Фурцева кашлянула и, тихо проговорив: «Ну да, ну да, конечно», кивнула Романову, маячившему неподалеку. Он сразу все понял: аудиенция закончена. Подошел к Стрельцову и что-то шепнул.

Эдик постарался аккуратно поправить свой модный в ту пору кок и независимо удалился. Сам не глазел по сторонам – достаточно было того, что его провожала взглядами «вся Москва».

Посмотрев ему вслед, Екатерина Алексеевна негромко заметила, обращаясь к тому же Романову:

– Какой интересный паренек. Большой талант растет! Только за ним глаз да глаз нужен. Учти, Николай. И информируй. Иди!

Следующий после олимпийского сезон для юного центрфорварда «Торпедо» выдался просто ошеломляющим. Основатель советской школы футбольной статистики, въедливый до невозможности Константин Сергеевич Есенин (да-да, сын нашего великого поэта) окрестил период с 21 июля по 26 октября 1957 года «100 днями Стрельцова»: Эдуард ухитрился в 22 матчах забить 31 гол.

Тучный армейский чин, весь матч пристально следивший за игрой Стрельцова, подозвал к себе главного тренера команды ЦДСА Пиначиева:

– Ну, Григорий, что скажешь?

– Танк остановить очень трудно. Шведы его так назвали – «русский танк». Что я могу сделать?

– А не пора ли нам этого бравого молодца призвать послужить в славных рядах Советской Армии? Возраст вроде бы подходящий, в самый раз…

– Никак нет, товарищ генерал.

– Что, никак нет? Годами не вышел, что ли?

– Да нет, с годами как раз все в порядке. Но призвать его мы не имеем права: плоскостопие у парня врожденное. Медицина не пропустит.

– Ага, – завелся генерал, – то есть, получается, по полю за мячиком он полтора часа гонять может, а марш-бросок с полной выкладкой – никак нет? Белиберда какая-то!

– А что сделаешь? У спорта свои законы. А наша армейская медицина убогих щадит. Мы сто раз проверяли, там все чисто.

– Ерунда полная, – покачал седой головой генерал и поднялся со скамьи. – Иди и думай. Жду от тебя конкретных предложений. Второй сезон подряд выше третьего места прыгнуть не можете, куда это годится?!. – И вдруг неожиданно ударился в воспоминания: – А ведь его отец, Толик Стрельцов, у меня в части во время войны служил. Занятный был мужик, отчаянный, рисковый. Начинал рядовым, а потом выбился в командиры разведки. Везунок! Столько «языков» через линию фронта перетаскал, а на самом ни одной царапины… А реакция, что ты!.. На моих глазах поймал немецкую гранату и зашвырнул ее назад, в сторону фрицев. Та в воздухе взорвалась… Толик Стрельцов… – Он ухмыльнулся. – Конечно, кто не без греха. Завел себе ППЖ – походно-полевую жену, я-то знал… Вот его бы сейчас сюда, уж он-то точно бы с сынком разобрался, поговорил о чести нашей «несокрушимой и легендарной», как славу ее приумножать, твою мать… Вот ведь, расчувствовался, даже в рифму заговорил… Эх, Толик… – И напоследок велел: – Думай, Григорий, думай.

Но вот и прилетела первая «ласточка» под названием «Это не герой матча». Такой вывод сделали ушлые репортеры «Советского спорта», опубликовав 12 апреля 1957 года бойкий отчет о самом рядовом матче «Торпедо» с минским «Спартаком»:

«Гол, забитый Стрельцовым, решил игру встречи. Но можно ли назвать центрального нападающего торпедовцев, неоднократного участника сборной СССР, героем матча? Нет! Через 20 минут заслуженный мастер спорта Эдуард Стрельцов позволил себе безобразный поступок – ударил спартаковца Артемова, нанеся ему серьезную травму. Хулиган был удален с поля. И этот возмутительный поступок испортил впечатление от матча».

На следующий день перед очередной тренировкой Стрельцову в раздевалке подсунули газетку:

– Читай, «не герой»! Твоя популярность уже не знает границ.

