Я прекрасно знаю, что не все смогут преуспеть так, как я. Я также понимаю, что это не столь необходимо для всех детей – быть образованными так же, как мой сын. Но я убежден, что большее из того, что я сделал, может быть повторено и разумное приложение моего метода принесёт немалую пользу. ‹…› Так же думали и говорят очень многие среди наших учителей и воспитателей (в строгом смысле слова), такие как Занф, Шерве, Зампе, Зальцман, Оливье, Тиллих, Гутсмутс, Ладомус, Зереннер, Ленц, Леопольд и т. д., равно как и многие другие, ставшие благодаря этому моими настоящими друзьями, поскольку их весьма интересовал мой опыт; все они также продолжают – и поддерживают – активное участие в моих идеях; и все они уверены, что это нуждается в публичном объяснении. Тем, что я делаю, очень рано заинтересовался Песталоцци[3], и он своим ясным видением и теплым непредвзятым умом смог предвидеть не только цвет, но и плод в том, что было ещё крошечным бутоном. И наблюдая за тем, что я делаю, он выразил свое отношение и немалую симпатию к этому в следующем письме: Дорогой высокочтимый друг! Позвольте мне, пока Вы еще пребываете по соседству с нами, ещё раз сказать Вам, насколько я заинтересован Вашим методом воспитания, по которому Вы занимаетесь со своим ребёнком, и насколько я нахожу свои педагогические идеи в сущности на Ваши похожими. Позвольте мне сказать и больше: я порой опасаюсь, что мои рубрики: форма, число и слово, равно как и весь внешний вид моих элементных книг[4], на первый взгляд очень могут показаться всего лишь действием безыскусной природы, наивернейшим образом корректирующей формы общечеловеческого здравого смысла. Но на самом деле это только кажимость, которая зиждется на том, что в целом исполнение нашей деятельности несомненно схоже с любым другим образовательным методом, в котором находят свое чистое выражение опыт способного к непосредственным наблюдениям отца и подлинная любовь матери. Что с того, что этот опыт не виден в мертвых столах и нагромождениях бесконечных изданий? Он и не может появиться там! Но если Крюзи[5], ведомый этими идеями, становится совершенным ребёнком для детского сознания, и ребёнок находит себя в каждом слове Крюзи, и во имя его воспитательного метода и должен находить себя там, как должен находиться себя в самых простейших словах своей матери, чья разумность стала ему ясна благодаря тысячекратному опыту – тогда наша реальная деятельность воистину есть нечто совершенно отличающееся от того, чем может показаться на поверхностный обманчивый взгляд. Верно и то, мой друг, что Вы видели лучше, чем кто-либо иной, хотя бы уже потому, что по сути работали в том же самом духе. Вы не знали этого, но в основании Вашей деятельности лежат те же зрелые естественные чувства, на которых после бесконечных поисков развиваются и мои педагогические правила. Друг мой! Ваше дело чрезвычайно важно для меня. В настоящее время мы больше, чем в чём-либо другом, нуждаемся в том, чтобы труд воспитания поверить зрелым опытом, и это именно тот опыт, который может стать могучим подтверждением взглядов, вытекающих из моей собственной методы. В этих обстоятельствах Вы, мой друг, должны чувствовать, как важно для меня продолжение Ваших педагогических опытов и, по возможности, расширение их. Друг мой! Вы уже призваны к исполнению своего поприща и помимо моих желаний; позвольте же мне также присоединить и мои желания к ожиданиям Ваших ближайших друзей, и не отказывайтесь, пожалуйста, от этой, оказавшейся теперь в Ваших руках, возможности. Такие люди, как Вы, которые своей проницательностью схватывают всё, что предоставляется их сознанию и которые способны постоянно действовать в согласии с тем, что осознали, связывая воедино суть человеческой природы и обстоятельства человеческой жизни, могут сделать многое. Я вполне осознанно числю Вас среди людей такого сорта и всегда радуюсь в предчувствии возможности услышать от Вас о новых успехах в Ваших экспериментах со всей той откровенностью и точностью, что отличали Вас на протяжение тех счастливых часов, кои я провел с Вами в обсуждении нашего предмета.
