От ребяческой непоследовательности его слов ее глаза вспыхнули. Должно быть, досада вынудила ее тихим подавленным голосом произнести:

– По-моему, я всегда делала для тебя то, что нужно, Фрэнк. Думаю, ты это понимаешь, если был счастлив.

– Это верно, – мрачно бросил он. – Ты само совершенство. Когда ты идешь, я слышу, как тебе аплодируют.

Она не ответила, но, чувствуя, как горят у нее щеки, устремила на него взгляд, выражающий горячий упрек. Постояв с минуту, она торопливо подошла к дивану, взяла рукоделие и, притворяясь, что очень увлечена, принялась шить дрожащими пальцами. Фрэнк тоже замкнулся в мрачном молчании. Супруги сидели в тишине, наконец он встал. Помимо своей воли, Люси протянула к нему руку, глаза у нее вдруг затуманились слезами.

– Тебе что-нибудь… – Ее переполняло желание примирения. – Что-нибудь принести?

– Я иду спать, – ответил он, – спать!

Она ошеломленно уставилась на него:

– Но, Фрэнк, еще нет и девяти. – Она протянула к нему руку. – Давай помиримся. В конце концов мы любим друг друга.

– Оставь это, – бросил он, – сегодня ты уже много для меня сделала.

И не успела Люси сказать что-то еще, как он вышел из комнаты.

Она долго сидела, застыв, слыша, как он медленно ходит наверху. Шаги стихли – он лег в кровать. Невидящим взором Люси смотрела куда-то в пустоту, чувство обиды прошло, уступив место странному сожалению. Душа была полна неясным смятением.

Наконец она нетерпеливо дернула головой, встала и завела часы, стоящие на каминной полке. Подобные обязанности, которые по праву переходят к хозяину дома, были полностью возложены на нее. Потом она пошла наверх.

Она разделась в темноте и легла в постель рядом с мужем. Он не спал, только делал вид, что спит. Его размеренное дыхание не обмануло ее, и несомненный факт его притворства был очевиден по той едва заметной напряженности тела, которое чуть касалось Люси. Она хотела, чтобы муж заговорил с ней, но чувствовала: он не станет. Сама же она опасалась опять встретить отпор. У нее тоже была гордость. И так Люси, не двигаясь, лежала бок о бок с Фрэнком, закрыв глаза, чтобы спрятаться от бледного лунного света, и думала, думала, слегка наморщив лоб, пытаясь постигнуть нечто, по-прежнему ускользающее от нее.

Она твердо решила поговорить с Анной начистоту и мысленно наметила послеполуденное время, когда Питер не будет им мешать. Она сохранит спокойствие, будет помнить, что Анна ее гостья, но в итоге потребует, чтобы та объяснила свое поведение. Однако на следующее утро Анна совершенно неожиданно собралась в Глазго за покупками – хотя ни одна из ее затей не имела такого точного и обдуманного определения. После завтрака она небрежно проронила:

– Хочу купить себе кое-какую одежду.

Тут же она встала из-за стола и, не выказывая особого энтузиазма, отправилась на станцию, к десятичасовому поезду. Никакой подготовки, никакого волнения, никакого упоминания о том, что Люси могла бы поехать с ней.

Не то чтобы Люси мечтала составить ей компанию. На самом деле, несмотря на провал своего замысла, она наблюдала отъезд другой женщины с чувством невероятного облегчения. В то утро голова у Люси была тяжелая, ее одолевали странные навязчивые сомнения. Наверное, хорошо, что Анна уехала. Люси хотелось остаться одной и все обдумать, взвесить все обстоятельства. Снова и снова к ней приходило осознанное ощущение того, что ее попытки не напрасны, что в муках должно родиться нечто, созвучное ее душе, и после этого наступит облегчение.

Она бродила по дому, почти автоматически собирая вещи Питера для его поездки в Порт-Доран в конце недели и едва ли замечая то, что происходит вокруг. С мучительным напряжением она пыталась сформулировать свои подозрения, вызвать в воображении фантом, который неотступно преследовал ее.

