_• [субъект] приобретает свою идентичность посредством репрезентации в дискурсе;

_• идентичность – это идентификация человека с субъектной позицией в структуре дискурса;

_• идентичность конституируется дискурсивно посредством цепочек эквивалентности, в которых знаки отсортированы и связаны в цепочки, противопоставленные другим цепочкам. Эти цепочки определяют то, чем субъект является и чем не является;

_• идентичность всегда относительна: субъект является чем-то, потому что он противопоставлен чему-то [Йоргенсен, Филлипс, 2008: 84].

Проанализировав данные положения с точки зрения конструирования чужеродности, мы вывели важные для нашего исследования принципы, а именно:

_• один субъект идентифицирует другого как «чужого» одновременно с самоидентификацией;

_• один субъект определяет другого как «чужого» посредством репрезентации в дискурсе;

_• образ «чужого» конструируется дискурсивно через сравнение себя с другими и всегда зависит от позиции говорящего/пишущего.

В связи с этим возникает необходимость в дискурсивном маркировании принадлежности к «чужому». Поскольку осмысление «чужого» обусловлено самоидентификацией человека, В. И. Карасик обращает внимание на возможность выделения разновидностей чужих (врагов) применительно к тем типовым субъектам, которые ощущают для себя угрозу со стороны определенных социальных групп [Карасик, 2011: 240]. Анализируя сферу политического общения, А. В. Олянич делает акцент на то, что всякое объединение политиков, любая группа или партия, военная группировка или противоборствующий милитаристский клан ставят перед собой задачу выработать свою систему идентифицирующих признаков, которые бы позволяли отличать «своих» от «чужих» [Олянич, 2007: 288]. В контексте репрезентации чужеродности «дихотомия “свои и чужие” логически предполагает уточнение чужих как представляющих опасность либо не вызывающих опасения» [Карасик, 2011: 239].

Так, противопоставление «свой-чужой» концептуализируется в дискурсе при помощи четырех логико-когнитивных способов:

_• идентификации как разграничения Добра и Зла в соответствии с представлениями идентифицирующего («Ты был мне другом, но теперь ты мой враг»);

_• атрибуции или сближения по свойствам («враг, который имеет ряд отрицательных характеристик» – «друг, который имеет ряд положительных характеристик»);

_• стереотипизации («враг, потому что дружит с моим врагом», «враг, потому что так выглядят все враги»);

_• установления ассоциативных связей («враг, потому что с Запада, а все на Западе – враги») [Баженова, Лапчева, 2003: 16–18].

В целом оппозиция «свой-чужой» и категория «чужеродность» представлены довольно ярко как в отечественной научной мысли, так и в зарубежных исследованиях. Необходимо отметить работы в области межкультурной коммуникации и этнолингвистики: [Гришаева, 2003а, 2003б; Донец, 2002; Кашкин, 2004; Куликова, 2004а, 2004б, 2009; Леонтович, 2005; Олянич, 2003, 2007; Пивоев, 1998; Тер-Минасова, 2007; Цивьян, 2002, 2009; Maletzke, 1996; Roth, 2003]; когнитивистики, психолингвистики, лингвокультурологии, социолингвистики и теории коммуникации: [Балясникова, 2003; Вайнрих, 1987;

Вальденфельс, 1995, 1999; Выходцева, 2006; Григорьева, 2010; Захарова, 1998; Красных, 2003; Лотман, Успенский, 1982; Санцевич, 2002; Сахно, 1991; Сорокин, Марковина, 1988; Степанов, 2004; Якимович, 2003; Gudykunst, 1998; Sego, 2001]; прагмалингвистики: [Андрющенко, 2013; Иссерс, 1997, 2006; Иссерс, Рахимбергенова, 2007; Самарина, 2007; Паршина, 2007; Шейгал, 1998, 1999, 2000, 2003; Dijk, 1997а; Wodak, 1997, 2011; The discursive construction…, 2009]; лингвистики: [Михалева, 2009; Пеньковский, 1989]; критического дискурс-анализа: [Hall, 2006; Krzyzanowski, Wodak, 2009; Riggins, 1997] и других исследователей.

