубку и принялся набивать ее, поглядывая в окно. Березы наконец покрылись листвой, море пенилось на ветру по ту сторону окружавшей город стены. На парковке перед торговым центром сети «Кооп» хватало свободных мест, через пару недель, как только туристский сезон обрушится на остров, все здесь будет выглядеть совсем иначе. После долгой суровой зимы и холодной дождливой весны теплый воздух, который ласкал его щеки, долетая из открытого окна, казался чуть ли не волшебным даром природы. Обычно он только возился с трубкой, набивал ее табаком, втягивая носом приятные запахи, чтобы потом вытряхнуть ее и отправить все до последней крошки в мусор. Но сейчас сделал затяжку. Понял, что безделье просто измучило его. Обычно он курил, только если страдал от скуки или если что-то его беспокоило.

Лето наступало, и это вызвало у него приступ меланхолии. Раньше, когда он состоял в браке с Лине и дети находились дома, все было очень просто. Семейная жизнь плавно текла год за годом, следуя давно установившимся традициям, с празднованиями Рождества, дней рождений, Пасхи и Янова дня, и мыслей о чем-то другом не возникало. С наступлением лета он всегда знал, что будет делать, они с Лине выбирали, в какие недели пойдут в отпуск, когда поедут на материк и в Данию и куда отправятся с детьми. Сейчас же уже шел июнь, а он не имел представления, чем будет заниматься. Они с Карин подумывали осенью прокатиться за границу, и, пожалуй, это была неплохая идея. Впрочем, с какой стороны посмотреть.

Кнутас тяжело вздохнул и сделал новую затяжку. Что за чертовщина творилась с ним? Он чувствовал себя усталым, потерял интерес к жизни. Казалось, ничто уже не могло принести ему настоящую радость. Стук в дверь оторвал его от этих мыслей.

– Да, – сказал он, – войдите.

В дверном проеме появилась Карин, и у него сразу потеплело на сердце. Обычно ему достаточно было лишь посмотреть на это хрупкое создание со спадающими на лоб волосами, щелью между передними зубами, обнажавшейся, когда она улыбалась, чтобы его настроение изменилось в лучшую сторону. Но сейчас, судя по мрачной мине, у нее самой кошки скребли на душе. Вдобавок красные пятна на шее показывали, что она нервничала.

– Ты знаешь Хенрика Дальмана, художника? – Прежде чем Кнутас успел ответить или даже подумать над ее вопросом, она продолжила: – Мы получили сообщение, что он убит в своем летнем доме в Льюгарне. Найден голым, задушенным петлей, со скованными наручниками руками в собственной кровати. Если верить соседу, обнаружившему его, все выглядит как убийство на сексуальной почве.