Марк Стейнберг Урбана,

штат Иллинойс

Август 2017 г.

Как и у самой истории революции, так и у истории создания этой книги глубокие корни. Идея книги возникла во время интригующего приглашения Кристофера Уилера, редактора Oxford University Press. Он предложил принять участие в работе над новой книжной серией, для которой требовались авторы, способные «сказать что-то свежее» о важнейших исторических событиях и темах. Эта серия была призвана донести и до людей науки, и до обычных читателей возбуждение, сопровождающее изменение наших представлений о прошлом. Я был польщен и вдохновлен предложением написать такую книгу о русской революции и благодарен К. Уилеру за это предложение.

Разумеется, любая наука стоит на плечах того опыта, который был до нас (даже если авторы тех прежних трудов частенько получают от нас легкие затрещины). Это вдвойне верно в отношении книг на такие темы, как русская революция, при создании которых невозможно не учитывать работы десятков предшествующих историков. Я попытался сказать нечто новое и свежее для того, чтобы придать характерную «окраску» данному проекту (о чем меня и просил Уилер). В то же время я постарался избежать такого стандартного способа проявить оригинальность, как критика предшественников и коллег. Я бы не написал эту книгу, если бы не было громадного корпуса существующих исследований и интерпретаций, из которого мною очень многое взято и переработано. В этом смысле примечания и библиография к моей книге могут рассматриваться как своего рода выражение признательности тем людям, которым я благодарен и перед которыми нахожусь в долгу.

В плане работы непосредственно над данной книгой мне снова вспомнилось о щедрости ученых, жертвующих частью своей собственной жизни, заполненной исследованиями, писательством, преподаванием и прочей работой, для того чтобы читать и рецензировать чужие труды (если бы нам получше платили за все наши старания!). Эта книга благодаря критике, предложениям и поддержке стала во много раз лучше и интереснее. В число этих читателей-рецензентов входили историки и литературоведы, аспиранты и независимые авторы. Первые варианты отдельных глав книги подвергались критике на семинарах, особенно в Кружке русистики (Kruzhok) при Иллинойсском университете и на Среднезападном семинаре по русской истории. В дальнейшем ряд лиц любезно согласились прочесть всю рукопись книги или фрагменты ее глав. Дайан Кенкер, Борис Колоницкий, Рошанна Сильвестер (а также Стив Смит как анонимный рецензент Oxford University Press) сделали мудрые и важные критические замечания по всей рукописи. Хизер Коулмен, Барбара Энджел, Грегори Фрейдин, Нина Гурьянова, Адиб Халид, Гарриет Марав и Кристина Воробек ознакомились с теми главами, на тематике которых они специализируются. Всем им я очень благодарен. Тем, что я не всегда принимал их полезные советы, еще раз подчеркивается, что, несмотря на вдохновлявшие меня работы многих авторов, я один несу ответственность за все, что может не понравиться и вызвать у вас возражения в данной книге.

Также мне хотелось бы поблагодарить моих аспирантов-ассистентов: Энди Бруно, Марию Кристину Гальмарини, Стивена Джага и Джесси Марри – оказавших мне колоссальную помощь. Они взяли на себя трудоемкую и непростую задачу сплошного просмотра многочисленных микрофильмованных копий русских газет. Многие проблемы, возникавшие в ходе исследований – и крупные, и мелкие, – мастерски решали, щедро делясь своим временем, талантливые библиотекари из Иллинойсского университета и Справочной службы по славистике, особенно Кристофер Кондилл и Джозеф Ленкарт. Кроме того, я благодарен сотрудникам Российской национальной библиотеки в Санкт-Петербурге, особенно Александру Сапожникову, Александру Каштанеру и их коллегам из отдела периодики, где на протяжении нескольких лет я провел много времени.

