Но Веня считал свою страсть особенной, это была не слабость — это был смысл его жизни, его радость и боль, а вернее, сладостная боль, без которой Вениамин Игнатьевич Бобков, диагност от бога, милый добродушный человечек с пухлыми руками и чуть ехидным, но таким добрым смехом, уже не представлял своего существования.

Страсть звалась Станислав Федотович Петухов, космодесантник в отставке, бравый старшина, красавец с седеющими висками, старый холостяк и завидный жених для всех женщин микрорайона, начиная от юных дев двадцати лет и заканчивая дамами неопределённого возраста, деликатно именуемого в народе «тридцать с хвостиком», а по совместительству бывший одноклассник Вениамина и лучший друг.

Страсть была яркой, всепоглощающей и ничего общего с пошлой однополой любовью не имеющей. Она вообще не была плотской, нисколько. Она была высокодуховна и почти прекрасна в своей исключительности.

Веня люто, до черноты с алыми всполохами, ненавидел Стасика. Ненавидел давно и верно. Так верно, как никто и никогда не любил. Его преданности позавидовал бы самый пылкий любовник.

И сколько бы он ни читал книг, ни смотрел фильмов — Веня был уверен: его чувства исключительны и неповторимы. Причём тут Моцарт и Сальери? Пушкин и Дантес? Ромашка и Саня Григорьев? Есть только он и Стасик. И пусть весь мир подождёт. Ну или, если не хочет ждать, пусть крутится вокруг них.

Началось всё очень давно, в школьные годы чудесные. Сам Стасик уже и не помнил, как завязалась их дружба, он считал, что они дружили всегда, — чем неизменно вызывал у Вени новый приступ белой ярости.

А Веня помнил, помнил тот сентябрьский солнечный, но уже холодный день, когда чахлые земные берёзки покрылись золотистой листвой, словно пытаясь хоть немного разнообразить бледно-голубую палитру осени Нового Бобруйска. В тот день он и познакомился с новым одноклассником Стасиком Петуховым. Одноклассником, соседом и будущим заклятым другом.

Та осень была полна сюрпризов и неожиданностей. Всё началось с того, что в конце августа вернулись из длительной командировки его родители. Худые, загорелые до черноты под какой-то чужой звездой, слишком шумные и чужие.

За семейным ужином отец (почему-то было странно называть этого подтянутого и моложавого мужчину папой) окинул Веню критическим взглядом, задержавшись на пухлых щеках, и задумчиво произнёс:

— Мда, сынок, разъелся ты на бабушкиных пирожках… — потом дружески похлопал сына по плечу и оптимистично добавил: — Ну ничего! Мы быстро тебя в порядок приведём!

Веня вздрогнул всем телом и испуганно посмотрел на бабушку.

— У каждого свои таланты, кто-то мускулы качает, кто-то мозги, — Серафима Пална недовольно поглядела на зятя, — Веничка зато умненький у нас!

Зять внушением не проникся, а лишь жизнерадостно засмеялся, задорно поблёскивая глазами и ослепительной белоснежной улыбкой:

— Одно другому не мешает, мама! Вот на Новый Бобруйск мой одноклассник переехал с семьёй, сынок его вместе с Веней учиться будет. Так у Стасика и средний балл выше, и уже первый юношеский по лёгкой атлетике, плюс шахматы и ушу!

Так и началась у Вени новая жизнь. С новым другом, Стасиком. Тот к новой дружбе отнёсся очень серьёзно, таскал Веньку за собой по секциям и кружкам, благополучно совмещая подростковые проказы с учёбой и спортом.

Жизнь у Вени пошла весёлая, ему даже нравилось. Походы в лес и в кино на «взрослые сеансы», набеги на соседние сады во время дачных каникул, а позже — танцы в клубах в небольших посёлках, где они сначала блистали как «столичные звёзды», а после убегали от местных парней.

Вернее, Веня убегал, а Стасик стойко и упрямо стоял один против всех. За что был сначала нещадно бит, а после уважаем местной братвой. А Веня… А Веня всегда был на вторых ролях, верный оруженосец Санчо Панса. Ему постоянно ставили Стасика в пример.

Стасик выиграл на турнире по шахматам, Стасик взял кубок за победу в соревнованиях по плаванью. Стасик занял первое место в олимпиаде по математике…

Стасик. Стасик… Стасик!.. Ко всему прочему Стасика быстро принимали в любую компанию, везде он становился центром и лидером, мир вращался вокруг него. Веню просто терпели вначале и не замечали потом.