Удачи в пути, дружище! по нашим горам, и позвольте уверить Вас в моей неизменной к Вам симпатии. Ваш любящий друг Песталоцци[6] 1804, август. Он оставался в своем убеждении все эти 14 лет, а затем понуждал меня в частной беседе написать историю воспитания и образования моего сына настолько подробно, насколько это вообще можно сделать. На этом же настаивали его друзья, а также хорошо известный французский учёный Жульен Парижский[7]. Они доблестно встретили все мои возражения, которые по большей мере происходили от моей скромности, и Песталоцци написал мне в самый день моего отъезда из Ивердона следующее: Дорогой г-н Витте, Вы, конечно же, помните те беседы о педагогике, которые мы вели с Вами 14 лет назад на берегу Бухзее. Тогда вы подали нам надежду, что благодаря Вашим собственным принципам сделаете Вашего сына более чем обыкновенным человеком. Ныне обещанное Вами выдающееся достижение далеко превзошло то, что Вы тогда обещали нам. Вопрос теперь стоит так: в какой мере это достижение произошло именно благодаря Вашему искусству, или в какой мере стало оно причиной этого? Вопрос в том, в какой мере это достижение является чистым следствием его выдающихся талантов, или в какой мере это результат принципов образования и средств, каковые в приложении к другим детям могут дать в конечном итоге более менее близкий результат? Дорогой г-н Витте, дабы Ваши друзья по воспитательной работе смогли, наконец, определиться в этом вопросе с определённой уверенностью, Вам следовало бы в подробных деталях, входя во все частности именно Вашего собственного руководства, описать тот путь, которым Вы шаг за шагом вели Вашего сына. В удивительных способностях Вашего сына сомневаться невозможно. Но в какой мере в их развитии участвовали Ваши педагогические способности и уменья, как они смогли раскрыть и развить их – это можно сделать только в подробнейшей истории с полным описанием Вашей методы. Дорогой господин Витте! Это очень важно сделать и это воистину тот труд, которому не жаль посвятить своё время. Всего Вам хорошего, дорогой господин Витте! И будьте уверены в моем высшем к Вам расположении, которое позволяет мне иметь честь называть себя Вашим покорнейшим слугой и другом. Песталоцци. Ивердон, 4 сентября, 1817 Крюзи и Нидерер (позднее также Тоблер)[8] и тогда и теперь тоже просили меня сердечно и неотступно. И я имел честь им говорить, что несмотря на злословие глупцов и недоброжелателей – при первой же возможности! – напишу книгу для отцов и матерей. Ко всем этим и подобным требованиям добавлю здесь лишь ещё одно мнение, которое хотя и столь же дружественно поощряет, но ещё и касается непосредственно того, чего я боялся, а потому не могу им пренебречь. Я имею в виду замечательного пастора и профессора Гесснера (моего ныне покойного друга, зятя Лафатера[9]), который равно достоин почтения как пастор, как человек и как воспитатель. Этот учёный человек выразил желание получить краткое описание достижений моего сына, что я и предоставил ему (Гесснеру). Он вернул мне страничку со следующим письмом, ещё раз повторив то, что часто говорил устно, уже запечатленное в сердце. Вот это письмо: Чрезвычайно обязан Вам за предоставление мне этой в высшей степени замечательной странички. Весьма поражает тот труд, который продемонстрировал юноша. Счастливый отец! сын которого, о чём так же не следует забывать, обладает столь выдающимися дарованиями (такими же был вооружен некогда проделавший выдающийся путь Петрарка), которые позволили завершить сей труд столь уверенно и быстро – пройти путь, на котором Ваше понимание души, Ваша проницательность и Ваша высочайшая простота смогли достигнуть такого. О, Вы очень скоро узнаете, опубликовав описание Вашего метода, в каком положении окажутся многие