«Зрители увидели не футболиста высокого класса, а зазнавшегося барина, прогуливающегося по полю в ожидании мяча, хулигана, попирающего нормы спортивного товарищества…»

Деваться было некуда. Срочно созвали общее собрание коллектива «Торпедо». Начальник команды Водягин сквозь зубы напомнил обстоятельства чрезвычайного происшествия:

– Стрельцов был удален с поля за проявленную грубость, выразившуюся в применении недозволенного приема (накладка). Считаю, что, несмотря на неоднократные грубые действия игроков команды минского «Спартака» по отношению к Стрельцову и Иванову, товарищ Стрельцов не должен был отвечать грубостью, зная заранее, что может быть удален с поля, и тем самым поставить коллектив в трудное положение.

– Давай, Стрелец, кайся! – донеслось из зала.

Эдик, хотя и нервничал, но сумел выдать проговоренное загодя покаяние:

– Товарищи! Я прошу простить меня, что поступил неправильно. Я очень переживал, сидя на скамейке запасных… У меня было огромное желание играть, но с первых же минут, и особенно после забитого гола, меня стали сшибать и бить по ногам… И я в этот момент пошел силой на игрока противника. Прошу дать мне возможность искупить свою вину…

Застенчивый шутник из зала громким шепотом предложил:

– Кровью.

– Не надо устраивать комедию! – хлопнул ладонью по столу Водягин. – Тут не до шуточек. Спорткомитет требует от нас принципиальной оценки проступка Стрельцова. Давайте предложения, товарищи…

После паузы кто-то из футболистов поднял руку:

– Есть предложение… Осудить неспортивное поведение товарища Стрельцова в данной игре и просить Комитет по футболу дисквалифицировать на одну игру условно…

Водягин посмотрел на игроков команды и понял: требовать от них ужесточения наказания просто смешно. Да и у него самого кошки на душе скребли.

– Хорошо. Кто за данное предложение, прошу голосовать. Единогласно. Я сегодня же доведу до сведения Комитета наше решение.

Но 23 апреля «Советский спорт» торжествующе оповестил своих читателей:

«Э. Стрельцов дисквалифицирован на три игры.

Неспортивное поведение игрока московского «Торпедо» Э. Стрельцова вызвало единодушное осуждение любителей футбола и спортивной общественности. Редакция «Советского спорта» получила много писем читателей, обвиняющих Стрельцова в зазнайстве и высокомерии. Члены Всесоюзной секции футбола также осудили неспортивный поступок футболиста. Сам Стрельцов признал несовместимость его поступка с высоким званием советского спортсмена.

Всесоюзная секция футбола решила объявить Стрельцову строгий выговор и дисквалифицировать его на три игры».

Много-много лет спустя Валентин Иванов вспоминал эту глупейшую историю:

«Был там один защитник… который так меня допекал с первых же минут, что, как говорится, хоть стой, хоть падай – бил по ногам без всякого зазрения совести. Боролись за верховой мяч, и он буквально нокаутировал меня, ударив локтем в солнечное сплетение. Подходит Эдик, а я не то что привстать – воздуха глотнуть не могу. Он посмотрел на меня и отошел. А через минуту-другую Эдика судья удалил с поля. Стрельцов, который никогда не грубил на поле, по-своему расплатился с хулиганом его же способом. Геройство? Нет, конечно… Он вступился за товарища, не за себя. Стрельцов, когда ему втыкали, как у нас говорят, по обеим, не отвечал. А тут – за товарища… Закон дружбы был для него свят…»

Ну а Екатерину Алексеевну Фурцеву Эдик обманывать не собирался. После помолвки в доме у друга, вратаря Алика Денисенко, молодые впервые остались ночью наедине. Правда, уже вскоре после кремлевского приема Эдик надолго исчез, укатив на какие-то очередные сборы на юг.

Но 21 мая свадьба-таки состоялась. Он женился на Алле, которой клятвенно обещал: «Вот вернусь из Мельбурна – и сразу в ЗАГС».

Можно себе представить, каково было услышать такое ничем особо не примечательной перовской чертежнице: «Вернусь из Мельбурна – и…». Ведь Алла еще с первого дня знакомства решила, что она этому «высокому, белокурому, голубоглазому такому скандинаву» явно не пара. Слишком уж он был хорош для нее. Алла взахлеб расхваливала нового знакомого своим близким подругам: «Эдик всегда очень красиво одет, и голос такой приятный, завораживающий… В общем, девки, я влюбилась сразу намертво, – признавалась она. – Хотя вовсе не рассчитывала, что займу особое место среди его мимолетных увлечений. До чего же был неловок, когда выходил на веранду-танцплощадку! Помню, как осторожно мы танцевали. У него был удивительно красивый рот – мягкий, пухлый.