Вахта у Семеныча была с нуля до четырех утра. Придя на вахту и осмотрев машинное отделение и механизмы, Семеныч зашел в центральный пост управления машинным отделением, его на судне называют ЦПУ. Расписался в вахтенном журнале и отпустил отдыхать четвертого механика. На вахте Семеныч ходил по ЦПУ сам не в себе, это заметили мотористы. Шептались: «Что-то у второго случилось»
Семеныча машинная команда очень уважала, за верность данному слову, за непридирчивость, за большую справедливость. Никогда Семеныч не показывал своего превосходства над другими, со всеми был на равных, всем помогал, если кто-то чего-то не знал и никогда не наказывал за проступок, если он случался в первый раз. А всегда старался поговорить по душам с подчиненными, узнать, что да как. Но если его поведение кто-то считал слабостью и совершал проступок еще раз (первый раз простил, простит и во второй раз), то наказание было неотвратимым и жестким, вплоть до списания с судна. Знавшие Семныча давно, обычно встретив его на берегу, просились к нему в рейс. Поэтому люди, почувствовав, что Семнычу плохо, сочувствовали ему и всячески пытались отвлечь его от мрачных мыслей даже на вахте. Но Семеныч плохо понимал, что ему говорили. В голове крутилась одна мысль: «Как она могла? Почему? Как это случилось?». Вспоминал их совместные походы в тайгу, ночевки в палатке, чтение книг по вечерам в дальних отрогах Сихотэ Алиня, рыбалку, уху.
Книги читать было можно и в тайге после того, как Семеныч смастерил освещение, которое легко умещалось даже в кармане куртки, но носил он его всегда в рюкзаке. Он купил велосипедную динамку в спортивном магазине, приделал к ней водяную турбинку и, выбрав для стоянки берег горного ручья, втыкал два металлических стержня в дно ручья, закреплял динамку на стержнях, опускал турбинку на недлинной оси, так, чтобы брызги не попадали на динамку, заставлял воду ручья крутить турбинку, а с нею и велосипедную динамку. Кабель от динамки пробрасывался в палатку и в палатке ярко светились две велосипедные лампочки. Можно было и читать, и вообще быть со светом. Жена чаще читала, Семеныч же любил сидеть у входа в палатку у костра до поздней ночи, иногда выпивая немного, иногда просто так глядя на огонь. В дальних морских рейсах скучал за берегом, за простым домашним уютом, но больше всего скучал за запахом дыма костра, шумом и плеском ручьев в тайге, говором деревьев над головой. Сейчас вспоминались эти совместные походы в тайгу с женой, ее жаркие и сладкие объятия, нежный шепот. И вот всего этого больше не будет, исчезло, предано, уничтожено. Нет тяжелее оскорбления для моряка, чем предательство жены. Ведь знала же за кого замуж шла, никто не неволил. И сколько раз он ей говорил, что пора детишек заводить, она все от этого отбрыкивалась, значит была себе на уме. Но если бы у нее кто-то был на примете, то другое дело, а то ведь связалась с женатым человеком, в чужую семью влезла. «Ладно, разберусь» – снова подумал Семеныч. Часов около двух ночи в ЦПУ спустился «дед», так обычно называют на флоте старшего механика. Прошелся по ЦПУ, посмотрел на Семныча.
– Ты не заболел?
– Да есть немного, не страшно, – сказал Семныч, чтобы хоть чем-то оправдать свой не очень хороший вид.
– Если хочешь, иди отдыхай, я приму вахту у тебя, постою, все равно не спится.
– Да нет, не нужно.
В ЦПУ доносился чуть слыцшный рокот главного двигателя, звенела его турбина. Море было спокойным и судно шло быстро, без покачиваний.
– Это ты пил с начальником радиостанции?
– Выпили немного.
– Сволочь он, уже раззвонил о твоей беде по всему судну.
– Вот скот, а не человек. И какое ему дело?
Раздался звонок телефона. Семеныч поднял трубку.
– Доброй ночи, Семеныч, капитан говорит. Как дела?
– Спасибо, Оскар Мартынович, все хорошо.
Капитан был из приморских литовцев, хороший, порядочный и честный человек.
– Ты деда не видел?
– Возле меня стоит.
– Дай ему трубку.
Семеныч передал трубку деду. Стармех слушал капитана, поддакивая и соглашаясь. Положил трубку.