отцы, которые не смогут достичь того же успеха, какого посчастливилось достичь Вам. Ведь для того, чтобы достичь некоего поразительного развития, исходное должно быть в сравнении с ним почти таким же. Ни один мудрый человек не может остаться равнодушным и ещё менее станет предвзято отрицать – но сами вещи, как само простое величие, встают в противоречие; как сама истина, выражают протест – и, радуйтесь! Как всё доказанное побеждает и неоспоримо проглядывает сквозь всякое человеческое создание, так и психолог отступает перед экзаменом природы. Опыт и время также должны это доказывать, и тот, кто выносит окончательный приговор без экзамена, не истинный мудрец. Со смиренным и благоговейным почтением Г. Гесснер, пастор и профессор Цюрих, 16 июля 1817 г. вернутьсяПесталоцци Иоганн Генрих (1746-1827) – швейцарский педагог, основатель теории начального обучения, связывающего педагогику с психологией. Предложил ряд новых идей по объединению обучения и трудового воспитания. вернутьсяИмеются в виду следующие пособия для первоначального обучения: «Книга матерей, или Руководство для матерей, как учить их детей наблюдать и говорить» («Buch der Mutter oder Anleitung fur Mutter ihre Kinder bemerken und reden zu lehren», 1803); «Азбука наглядности, или Наглядное учение об измерении» в трех частях («ABC der Anschauung oder Anschauungslehre der MafJverhaltnisse», 1803); «Наглядное учение о числе» в двух частях («Anschauungslehre der Zahlenverhaltnisse», 1803-1804). Эти книги вскоре после их выхода были переведены на ряд европейских языков, на русский язык их перевёл учитель поэта В. Жуковского Ф. Г. Покровский. В России вышли: «Книга для матерей…» и три книги «Очевидного учения о содержании чисел», а в 1806 г. и «Азбука очевидности, или очевидное учение о содержании чисел» в 1807 г. Предложенное Песталоции элементное образование подразумевает такую организацию обучения, при которой в объектах познания и деятельности выделяются простейшие элементы, что позволяет постоянно двигаться от простого ко все более сложному, доводя знания детей до возможного совершенства. Педагог выделяет следующие простейшие элементы познавательной деятельности: число (простейший элемент числа – единица), форма (простейший элемент формы – линия), названия предметов, обозначенные с помощью слов (простейший элемент слова – звук) и т. д. вернутьсяГерман Крюзи (1775-1844) – швейцарский педагог и поэт, автор биографических книг о Песталоцци и о себе, а также руководства для учителей по рисунку. вернутьсяЗдесь любопытно привести строки из дневника Песталоции от 15 февраля 1774 г. «В свободной аудитории природы ты поведешь за руку своего сына, ты будешь учить его в горах и долинах… Но в эти часы свободы природа да будет более учителем, чем ты… Пусть он почувствует это, почувствует до конца, что здесь учит природа. Ты же должен со своим искусством тихо, почти крадучись следовать за природой. Когда птица очаровательно щебечет, и когда червяк, только что появившийся на свет, ползет по листу, прекрати упражнение в языке. Птица учит и червяк учит больше и лучше. Молчи!». (Песталоцци И. Г. Избранные педагогические сочинения в 3-х тт. М.: Издательство Академии педагогических наук СССР, 1961. Т. 1. С. 117). вернутьсяМарк-Антуан Жюльен Парижский (1775-1848) – основоположник сравнительной педагогики. Впервые поставил вопрос об изучении международного опыта развития образования как особом направлении научных исследований. Активный участник Великой французской революции, сторонник Робеспьера, видный публицист. вернутьсяШвейцарские педагоги Йохан Нидерер (1779-1843) и Георг Тоблер (1770-1843). вернутьсяИоганн Каспар Лафатер (1741-1801) – известный швейцарский писатель, богослов и поэт, трагически погиб, пытаясь остановить французского мародера. Профессор Гесснер, потомок широко известного швейцарского учёного-энциклопедиста Конрада Гесснера (1516-1565); издал собрание сочинений Лафатера. |