Господи, Эрл Гулд.

Почему-то он забыл о нем, как начал забывать о многих вещах. Луис старался не думать об этом. Он проследовал по Провиденс-стрит до ее пересечения с рекой и повернул на Мэйн. Поехал по ней, зная, что с нее будет съезд на проселочную дорогу, которая выведет его к 421-ому шоссе. Но куда потом? Он не знал и не хотел спрашивать себя.

Солнце вскоре взойдет... и что оно увидит? Что осветит своим светом? Мир откатился к плейстоценовым временам, и все из-за какого-то гена. Микроскопическая химическая передача наследственности.

Луис не видел в этом смысла. Уже не видел.

Он коснулся кровавой корки на ноге, в том месте, куда попала стрела. Нужно быстрее позаботиться о ране, или начнется заражение.

Перед глазами у него мелькали лица - Мишель, Мейси, Дика Старлинга. Их было слишком много, и все они причиняли ему боль.

На выезде из города стоял знак, установленный сервисным клубом "Киванис": "ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ГРИНЛОН". Луис осветил его фарами. Кто-то насадил на знак человеческую голову. Очень подходяще.

Впереди виднелись темные фигуры.

Их было много.

Голые люди стояли посреди дороги, и машина неслась прямиком на них. Они деградировали так, что уже не понимали, что символизирует машина. Что это - движущийся механизм, способный их раздавить. Они стояли, словно олени, завороженные огнем фар. Луис сбавил скорость, понимая, что ему придется проехать прямо сквозь них. Эта идея была не такой отвратительной, какой могла показаться раньше, ибо он хотел убить их. Они олицетворяли все, что он теперь ненавидел.

Он посигналил пару раз, и они лишь двинулись вперед.

 Они собирались атаковать машину.

Бросались на нее с топорами и копьями, молотками и пиками, и Бог знает с чем еще. И глаза у всех горели тем диким звериным огнем. Это были доисторические охотники, обнаружившие чудовище и собирающиеся его убить. Они собирались убить зверя, завалить мастодонта.

Луис остановил машину, пораженный тем, что видит.

Затем переключил передачу и нажал на педаль газа. Гребаные идиоты. Гребаные первобытные идиоты. Медвежьи шкуры, племена и каменные ножи. Уму непостижимо. Они бросились на машину, и он врезался в них, сбив троих и переехав четвертого. Но один ударил чем-то по машине, и окно с пассажирской стороны разбилось. "Форд" качнуло от удара, но он продолжил путь.

 Слава богу, слава богу.

Черт.

Их было еще больше.

Сцена повторилась. Они атаковали машину. Луис сбил нескольких, одного подбросило от удара, и он врезался в лобовое стекло. Оно покрылось белой паутиной. Тело застряло в стекле, сквозь трещины текла кровь. К тому времени Луис уже не видел, куда едет. Он издал дикий крик, когда увидел, что они повсюду - голые люди толпились у обочины, стояли посреди дороги. Он сбил еще двоих или троих.

Руль крутился у него в руках.

Он закричал снова, когда машина попала под град камней, и тело, застрявшее в лобовом стекле, влетело в салон, когда заляпанное кровью безопасное стекло поддалось. Тело соскользнуло с приборной доски и упало ему прямо на колени. Он ударил по тормозам, пытаясь избавиться от истекающего кровью трупа. Машина заскользила по гравию, ее тряхнуло, закрутило, потом она попала в канаву и перевернулась на бок.

Луис слышал вдали их вой.

Он не пострадал.

Когда машина перевернулась, труп мужчины упал на заднее сиденье. Времени не было. Луис выбрался через окно с пассажирской стороны, где было выбито стекло. Поскользнулся и упал в канаву, где было фута три стоячей воды. Выбрался на травянистый берег. В свете восходящего солнца он видел раскинувшееся фермерское поле и пасущихся овец.

Хромая, он двинулся вперед, легкие болели, в горле першило.

Вокруг было еще темно, и он набрел прямиком на стаю дикарей. Они пришли сюда, на это поле за овцами. Все овцы были мертвы. Шкуры содраны. То, что он увидел, были не пасущиеся овцы, а дикари в заляпанных кровью овечьих шкурах.

