"Надолго прieхали?" - спросила Валентина Львовна съ улыбкой и быстро натянула яркую, съ пушкомъ, губу на большiе розовые зубы. "Вообще - да, сказалъ Мартынъ. - Только вотъ съeзжу по дeламъ въ Берлинъ, а потомъ вернусь". "Мартынъ... Сергeевичъ?" - тихо справился Грузиновъ и, на утвердительный отвeтъ Мартына прикрылъ вeки и повторилъ его имя-отчество еще разъ про себя. "А знаете, вы"... - проговорила Валентина Львовна и сдeлала вазообразный жестъ своими дивными руками. "Еще бы, - отвeтилъ Мартынъ. - Я батрачилъ на югe Францiи. Тамъ такъ спокойно живется, что нельзя не поправиться". Грузиновъ двумя пальцами потрогалъ себя за углы рта, и при этомъ его добротное, чистое, моложавое лицо со сливочнымъ оттeнкомъ на щекахъ, изъ которыхъ, казалось, можно было сдeлать тянушки, приняло немного бабье выраженiе. "Да, вспомнилъ, - сказалъ онъ. - Его зовутъ Кругловъ, и онъ женатъ на турчанкe", - ("ахъ, садитесь", - вскользь произнесла Валентина Львовна и двумя толчками отодвинула вбокъ свое мягкое, очень надушенное тeло, - чтобы дать Мартыну мeсто на скамейкe) - "у него какъ разъ заимка на югe Францiи, - развилъ свою мысль Грузиновъ, - и, кажется, онъ поставляетъ въ городъ жасминъ. Вы въ какихъ же мeстахъ были, - тоже въ духодeльныхъ?" Мартынъ сказалъ. "Во-во, - подхватилъ Грузиновъ, - гдe-то тамъ по близости. А, можетъ быть, и не тамъ. Вы что, учитесь въ берлинскомъ университетe?" "Нeтъ, я кончилъ въ Кембриджe". "Весьма любопытно, - вeско сказалъ Грузиновъ. - Тамъ {196} еще сохранились римскiе водопроводы, продолжалъ онъ, обратившись къ женe. - Представь себe, голубка, этихъ римлянъ, которые вдалекe отъ родины устраиваются на чужой землe, - и замeть: хорошо, удобно, по-барски". Мартынъ никакихъ особенныхъ водопроводовъ въ Кембриджe не видалъ, но все же счелъ нужнымъ закивать. Какъ всегда въ присутствiи людей замeчательныхъ, съ необыкновеннымъ прошлымъ, онъ испытывалъ прiятное волненiе и уже рeшалъ про себя, какъ лучше всего воспользоваться новымъ знакомствомъ. Оказалось однако, что Юрiя Тимофеевича Грузинова не такъ-то легко привести въ благое состоянiе духа, когда человeкъ вылeзаетъ изъ себя, какъ изъ норы, и усаживается нагишомъ на солнцe. Юрiй Тимофеевичъ не желалъ вылeзать. Онъ былъ въ совершенствe добродушенъ и вмeстe съ тeмъ непроницаемъ, онъ охотно говорилъ на любую тему, обсуждалъ явленiя природы и человeческiя дeла, но всегда было что-то такое въ этихъ рeчахъ, отчего слушатель вдругъ спрашивалъ себя, не измывается ли надъ нимъ потихоньку этотъ сдобный, плотный, опрятный господинъ съ холодными глазами, какъ бы не участвующими въ разговорe. Когда прежде, бывало, разсказывали о немъ, о страсти его къ опасности, о переходахъ черезъ границу, о таинственныхъ возстанiяхъ, Мартынъ представлялъ себe что-то властное, орлиное. Теперь же, глядя, какъ Юрiй Тимофеевичъ открываетъ черный, изъ двухъ частей, футляръ и нацeпляетъ для чтенiя очки, - очень почему-то простые очки, въ металлической оправe, какiе подстать было бы носить пожилому рабочему, мастеру со складнымъ аршиномъ {197} въ карманe, Мартынъ чувствовалъ, что Грузиновъ другимъ и не могъ быть. Его простоватость, даже нeкоторая рыхлость, старомодная изысканность въ платьe (фланелевый жилетъ въ полоску), его шутки, его обстоятельность, - все это было прочной оболочкой, кокономъ, который Мартынъ никакъ не могъ разорвать. Однако самый фактъ, что встрeтился онъ съ нимъ почти наканунe экспедицiи, казался Мартыну залогомъ успeха. Это тeмъ болeе было удачно, что, вернись Мартынъ въ Швейцарiю на мeсяцъ позже, онъ бы Грузинова не засталъ: Грузиновъ былъ бы уже въ Бессарабiи.