А ещё Стасик оказался отличным другом, готовым всегда прийти на помощь, будь то осадить не в меру ретивую местную шпану, выбравшую полноватого и неуклюжего мальчика объектом своих насмешек и тычков, или явиться домой к Вене во время ветрянки, не боясь подцепить заразу и выглядеть нелепым жирафом с зелёными пятнами.

В душе бедного Венички копилось раздражение пополам с восхищением. Копилось, набухая гнойным фурункулом, пока в один прекрасный — или, скорее, ужасный — день не лопнуло, оставив после себя незаживающую язву, которую Стасик, сам того не понимая, периодически поливал соляным рассолом.

По какой-то странной традиции опять стояла золотая (хотя для Нового Бобруйска скорее лазоревая) осень. Вообще, Веня потом, размышляя и анализируя, понял, что осень в его жизни играет очень важную, символическую, хотя иногда и фатальную роль.

Их небольшая, но дружная команда решила в первые школьные выходные сходить на лесное озеро в поход.

Вышли в пятницу после обеда и к вечеру уже были на месте стоянки. Пока все остальные разбирали вещи и ставили палатки, Веня пошёл оглядеть окрестности.

Он шёл вдоль берега, размышляя о том, что родители опять собрались в очередную экспедицию и можно будет бросить пару спортивных секций, только надо как-то Стасика убедить, что Вене лишние физические нагрузки ни к чему, а, может, даже и вредны.

Сам не замечая, он добрёл до устья небольшой лесной речки, впадающей в озеро. Раздвинув тонкие ветки кустарника, смахивающего на низкорослую лиану, Веня замер в оцепенении. Два молодых мужика натягивали поперёк речки странное ячеистое полотно, сплетённое из тонких бечёвок. Веня вспомнил, что подобное он видел в учебнике истории, это называлось «сеть» и служило для ловли рыбы, очень варварский способ. Рыба, попадающая в сеть, душилась и гибла, включая молодняк. Этот способ был давно запрещён всеми возможными конвенциями.

Веня замер, боясь шелохнуться, потом тихонько, чтобы его случайно не заметили, попятился задом в кусты, чуть ли не ползком выбрался на берег озера и пустился бежать не чуя под собой ног.

Очнулся Веня, только когда увидел друзей, спокойно разводивших костёр и мирно переругивающихся на тему картошки, дров и места в самой удобной палатке. Почему он ничего не рассказал им? Веня и сам толком не понял. Не хотел связываться? Боялся, что отчаянные приятели пойдут сами снимать сеть, обрадованные таким неожиданным и опасным приключением?

В общем — не рассказал. А на следующий день и забыл о происшествии, выкинул из головы, ведь так много интересного для подростка в лесу, на природе, без взрослых.

Они загорали на ещё жарком солнце, плескались в почти ледяной воде, собирали какие-то поздние ягоды, Веня даже не помнил их названия.

А потом… Потом случилось страшное. Они купались и ныряли, когда Веня зацепился ногой за что-то скользкое и ужасное. Когда он попытался выбраться, это что-то только сильнее сжало его лодыжку.

Первая мысль была о водяном чудовище, тут же навалилась паника. Накрыла с головой плотным непроницаемым одеялом. Как сквозь вату Веня услышал, как-то истошно кричит рядом.

Что было потом, Веня практически не помнил. Он боролся с чудовищем и проигрывал ему, он захлёбывался и терял сознание, когда чьи-то сильные руки рванули его вверх, но чудище было тоже сильно, оно не хотело отпускать свою добычу. Руки исчезли с плеч Веньки, он в отчаянье забился, пытаясь ухватиться за ускользающую надежду на спасение…

Потом какая-то борьба под водой: то ли Веньки со спасителем, то ли спасителя с чудовищем… Потом вязкая, душная субстанция разрывала лёгкие, сознание ускользало, перед глазами пролетела вся жизнь — и всё погасло…

Очнулся Венька на кромке воды, кто-то изо всех сил бил его по груди. Венька закашлялся, и его вывернуло озёрной водой и поздним завтраком… Лёгкие сипели и хрипели от такого вкусного, но чудовищно болезненного кислорода, горло будто продрали наждачкой.