– Миниатюры нашла мадам Изабо, – пояснил Ален. – Она каждый день внимательно просматривала газеты, ища ваши следы. То есть искала что-нибудь необычное, выделяющееся из общего потока событий. Когда мадам Изабо увидела объявление о продаже миниатюр на аукционе, то послала мастера Маркуса в Лондон. Вот там он и познакомился с мадемуазель Фиби.

– А это рукав от твоего свадебного платья. – Мэтью дотронулся до ветхой ткани, проведя пальцем по вышитому рогу изобилия – традиционному символу богатства. – Никогда не забуду, как ты спускалась по холму в деревню. Пылали факелы, а дети расчищали заснеженный путь. – Его улыбка была полна любви и удовлетворенной гордости.

– После свадьбы многие деревенские мужчины предлагали мадам де Клермон свое ухаживание на случай, если вы устанете от нее, – усмехнулся Ален.

– Спасибо, что сохранили для меня всю эту зримую и осязаемую память. – Я повернулась к столу. – Ведь так легко поверить, будто наше путешествие в тысяча пятьсот девяностый год – плод моих безудержных фантазий и в действительности мы там никогда не были. Но вещи оживляют то время, делают его реальным.

– Сир Филипп полагал, что у вас могут возникнуть такие мысли. Но есть еще два предмета, на которые я хочу обратить ваше внимание, мадам де Клермон.

Алан подал мне расходную книжку. Она была плотно перевязана веревочкой, а узел прикреплен к обложке кусочком воска.

– Что это? – спросила я, беря книжку.

Толщиной она значительно уступала расходным книгам в кабинете Мэтью, где отмечались финансовые операции ордена Рыцарей Лазаря.

– Ваши счета, мадам.

– Я думала, моими финансами занимается Хэмиш. Он оставил мне кучу документов на подпись.

– Мистер Осборн ведает финансовой стороной вашего брачного контракта с милордом. А это средства, которые вы получили от сира Филиппа.

Взгляд Алена задержался на моем лбу, на том месте, которое Филипп пометил своей кровью, удочеряя меня.

Испытывая любопытство, я сломала печать и открыла книжку. В нее периодически добавлялись чистые страницы, для чего приходилось менять переплет. Первые записи были сделаны на плотной бумаге XVI века и датированы 1591 годом. Среди них – сумма, врученная мне Филиппом в качестве приданого: 20 тысяч золотых венецианских цехинов и 30 тысяч серебряных рейхсталеров Священной Римской империи. Деньги эти не лежали мертвым грузом, а постоянно куда-то вкладывались, чтобы приносить более выгодные проценты. На них покупались дома и земли, которые тоже приносили доход. Все эти не слишком понятные мне операции методично фиксировались аккуратным почерком Алена. Я перелистала книжку, дойдя до последней страницы. Она была совсем новенькой и представляла собой нечто вроде окончательного финансового отчета, датированного 4 июля 2010 года – днем нашего приезда в Сет-Тур. Увидев сумму в строке доходов, я выпучила глаза.

– Простите, что не сумел порадовать большей суммой, – торопливо произнес Ален, приняв мою реакцию за недовольство. – Я вкладывал ваши деньги наравне со своими, но более прибыльные и, следовательно, более рискованные вложения потребовали бы одобрения сира Болдуина, а он не подозревал о вашем существовании. Как вы понимаете, ему было незачем раньше времени знать о вас.

– Ален, я даже не представляла, что настолько богата.

Подписывая со мной брачный контракт, Мэтью перевел на мое имя весьма значительные средства, но сумма, указанная в книжке, превосходила их в несколько раз. Филипп хотел, чтобы я, как и все женщины семьи де Клермон, была финансово независимой. Мой свекор – живой или мертвый – всегда добивался желаемого. Этим утром я получила подтверждение.

– Спасибо, – сказала я Алену, откладывая книжку.

– Был рад вам услужить, – ответил он, поклонился, а затем что-то достал из кармана. – И наконец, сир Филипп велел передать вам это.