Десятки их окружили его, и он, запнувшись об собственные ноги, упал в траву.

До него доносилось пение птиц. Хрюканье и кряхтение приближающихся дикарей. Вот и все. Они получили его. Не нужно больше бежать, не нужно больше прятаться, не нужно больше ничего. Но может, лучше разобраться уже со всем, - подумал он. Ибо, как долго можно бежать, если ты – последний человек на Земле, а монстры приближаются со всех сторон.

Лучше умереть, чем стать таким, как они.

Он смотрел, как они приближаются, и испытывал к ним абсолютное отвращение. Они вернулись к тем временам, когда люди были всего лишь грязными, лохматыми хищниками в шкурах, с ритуальными татуировками и пирсингом. Тварями, которые копались в горах костей и мастерили грубое оружие, лелеяли черепа своих предков и скальпы врагов, пели давно забытым языческим богам охоты, растили свое грязное потомство в тенистых, пахнущих мясом пещерах, где коптилась плоть - зверей и животных - над ритуальными кострами, освещавшими их сумрачный, злой мирок.

Нет, он не собирался превращаться в нечто подобное.

Когда они обступили его, стали дергать и царапать, он потерял сознание. Как же это было восхитительно, упасть головой во тьму, в забвение небытия. Даже они не смогут достать его здесь.

Он был в безопасности...

91

Когда он очнулся, солнце уже взошло.

Он остался цел.

Не был нарезан на куски или насажен на вертел.

Нога болела уже не так сильно, и он увидел, что на нее приложена грубая примочка из грязи, листьев и трав. Что бы это ни было, оно сработало.

 Но он был не один.

Он лежал в траве, на него была наброшена зловонная овечья шкура. Рядом с ним лежала женщина, ее голая спина прижималась к его груди, а зад - к его промежности. Они всегда так спали, прильнув друг к другу...

 Мишель.

Он был с Мишель, как бы безумно это не звучало. И он не смел пошевелиться, потому что это разбило бы фантазию, разрушило бы сон... Но потом он осознал, что это вовсе не сон. Он был с ней. Действительно, с ней. Она была живой, дышащей и теплой. Пахла кровью, черноземом и сырым мясом, но это все равно была Мишель, несмотря на раскрашенное тело.

Проглотив страх, он прижался к ней, позволил своим руками гладить ее гладкую загорелую плоть. Она ответила взаимностью. Отреагировала мгновенно, стала тереться об него задом. А когда у него встал, несмотря на жуткий запах, исходящий от нее - а, может, как раз из-за него - Луис подумал, что у него еще никогда не было столь мощной эрекции, возбуждения и полового влечения. Его буквально трясло. Кровь в венах кипела. Он протянул руку. Мишель застонала. Лежа у нее за спиной, он схватил ее за зад, затем приподнял ей одну ногу, чтобы войти в нее.

Она была уже мокрой.

Он яростно проник в нее, шлепнувшись бедрами об ягодицы, и она принялась кряхтеть и стонать от удовольствия, почти заглушая издаваемые им звуки. Он долбил ее, затем, не в силах больше терпеть, погрузился в нее, сжал ей ноги и, содрогаясь, кончил.

Потом отстранился, едва способный дышать.

Казалось, будто он излил из себя нечто большее, чем одну лишь сперму. Мишель обернулась и улыбнулась ему, оскалив окровавленные зубы. Она по-прежнему была ночным зверем, деградировавшим охотником. Ее темные волосы были сальными от жира, с вплетенными в них костями и бусами. Лицо по-прежнему было выкрашено в белый цвет, глаза, нос и губы обведены черным. Она была первобытной дикаркой, но все еще красивой. Возможно, ее красота даже усилилась, вернувшись к своей первозданной форме. Гибкая голодная кошка... но теперь уже послушная, а не смертельно опасная. Его жена, такая, какой она была всегда.

Мишель извлекла откуда-то кусок сырого мяса.

Предложила ему.

Нет, он не станет есть это мясо сырым. В противном случае, он будет не лучше их, а ему нельзя терять свою человечность. Нельзя. Но этот голод. Он проснулся у него в животе, грыз желудок. Луис чувствовал солоноватый запах крови и мяса, испещренного прожилками жира. У него потекли слюни.