XLIII.

Прогулки. До водопада, до Сенъ-Клера, до пещеры, гдe нeкогда жилъ отшельникъ. И обратно. Сентябрь былъ жаркiй, погожiй. - Утромъ, бывало, мороситъ, а уже къ полудню весь мiръ нeжно вспыхиваетъ на солнцe, блестятъ стволы деревьевъ, горятъ синiя лужи на дорогe, и горы, разогрeвшись, освобождаются отъ туманнаго облаченiя. Впереди - Софья Дмитрiевна и Валентина Львовна, сзади - Грузиновъ и Мартынъ. Грузиновъ шагалъ съ удовольствiемъ, крeпко опираясь на самодeльную трость, и не любилъ, когда останавливались, чтобы поглазeть на видъ: онъ говорилъ, что это портитъ ритмъ прогулки. Разъ съ какой-то фермы метнулась овчарка и стала посреди дороги, урча. Валентина Львовна сказала: "ой, я боюсь", - зашла за спину мужа, а Мартынъ взялъ палку изъ руки матери, которая, обращаясь къ собакe, издавала {198} тотъ звукъ, какимъ у насъ подгоняютъ лошадей. Одинъ Грузиновъ поступилъ правильно: онъ сдeлалъ видъ, что поднимаетъ съ земли камень, и собака сразу отскочила. Пустякъ, конечно, - но Мартынъ любилъ такiе пустяки. Въ другой разъ, видя, что Мартыну трудно итти безъ трости по очень крутой тропинкe, Грузиновъ извлекъ изъ кармана финскiй ножъ, выбралъ деревцо и, молча, очень точными ударами ножа, смастерилъ ему палку, гладкую, бeлую, еще живую, еще свeжую на ощупь. Тоже пустякъ, - но эта палка почему-то пахла Россiей. Софья Дмитрiевна находила Грузинова милeйшимъ и какъ-то за завтракомъ сказала мужу, что онъ непремeнно долженъ поближе съ нимъ познакомиться, что о немъ уже сложились легенды. "Не спорю, не спорю, отвeтилъ дядя Генрихъ, поливая салатъ уксусомъ, - но вeдь это авантюристъ, человeкъ несовсeмъ нашего общества, впрочемъ, если хочешь, зови". Мартынъ пожалeлъ, что не услышитъ, какъ Юрiй Тимофеевичъ разговорится съ дядей Генрихомъ, - о деспотизмe машинъ, о вещественности нашего вeка. Послe завтрака Мартынъ послeдовалъ за дядей въ кабинетъ и сказалъ: "Я во вторникъ eду въ Берлинъ. Мнe нужно съ тобой поговорить". "Куда тебя несетъ?" недовольно спросилъ дядя Генрихъ и добавилъ, тараща глаза и качая головой: "Твоя мать будетъ крайне огорчена, - самъ знаешь". "Я обязанъ поeхать, продолжалъ Мартынъ. - У меня есть дeло". "Амурное?" - полюбопытствовалъ дядя Генрихъ. Мартынъ безъ улыбки покачалъ головой. "Такъ что же?" пробормоталъ дядя Генрихъ и поглядeлъ на кончикъ зубочистки, которой онъ уже нeкоторое время производилъ раскопки. "Это о деньгахъ, - довольно {199} твердо сказалъ Мартынъ, - я хочу попросить тебя дать мнe въ долгъ. Ты знаешь, что я лeтомъ хорошо зарабатываю. Я тебe лeтомъ отдамъ". "Сколько?" - спросилъ дядя Генрихъ, и лицо его приняло довольное выраженiе, глаза подернулись влагой, - онъ чрезвычайно любилъ показывать Мартыну свою щедрость. "Пятьсотъ франковъ". Дядя Генрихъ поднялъ брови. "Это, значитъ, карточный долгъ, такъ что ли?" "Если ты не хочешь..." - началъ Мартынъ, съ ненавистью глядя, какъ дядя обсасываетъ зубочистку. Тотъ сразу испугался. "У меня есть правило, - проговорилъ онъ примирительно, - никогда не слeдуетъ требовать отъ молодого человeка откровенности. Я самъ былъ молодъ и знаю, какъ иногда молодой человeкъ бываетъ опрометчивъ, это только естественно. Но слeдуетъ избeгать азартныхъ... ахъ постой же, постой, куда ты, - я же тебe дамъ, я дамъ, - мнe не жалко, - а насчетъ того, чтобы вернуть..." "Значитъ ровно пятьсотъ, - сказалъ Мартынъ, - и я уeзжаю во вторникъ".