Ален вручил мне довольно неказистый конверт из тонкой волокнистой бумаги. На нем было выведено мое имя. Полоска клея давным-давно высохла, но клапан конверта надежно удерживали застывшие капли черного и красного воска. К одной из них была прикреплена древняя монета – особый знак Филиппа.

– Сир Филипп трудился над этим письмом более часа, а когда написал, заставил меня прочитать ему вслух. Он хотел удостовериться, что в письме есть все, о чем он хотел сказать.

– Когда? – хрипло спросил Мэтью.

– В день его смерти, – ответил Ален, явно встревоженный завершающим этапом своей миссии.

Мое имя было написано неровным дрожащим почерком. Так мог писать либо глубокий старик, либо кто-то настолько ослабевший, что перо его плохо слушалось. Передо мной было наглядное подтверждение чудовищных страданий, перенесенных Филиппом. Я провела пальцами по буквам своего имени. Достигнув последней буквы, я ощупала поверхность конверта, стараясь вытянуть из букв то, что они скрывали. Вначале появилась маленькая черная лужица, которая быстро приобретала очертания мужского лица. Оно еще сохраняло прежнюю красоту, хотя было искажено болью. Я помнила мудрые рыжевато-коричневые глаза Филиппа, искрящиеся юмором. Сейчас на месте одного темнела пустая глазница.

– Ты не говорил мне, что нацисты ослепили твоего отца на один глаз.

Я знала о зверских пытках, чинимых над моим свекром, однако и представить не могла, до какой степени простирались зверства нацистов. Лицо Филиппа было изранено. Хвала судьбе: пять букв моего имени не могли дать более детальный портрет. Я осторожно коснулась щеки Филиппа. Изображение пропало, оставив на конверте чернильное пятно. Тогда я щелкнула пальцами, сотворив маленький вихрь. Когда он перестал бушевать, буквы на конверте заняли прежние места.

– Знаете, мадам де Клермон, сир Филипп часто говорил с вами о своих бедах, – тихо продолжал Ален. – Особенно когда боль становилась нестерпимой.

– Говорил с ней? – оцепенело спросил Мэтью.

– Почти ежедневно, – кивнул Ален. – Чтобы никто случайно не подслушал, он велел мне удалять всех из той части замка, где он лежал. Мадам де Клермон дарила сиру Филиппу утешение, как никто другой.

Я перевернула конверт, провела пальцем по выпуклостям древней серебряной монеты.

– Когда Филипп добавлял к письмам монеты, адресаты их потом ему возвращали. Лично. Тогда как я смогу это сделать, если он покинул наш мир?

– Возможно, ответ ты найдешь в письме, – предположил Мэтью.

Я осторожно извлекла монету, затем вскрыла конверт и достала сложенный лист бумаги – настолько хрупкий, что мне было боязно его разворачивать.

Мои ноздри уловили слабый запах лавра, фиг и розмарина.

Взглянув на письмо, я мысленно поблагодарила свой опыт чтения самых трудных и неразборчивых почерков. Освоившись с написанным, я стала читать письмо вслух.

Несколькими последними словами я буквально поперхнулась. Потом они прозвучали еще раз, отразившись от стен.

– Значит, Филипп ждет, что я верну ему монету.

Я представила, как он стоит и ждет, пока Харон не перевезет меня на другой берег реки Стикс. Наверное, рядом с ним будут стоять Эмили и мои родители. Я закрыла глаза, прогоняя мрачные картины.

– Как понимать его слова: «Спасибо, что держала мою руку»? – спросил Мэтью.

– Я пообещала твоему отцу, что в тяжкие дни не оставлю его одного, а буду рядом с ним. – Мои глаза наполнились слезами. – Как я могла забыть об этом?

– Не знаю, любовь моя. Однако тебе удалось сдержать свое обещание. – Мэтью наклонился, поцеловал меня и заглянул через плечо на строки отцовского письма. – А Филипп, как всегда, сумел оставить последнее слово за собой.