Помимо термина «чужеродность» в литературе встречаются также понятия «отчуждение» (Ю. М. Лотман, О. А. Косова, А. Б. Пеньковский, М. Н. Петроченко, В. М. Пивоев, Б. А. Успенский), «алиенация» (Т. Н. Астафурова, А. В. Олянич, А. Б. Пеньковский), «чуждость» (Б. Вальденфельс, Е. П. Захарова, О. Н. Паршина,), «другость» (Е. Н. Шапинская), в иностранных источниках наиболее часто можно увидеть термин otherness (P. Chilton, Т. A. van Dijk, C. Schäffner, L. P. Sego), реже употребляется термин foreignness (R. Wodak), otherization (A. Holliday, M. Hyde, J. Kullman).

Функционально-семантически данные термины можно разделить на две группы – понятия, реализующие действие («чужеродность», «отчуждение», «алиенация», otherization), и понятия, актуализирующие признак («чужеродность», «чуждость», otherness, foreignness). В нашем исследовании в качестве рабочего мы принимаем термин «чужеродность», основываясь на том, что чужеродность предполагает не только выявление, но и интерпретацию маркеров «чужого». Термин «чужеродность» охватывает и статическую, и динамическую составляющие отношения к «чужим», что значительно расширяет функциональный потенциал данного термина.

В основе политического дискурса лежит оппозиция «свой-чужой», поэтому «содержание политической коммуникации на функциональном уровне можно свести к трем составляющим: формулировка и разъяснение политической позиции (ориентация), поиск и сплочение сторонников (интеграция), борьба с противником (агональность) <…>. Эта функциональная триада проецируется на базовую семиотическую оппозицию политического дискурса “свои-чужие”: идентификация есть не что иное, как идентификация агентов политики (кто есть кто? где свои и где чужие?), интеграция – сплочение “своих”, агональность – борьба против “чужих” и за “своих”» [Шейгал, 2000: 112].

Являясь предметом изучения социологии, проблема «своего» и «чужого» довольно широко дискутировалась в работах З. Баумана, Ч. Кули, К. Маркса, Дж. Мида, А. Шюца и др. [см. Диспозиция…, 2007]. Термин «чужой» представляет собой одно из основных понятий в области социологии и является продуктом междисциплинарного подхода постмодернистов и культурологов [Riggins, 1997: 3. – Здесь и далее перевод наш – Ю. Д.]. «Чужие» – это концепт, реализующийся на разных уровнях существования общества, включенный в разнообразные бытовые, культовые, государственные и прочие ситуации и представляющий особую социальную позицию, необходимость которой оказывается предусмотренной в обществе» [Лотман, Успенский, 1982: 114].

Закономерным является ряд когнитивных последствий разделения людей на «своих» и «чужих»:

1) у нас есть тенденция ожидать от членов «своих» групп поведения и образа мысли, схожего с нашими;

2) у нас есть тенденция представлять «своих» в выгодном свете, когда мы сравниваем их с «чужими»;

3) у нас меньше беспокойства при общении с членами «своих» групп, чем при общении с членами «чужих» групп;

4) мы можем быть более точны в предсказывании поведения членов «своих» групп, чем в предсказывании поведения членов «чужих» групп [Gudykunst, 1998: 71];

5) считается, что все «чужие» похожи друг на друга и отличны от «своих»;

6) среди «своих» наблюдается больше разнообразия, нежели среди «чужих»;

7) оценки «чужих» тяготеют к крайностям: они, как правило, бывают либо очень позитивными, либо очень негативными [Psycology…, 1991], цит. по: [Леонтович, 2005: 236].

То есть человек, как правило, убежден в «себеподобности» тех, кого он объединяет понятием «мы» и чаще всего не испытывает затруднения в определении «чужого». Содержание феномена чужеродности, представленное оппозицией «свой-чужой», может быть определено как «принадлежащее (или не принадлежащее) лицу говорящему;

относящееся (или не относящееся) к личности говорящего, к группе, к кругу, сообществу, в которые входит говорящий» [Захарова, 1998: 88–89].

Действуя в пределах сферы «свое-чужое», категория чужеродности обладает рядом семантических характеристик:

_• «чужое» сопрягается с отрицательной оценкой («чужое – плохое»);