– Сходи к командиру, тебя зовет, я побуду здесь.
– Там на втором дизель-генераторе течь масла небольшая. Если что, запускать только в крайнем случае. Третьему по вахте передам, они устранят.
Семеныч пошел из ЦПУ наверх. Капитанская каюта была на самой верхней палубе. Семеныч постучал и зашел в кабинет. Капитан сидел за столом.
– Заходи, Семеныч. Садись.
Семеныч вошел и сел. Капитан что-то мялся, видно было, что ему неудобно начинать разговор, но все-таки он его начал.
– Слышал о том, что у тебя случилось. А начальника рации в следующем рейсе здесь не будет. По крайней мере я изо всех сил постараюсь это сделать.
Капитан был малоразговорчивым и сейчас он не стал много говорить. Молча поднялся, достал бутылку коньяка, налил себе немного, а Семенычу сказал: «Как хватит, так скажешь». Семеныч остановил его граммах на ста пятидесяти. Выпили. И снова Семеныч почувствовал, что хмель его почти не берет.
– Ты вот что, Семеныч. Решать, конечно, будешь сам, у каждого свои взгляды на такие вещи, но мой тебе совет – сделай по-мужски. Вырви из сердца и забудь. У моряков таких подруг быть не должно.
Налил еще, еще выпили. Сейчас хмель немного прижал Семеныча. «Все-таки хорошие вокруг люди, смотри сколько сочувствует. И никто не смеется и плохого не говорит. А начальнику радиостанции, долбанному «маркони», на берегу рожу начищу до блеска». Он встал, поблагодарил капитана и пошел в машину. Вахты оставалось час. Дед без слов махнул кругом рукой, поднял большой палец правой руки, показав, что все, мол, хорошо.
– Будешь с вахты идти – загляни.
– Спасибо, но пойду сразу спать.
– Буду рад, если будешь спать. Но если будет плохо, заходи.
– Еще раз спасибо.
Дед ушел. Семеныч достоял вахту, ушел спать. Долго ворочался, но потом заснул.
Через несколько дней судно, дав длинный гудок сифона, на траверзе мыса Разворотного начало заходить в залив. Вдали стояли порыжевшие на вершинах сопки, но пониже еще зеленые. Сентябрь в Приморье очень теплый месяц, больше похожий на летний. Судно вошло в залив, встав на внешнем рейде. Приехали власти, таможенники. Потом на катере приехал подменный экипаж, принял судно, основной экипаж сдал дела и приготовился к встрече с берегом. А еще через полтора часа судно пошло к одному из пирсов родной Базы. На пирсе толпился народ, встречая близких и друзей, стояли ребята из военно-морского оркестра, налаживая свои инструменты. Подали концы, береговые матросы набросили их на причальные кнехты, судно брашпилем, подруливающими устройствами подтянулось к причалу, встало. Спустили парадный трап. Как только нижняя часть трапа коснулась пирса, оркестр грянул «Прощание славянки». Это традиция, моряков, военных и гражданских, всегда встречают и провожают этим маршем. Встречающие что-то кричали, махали руками, букетами цветов, многие женщины утирали слезы. Мужей ведь не было дома почти полгода, наскучались, натерпелись одни, решая все семейные проблемы: отправляли детей в школы и садики, готовили им, обстирывали, воспитывали. Нелегкая это работа! Да еще многие и работали. Ларисы на причале не было. «Знает кошка, чье мясо съела», – подумал Семеныч и вдруг увидел ее. Она стояла на пирсе, ближе к трапу, махала букетом его любимых георгин и ярко улыбалась. В белых брюках, в белой кофточке, с тонким станом и высокой грудью она выглядела эффектно. Многие мужчины из встречающих поглядывали на нее. Встречающие начали подниматься по трапу на судно. Поднялась и Лариса вместе с другом Семеныча, тралмастером Романом. На палубе встретила мужа, сияя большими голубыми глазами. Обняла за шею, поцеловала, вручила букет. По ответному холодку сразу поняла, что что-то не так, сникла, опустив голову. Семеныч обнялся с другом, пожали крепко друг другу руки. Втроем пошли в каюту Семеныча. Когда закрылась дверь каюты, Семеныч прямо при Романе, глядя жене в глаза, спросил:
– Это правда?
– Что, Володя? Что правда?