Для меня было большим удовольствием работать с сотрудниками Oxford University Press Кристофером Уилером, Мэтью Коттоном, Робертом Фабером и Кэтрин Стил – я благодарен всем им за их проницательность, поддержку и терпение. Кроме того, я чрезвычайно благодарен Джейн Робсон, Линде Миллер, Р. А. Марриотту и Маникандану Чандрасекарану за прекрасную работу по редактированию, вычитке гранок, составлению указателя и выпуску книги в свет.

Эта книга посвящается памяти Джейн Тейлор Хеджес (1951–2015), замечательного научного редактора, бывшей моей любимой спутницей жизни на протяжении тридцати пяти лет с лишним до тех пор, пока рак не истощил ее. Все идеи, содержащиеся в этой книге, я обсуждал с Джейн, внесшей в нее огромный вклад. Кроме того, я благодарен нашему потрясающему сыну Саше (тоже суровому рецензенту) и моим друзьям, благодаря которым я продолжаю держаться и идти дальше.

Эта пара цитат о русской революции и истории двух авторов, лично переживших события, – консервативного религиозного философа и левого активиста – в какой-то мере содержит в себе отсылку к главной задаче данной книги: изложить историю русской революции как опыт, донести до читателя то, какие мысли и чувства вызывала у людей история, которая разворачивалась у них на глазах и в которой они сами принимали участие в качестве ее многочисленных творцов. Пересказы и интерпретации истории русской революции ничуть не менее многочисленны, чем пересказы и интерпретации истории как таковой. Традиционные подходы делают акцент на причинах. Например, почему царское самодержавие потерпело крах в феврале 1917 г. и почему сменившее его либеральное правительство, продержавшись у власти лишь несколько месяцев, было низвергнуто большевиками? Традиционные ответы подчеркивают роль институтов, вождей и идеологии, подавая сам ход истории в качестве причинно-следственной структуры: предшествовавшие события определяли облик тех событий, которые шли им на смену. «Ревизионистская» социальная история, тоже успевшая стать традицией, призывает нас в поисках объяснений изучать социальные структуры и группы. При интерпретации русской революции это означает признание «углублявшейся социальной поляризации между верхами и низами русского общества» в качестве главной причины и движущей силы событий[2]. По мере того как социальная история перерождалась в новую культурную историю, историки стали уделять больше внимания сложному и неуловимому миру ментальностей и позиций, скрывающемуся за событиями, структурами и идеологиями: «дискурсу» – словам, образам, символам, ритуалам и мифам, – который не только дает представление о позициях, но и определяет способность людей понимать свой мир и действовать в нем[3].

«Опыт» сталкивается с традицией и новшествами, когда мы задаемся вопросом, что прошлое значило для людей, живших в то время. Определение опыта служит предметом обширных дискуссий. Одно из наиболее удачных определений предложил историк Мартин Джей: опыт – это наш внутренний диалог с окружающим нас миром, столкновение личности с тем, что существует вне ее, и в первую очередь «столкновение с иным», способное изменить нас непредсказуемым образом[4]. Другие авторы в большинстве своем определяют опыт как зрелые и развитые знания о мире (в противоположность «неискушенности»)[5] или как истинные знания по сравнению с теми, которые навязываются и диктуются такими авторитетами, как идеология или религия. Позднейшие определения носят более скептический характер, призывая не поддаваться искушению превозносить опыт в качестве безыскусной, подлинной, неопосредованной правды о реальности. Согласно знаменитому изречению историка Джоан Скотт опыт «всегда уже содержит в себе интерпретацию»[6]. Разумеется, опыт прошедших времен вдвойне трудно интерпретировать, поскольку его доступность для нас ограничена и задается дошедшими до нас свидетельствами. На наши знания о прошлом и его интерпретации неизбежно влияют знание самого прошлого о себе и его понимание самого себя. При всем желании историков добраться до утопической основы подлинного опыта, полученного в прошлом, мы понимаем (или должны понимать), что она (основа) недоступна. Пусть на этом пути нас ждет много открытий, нам никогда не дойти до окончательной «истины».