Надо признать, что с самого начала она пыталась подружиться с гостьей. Радушно ее принимала, старалась во всем ей понравиться. Но, оглядываясь назад, Люси приходила к выводу: неприязнь к Анне зародилась в тот самый момент, как Джо привез ее в дом Муров. И неприязнь эта была взаимной. Убежденность в том, что Анна ей нравится, была иллюзией, плодом воображения, обманом – Люси так хотелось быть гостеприимной! Анна никогда ей не нравилась, ибо они были полной противоположностью друг друга. Анна не вызывала у нее доверия. И первым поводом к недоверию был тот раз, когда, вернувшись из Рэлстона, Люси застала Анну и Фрэнка у камина, где они так уютно устроились. Постепенно, камень за камнем, росло это немыслимое сооружение – не имеющее, пожалуй, четких очертаний, бесформенное скопление сомнений, подозрений, догадок, – и возникло оно благодаря характеру Анны Галтон и ее влиянию на Фрэнка. В результате визит Анны, который Люси с энтузиазмом предвкушала, стал не радостью, а угрозой, чем-то мучительным, почти зловещим. Для Люси было очевидным, что она не виновата в создавшейся ситуации, да и в чем ее, право, можно обвинить? Фрэнк – ее муж, живущий с ней в полном согласии и счастье. Приехала Анна, и счастье кончилось. Это неоспоримо. Вероятно, виновата в этом Анна. Но в чем ее вина? Люси прикусила губу и, наморщив лоб, опять попыталась увязать в цепочку свои разрозненные наблюдения. Разве она не различила в замечаниях Джо странных намеков, не уловила в поведении Эдварда особой многозначительности? А эта необычная атмосфера в пресбитерии, почти мучительное смущение мисс О’Риган – крылась ли причина просто в ее небывалой скромности? И потом – отношение Анны к Фрэнку. Поведение самого Фрэнка – его упрямое молчание. Если бы он обязан был молчать, если существовала какая-то тайна, не подлежащая разглашению, Люси сразу поняла бы. Но ему нечего скрывать. Нечего! И все же он скрыл это. Он, побывавший в Ирландии в тот самый год, ни слова не сказал о происшествии в семье Галтон. О-о! Мысль об этом не давала покоя.

Люси нахмурилась и судорожно вздохнула. Она воздвигла в уме странное сооружение, которому для завершения не хватало лишь замкового камня.

Может быть, никакого замкового камня нет. Может быть, ею движет одна ревность. Поморщившись от такого предположения, Люси все же задумалась. И спокойно отбросила эту мысль. Нет-нет! Ревность – следствие невероятного эгоизма. А ее любовь не эгоистична. Все ее существо стремится к конечной цели – благу Фрэнка. Она так хорошо его знает, до конца понимает, любит его всепоглощающей любовью, поэтому не допустит ни вмешательства в его счастье, ни нарушения мирного течения его жизни. Это не ревность. Это верность, преданность, здравомыслие – да, возвышенная суть ее любви. Так думала Люси. И она это знала.

Анна, конечно, другая. У нее нет ни идеалов, ни амбиций, ни цели, ни правил. Несчастье с ребенком, похоже, в точности показало ее отношение к жизни. Почему же она не вышла замуж за отца этого ребенка и не устроила себе нормальную жизнь? Но это было бы не в духе Анны. Без сомнения, она насмешничала и вела себя своенравно, делая вид, что ей все безразлично. Мужчина наверняка оказался слабаком, непостоянным и неразумным, мечтающим лишь о том, чтобы в конечном счете освободиться от обязательств. И Анна позволила ему ускользнуть. Люси представляла себе, как Анна холодно говорит: «Тогда иди к черту. Мне на тебя наплевать». Да, судя по всему, так все и было.

Но это неправильно, ошибочно и совершенно противоположно семейной политике Люси, с ее прямотой и открытостью. Допустим, например, что она примет беззаботное поведение Фрэнка, который может, как известно, быть непостоянным и неразумным, – какое будущее в этом случае их ожидает? Только катастрофа.

Она вздохнула и коленом задвинула ящик, в который укладывала вещи Питера. Потом резко выпрямилась и пошла в спальню Анны, чтобы прибрать там. В дверях остановилась и, сдвинув брови, несколько секунд обозревала комнату. «Беспорядок просто ужасный», – подумала она. Кровать не заправлена – уж это, по крайней мере, Анна могла бы сделать, ведь она в гостях, – на туалетном столике все разбросано, из полуоткрытого ящика торчит чулок с глянцевой пяткой, на полу валяется женская сорочка. Нижнее белье Анны, выставленное на обозрение, – с соблазнительным узором, из ткани, совершенно непохожей на белый батист, который носила Люси, – даже оно вызывало у нее раздражение и досаду. Невольно возникло горячее желание избавиться от гостьи: «Надеюсь, она скоро уедет». Да, Анне не следует надолго здесь задерживаться. Пускай уезжает. И она, Люси, не пожалеет об этом. Наконец она признала всю глубину их взаимной неприязни.